Достать приз
Последние несколько лет она совсем перестала выходить на связь. Склонять ее к общению - редкому и часто малосодержательному - словно играть в игру из нашего общего детства, где щупальцами вытаскиваешь приз - мягкую игрушку - из стеклянного куба. Кидаешь монету за монетой, аккуратно двигаешь рычагом, железные лапки цепляют приз, но в последний момент он всякий раз срывается. Эмоциональная игра - надежда, раздражение, разочарование…
Я вижу, как она скрючившись сидит перед компьютером в своем старом халате, в своей одинокой сырости, в безопасном оцепенении. Она варится в котле из мучительных мыслей и унизительных воспоминаний, читает психологические форумы, пытается встать на обе ноги. Она хочет счастья и презирает счастливых, она еще молода и чувствует себя старой, она хочет быть среди людей и отвергает даже меня, своего единственного друга. Является и снова ускользает в мрачное болото, где нет ни радости, ни любви, ни сострадания. Она говорит: «Все так плохо, что лучше не встречаться и не рассказывать».
Она настолько ранима, что практически непробиваема. Все мои лекарства, измышления, советы, разумные доводы для нее так же бесполезны и смешны, как глянцевые рекомендации заняться шопингом или купить себе новый блеск для губ. Потоки слов заканчиваются неопределенной улыбкой и убийственным «да-да, ты права».
Ее пассивное сопротивление часто выводит меня из себя, я теряю терпение и оставляю попытки - иногда надолго... Впервые это случилось больше десяти лет назад - я не стучалась полгода и не знала, что она попала в больницу с опасным воспалением, которое впоследствии и привело ее к катастрофе - как в физическом, так и в духовном смысле. Меня не было рядом, и я виновата. Если бы я была все время, если бы ее странный отец-алкоголик не решил зачем-то скрыть от меня, что она тяжело больна… если бы, если бы. Я бы спасла ее, укрыла, забрала - моего самого близкого друга- и все могло бы еще быть хорошо. Или не могло бы. Меня не было - и мы этого уже не узнаем. Нам обеим было восемнадцать.
О. говорит, что пытаться помочь тому, кто не просит о помощи - занятие мало того что бесполезное, так еще и до крайности высокомерное. Это ее жизнь, и мне не затащить ее в свой мир радости, где капуччино, клубничное молочко для тела, путешествия, викторианские романы, любящие и любимые близкие - потому что у нее ничего нет, потому что ей ничего не нужно…
Не пытаться никак нельзя. Или все-таки можно?
Я вижу, как она скрючившись сидит перед компьютером в своем старом халате, в своей одинокой сырости, в безопасном оцепенении. Она варится в котле из мучительных мыслей и унизительных воспоминаний, читает психологические форумы, пытается встать на обе ноги. Она хочет счастья и презирает счастливых, она еще молода и чувствует себя старой, она хочет быть среди людей и отвергает даже меня, своего единственного друга. Является и снова ускользает в мрачное болото, где нет ни радости, ни любви, ни сострадания. Она говорит: «Все так плохо, что лучше не встречаться и не рассказывать».
Она настолько ранима, что практически непробиваема. Все мои лекарства, измышления, советы, разумные доводы для нее так же бесполезны и смешны, как глянцевые рекомендации заняться шопингом или купить себе новый блеск для губ. Потоки слов заканчиваются неопределенной улыбкой и убийственным «да-да, ты права».
Ее пассивное сопротивление часто выводит меня из себя, я теряю терпение и оставляю попытки - иногда надолго... Впервые это случилось больше десяти лет назад - я не стучалась полгода и не знала, что она попала в больницу с опасным воспалением, которое впоследствии и привело ее к катастрофе - как в физическом, так и в духовном смысле. Меня не было рядом, и я виновата. Если бы я была все время, если бы ее странный отец-алкоголик не решил зачем-то скрыть от меня, что она тяжело больна… если бы, если бы. Я бы спасла ее, укрыла, забрала - моего самого близкого друга- и все могло бы еще быть хорошо. Или не могло бы. Меня не было - и мы этого уже не узнаем. Нам обеим было восемнадцать.
О. говорит, что пытаться помочь тому, кто не просит о помощи - занятие мало того что бесполезное, так еще и до крайности высокомерное. Это ее жизнь, и мне не затащить ее в свой мир радости, где капуччино, клубничное молочко для тела, путешествия, викторианские романы, любящие и любимые близкие - потому что у нее ничего нет, потому что ей ничего не нужно…
Не пытаться никак нельзя. Или все-таки можно?