Кое-что о ревизоре
Кто смотрел «Ревизора» в михалковской редакции, тот поймёт. Там Авангард Леонтьев замечательно сыграл Бобчинского и Добчинского одновременно. Ну, типа, раздвоение личности у человека, все относятся с пониманием и сочувствием.
И вот в финальной сцене, когда возник вопрос, кому вообще пришло в голову, что Хлестаков - это ревизор и есть, Бобчинский перекашивает на своё несуществующее альтер-эго. Я это к чему.
Когда закончится вся эта вакханалия (ну, для начала, скажем, в Москве), когда СМИ (условный почтмейстер) гласно зачитают то, что сейчас считается провокационной или, в лучшем случае, «конспирологической» точкой зрения, когда выведут формулы и подведут статистику, когда подсчитают, что смертность варьируется в рамках статистической погрешности, а экономические потери сопоставимы с проигранной войной, и когда условный городничий (взаправду или на камеру) захочет узнать, в чью гениальною голову первой зашла мысль, будто обычный сезонный короновирус, каких было много и каких ещё будет много, является самой смертоносной инфекцией всех времён и народов, то условный Бобчинский кивнёт в сторону эфемерного Добчинского: «Ей-Богу, это не я, это Петр Иванович». Гоголь бессмертен.
И вот в финальной сцене, когда возник вопрос, кому вообще пришло в голову, что Хлестаков - это ревизор и есть, Бобчинский перекашивает на своё несуществующее альтер-эго. Я это к чему.
Когда закончится вся эта вакханалия (ну, для начала, скажем, в Москве), когда СМИ (условный почтмейстер) гласно зачитают то, что сейчас считается провокационной или, в лучшем случае, «конспирологической» точкой зрения, когда выведут формулы и подведут статистику, когда подсчитают, что смертность варьируется в рамках статистической погрешности, а экономические потери сопоставимы с проигранной войной, и когда условный городничий (взаправду или на камеру) захочет узнать, в чью гениальною голову первой зашла мысль, будто обычный сезонный короновирус, каких было много и каких ещё будет много, является самой смертоносной инфекцией всех времён и народов, то условный Бобчинский кивнёт в сторону эфемерного Добчинского: «Ей-Богу, это не я, это Петр Иванович». Гоголь бессмертен.