Дмитрий Мережковский - Леонардо да Винчи (1901)
Италия на рубеже XV-XVI веков - время великих мастеров искусства, научных открытий и неразгаданных тайн. Судьба Леонардо да Винчи (1452-1519), художника, ученого, изобретателя, одного из гениев Итальянского Возрождения, не менее загадочна, чем его творения, оставшиеся в наследие человечеству. Кем был этот удивительный человек, как он сумел проникнуть в самые сокровенные тайны природы и опередить свое время? Образ Леонардо да Винчи оживает в романе Д. С. Мережковского - одном из лучших произведений выдающегося русского писателя и мыслителя Серебряного века. В этом ярком историческом повествовании эпоха Леонардо показана как один из кульминационных моментов противостояния двух начал - Божественного и дьявольского, и эта борьба находит отражение в шедеврах великого художника.
Это гениальное произведение! Невероятно глубокая книга, повествующая не только о жизни Леонардо, но и о разных интересных событиях 1400-1500 гг.
Цитаты из книги Дмитрий Мережковский - Воскресшие боги, или Леонардо да Винчи:
«В открытое окно заглядывали ветви белой акации, иногда роняя на стол нежные, сладко-пахучие цветы. Лунный свет, смягченный дымкой рыжеватых облаков с перламутровым отливом, падал в комнату, смешиваясь с красным светом заплывшей свечи.»
«Когда Джованни взглянул, в первое мгновение ему показалось, что перед ним не живопись на стене, а действительная глубина воздуха, продолжение монастырской трапезной - точно другая комната открылась за отдернутой завесою, так что продольные и поперечные балки потолка ушли в нее, суживаясь в отдалении, и свет дневной слился с тихим вечерним светом над голубыми вершинами Сиона, которые виднелись в трех окнах этой новой трапезной, почти такой же простой, как монашеская, только обитой коврами, более уютной и таинственной. Длинный стол, изображенный на картине, похож был на те, за которыми обедали монахи: такая же скатерть с узорными, тонкими полосками, с концами, завязанными в узлы, и четырехугольными, нерасправленными складками, как будто еще немного сырая, только что взятая из монастырской кладовой, такие же стаканы, тарелки, ножи, стеклянные сосуды с вином.
И он прочел в Евангелии:
«Перед праздником Пасхи Иисус, зная, что пришел час Его перейти от мира сего к Отцу, явил делом, что возлюбив своих, сущих в мире, до конца возлюбил их.
И во время вечери, когда диавол уже вложил в сердце Иуде Искариоту предать Его, - возмутился духом и сказал: аминь, аминь, глаголю вам, один из вас предаст меня.
Тогда ученики озирались друг на друга, недоумевая, о ком Он говорит.
Один же из учеников Его, которого любил Иисус, возлежал у груди Иисуса.
Ему Симон Петр сделал знак, чтобы спросил, кто это, о котором говорит.
Он, припавши к груди Иисуса, сказал ему: «Господи, кто это?»
Иисус ответил: «Тот, кому я, омочив хлеб, подам». И, омочив хлеб, подал Иуде Симонову Искариоту.
И после сего куска вошел в него сатана».
Джованни поднял глаза на картину.
Лица апостолов дышали такою жизнью, что он как будто слышал их голоса, заглядывал в глубину их сердец, смущенных самым непонятным и страшным из всего, что когда-либо совершалось в мире, - рождением зла, от которого Бог должен умереть.
Особенно поразили Джованни Иуда, Иоанн и Петр. Голова Иуды не была еще написана, только тело, откинутое назад, слегка очерчено: сжимая в судорожных пальцах мошну со сребрениками, нечаянным движением руки опрокинул он солонку - и соль просыпалась.
Петр, в порыве гнева, стремительно вскочил из-за него, правой рукой схватил нож, левую опустил на плечо Иоанна, как бы вопрошая любимого ученика Иисусова: «Кто предатель?» - и старая, серебристо-седая, лучезарно гневная голова его сияла тою огненною ревностью, жаждою подвига, с которою некогда он должен был воскликнуть, поняв неизбежность страданий и смерти Учителя: «Господи, почему я не могу идти за тобою теперь? Я душу мою положу за Тебя».
Ближе всех ко Христу был Иоанн; мягкие как шелк, гладкие вверху, книзу вьющиеся волосы, опущенные веки, отягченные негою сна, покорно сложенные руки, лицо с продолговато-круглым очерком - все дышало в нем небесной тишиной и ясностью. Один из всех учеников, он больше не страдал, не боялся, не гневался. В нем исполнилось слово Учителя: «Да будет все едино, как Ты, Отче, во мне и Я в Тебе».»
Леонардо да Винчи. «Тайная вечеря» 1495 - 1498 гг. Темпера на мастике. Монастырь Санта-Мария делле Грацие, Милан
«- И вот что я еще думаю и не понимаю: каким должно быть лицо Иуды среди таких лиц?
Учитель достал из ящика рисунок на клочке бумаги и показал ему.
Это было лицо страшное, но не отталкивающее, даже не злобное - только полное бесконечною скорбью и горечью познания.
Джованни сравнил его с лицом Иоанна.
- Да, - произнес он шепотом, - это он! Тот, о ком сказано: «вошел в него сатана». Он, может быть, знал больше всех, но не принял этого слова: «да будет все едино». Он сам хотел быть один.»
«Ты только вглядись, Джованни, какая геометрическая правильность, какие треугольники: два созерцательных, два деятельных, средоточие во Христе. Вон по правую сторону - созерцательный: совершенное добро - в Иоанне, совершенное зло - в Иуде, различие добра и зла, справедливость - в Петре. А рядом - треугольник деятельный: Андрей, Иаков Младший, Варфоломей. И по левую сторону от центра - опять созерцательный: любовь Филиппа, вера Иакова Старшего, разум Фомы - и снова треугольник деятельный.»
«спорить с врачами столь же бесполезно, как с алхимиками.»
«Карл VIII ростом был мал и лицом уродлив. Ноги имел кривые, тонкие, как спицы, плечи узкие, одно выше другого, впалую грудь, непомерно большой крючковатый нос, волосы редкие, бледно-рыжие, странный желтоватый пух вместо усов и бороды. В руках и в лице судорожное подергивание. Вечно открытые, как у маленьких детей, толстые губы, вздернутые брови, громадные белесоватые и близорукие глаза навыкате придавали ему выражение унылое, рассеянное и вместе с тем напряженное, какое бывает у людей, слабых умом. Речь была невнятной и отрывочной. Рассказывали, будто бы король родился шестипалым, и для того, чтобы это скрыть, ввел при дворе безобразную моду широких, закругленных, наподобие лошадиных копыт, мягких туфель из черного бархата.»
Карл VIII
«Леонардо прислушался к воплям черни, и сердце его сжалось от знакомой тихой грусти, от чувства беспредельного одиночества.»
«Сегодня после обеда кончил при мне рисунок, который изображает склоненную голову Девы Марии, внимающей благовестию Архангела. Из-под головной повязки, украшенной жемчугом и двумя голубиными крыльями, стыдливо играя с веянием ангельских крыл, выбиваются пряди волос, заплетенных, как у флорентинских девушек, в прическу, по виду небрежную, на самом деле - искусную. Красота этих вьющихся кудрей пленяет, как странная музыка. И тайна глаз ее, которая как будто просвечивает сквозь опущенные веки с густой тенью ресниц, похожа на тайну подводных цветов, видимых сквозь прозрачные волны, но недосягаемых.»
Леонардо да Винчи. «Благовещение» 1472 - 1475 гг. Дерево, темпера. Галерея Уффици, Флоренция
«- Советую тебе думать не о том, как лечиться, а как сохранить здоровье, чего ты достигнешь тем лучше, чем более будешь остерегаться врачей, лекарства которых подобны нелепым составам алхимиков.
И прибавил с веселой, простодушно-лукавой усмешкой:
- Еще бы им, обманщикам, не богатеть, когда всякий только для того и старается накопить побольше денег, чтобы отдать их врачам, разрушителям человеческой жизни!»
«Берегись, чтобы алчность к приобретению золота не заглушила в тебе любви к искусству. Помни, что приобретение славы есть нечто большее, чем слава приобретения. Память о богатых погибает вместе с ними; память о мудрых никогда не исчезнет, ибо мудрость и наука суть законные дети своих родителей, а не побочные, как деньги. Люби славу и не бойся бедности. Подумай, как много великих философов, рожденных в богатстве, обрекали себя на добровольную нищету, дабы не осквернить души своей богатством».»
«Наука молодит душу, уменьшает горечь старости. Собирай же мудрость, собирай сладкую пищу для старости».»
«Яркие краски пленяют толпу. Но истинный художник не толпе угождает, а избранным. Гордость и цель его не в блистающих красках, а в том, чтобы совершилось в картине подобное чуду: чтобы тень и свет сделали в ней плоское выпуклым. Кто, презирая тень, жертвует ею для красок, - похож на болтуна, который жертвует смыслом речи для пустых и громких слов».»
«- Малое знание дает людям гордыню, великое - дает смирение: так пустые колосья подымают к небу надменные головы, а полные зерном склоняют их долу, к земле, своей матери.»
«- Художник, сила твоя в одиночестве. Когда ты один, ты весь принадлежишь себе; когда же ты хотя бы с одним товарищем, ты себе принадлежишь только наполовину или еще менее, сообразно с нескромностью друга. Имея несколько друзей, ты еще глубже впадаешь в то же бедствие. А если ты скажешь: я отойду от вас и буду один, чтобы свободнее предаваться созерцанию природы, - я говорю тебе: это едва ли удастся, потому что ты не будешь в силах не развлекаться и не прислушиваться к болтовне. Ты будешь плохим товарищем и еще худшим работником, ибо никто не может служить двум господам. И если ты возразишь: я отойду так далеко, чтобы вовсе не слышать их разговора, - я скажу тебе: они сочтут тебя за сумасшедшего - и все-таки ты останешься один. Но если непременно хочешь иметь друзей, пусть это будут живописцы и ученики твоей мастерской. Всякая иная дружба опасна. Помни, художник, сила твоя - в одиночестве.»
«Теперь я понимаю, почему Леонардо удаляется от женщин: для великого созерцания нужна ему великая свобода.»
«На высоком месте, над большою дорогою, там, где кончался оградою сад, лежал камень, окруженный деревьями, мохом, цветами и травами. Однажды, когда он увидел множество камней внизу, на большой дороге, захотелось ему к ним, и он сказал себе: «Какая мне радость в этих изнеженных недолговечных цветах и травах? Я желал бы жить среди ближних и братьев моих, среди себе подобных камней!» - и скатился на большую дорогу к тем, кого называл своими ближними и братьями. Но здесь колеса тяжелых повозок стали давить его, копыта ослов, мулов и гвоздями подкованные сапоги прохожих топтать. Когда же порою удавалось ему немного подняться и он мечтал вздохнуть свободнее, липкая грязь или кал животных покрывали его. Печально смотрел он на прежнее место свое, уединенное убежище в саду, и оно казалось ему раем... Так бывает с теми, Андреа, кто покидает тихое созерцание и погружается в страсти толпы, полные вечного зла.»
«Учитель не позволяет, чтобы причинялся какой-нибудь вред животным тварям, даже растениям. Механик Зороастро да Перетола рассказывал мне, что Леонардо с юных лет не ест мяса и говорит, что придет время, когда все люди, подобно ему, будут довольствоваться растительной пищей, полагая убийство животных столь же преступным, как убийство человека.
Проходя однажды мимо мясной лавки на Меркато Нуово и с отвращением указывая на туши телят, овец, быков и свиней на распорках, он сказал мне:
- Да, воистину человек есть царь животных или, лучше сказать, царь зверей, потому что зверство его величайшее.»
«Вчера ночью долго читал я книгу, с которой никогда не расстаюсь, - «Цветочки св. Франциска». Франциск, так же как Леонардо, миловал тварей. Иногда, вместо молитвы, прославляя мудрость Божью, целыми часами на пчельнике, среди ульев, наблюдал, как пчелы лепят восковые кельи и наполняют их медом. Однажды, на пустынной горе, проповедовал птицам слово Господне; они сидели у ног его рядами и слушали; когда же он кончил, встрепенулись, захлопали крыльями и, открывая клювы, начали ласкаться головками о ризы Франциска, как бы желая сказать ему, что поняли проповедь; он благословил их, и они улетели с радостными криками.»
Долго читал я. Потом уснул. Казалось, этот сон был полон тихим веянием голубиных крыл.
Проснулся рано. Солнце только что встало. Все в доме еще спали. Я пошел на двор, чтобы умыться студеной водою из колодца. Было тихо. Звук дальних колоколов походил на жужжание пчел. Пахло дымной свежестью. Вдруг услышал я, как бы из сна моего, трепетание бесчисленных крыл. Поднял глаза и увидел мессера Леонардо на лестнице высокой голубятни.
С волосами, пронизанными солнцем, окружавшими голову его, как сияние, стоял он в небесах, одинокий и радостный. Стая белых голубей, воркуя, теснилась у ног его. Порхали вокруг него, доверчиво садились ему на плечи, на руки, на голову. Он ласкал их и кормил изо рта. Потом взмахнул руками, точно благословил, - и голуби взвились, зашелестели шелковым шелестом крыльев, полетели, как белые хлопья снега, тая в лазури небес. Он проводил их нежной улыбкой.
И я подумал, что Леонардо похож на св. Франциска, друга всех животных тварей, который называл ветер братом своим, воду - сестрою, землю - матерью.»
«любовь есть дочь познания; любовь тем пламеннее, чем познание точнее. И в Евангелии сказано: будьте мудры, как змеи, и просты, как голуби.»
«Кто мало знает, тот мало любит.»
«совершенное знание и совершенная любовь - одно и то же.»
«Сегодня, читая апостола Павла, я нашел в восьмой главе «Первого Послания к Коринфянам» следующие слова: «Знание надмевает, а любовь назидает. Кто думает, что он знает что-нибудь, тот ничего еще не знает, как должно знать. Но кто любит Бога, тому дано знание от Него».
Апостол утверждает: познание из любви; а Леонардо - любовь из познания. Кто прав? Я этого не могу решить и не могу жить, не решив.»
«Кто мало знает, тот мало любит. Великая любовь есть дочь великого познания»,»
«И пришло ему на память предание, слышанное им от одного ученого монаха, принятое великим Оригеном, возобновленное флорентинцем Маттео Пальмьери в поэме «Город Жизни», - будто бы в те времена, когда дьявол боролся с Богом, среди небожителей были такие, которые, не желая примкнуть ни к воинству Бога, ни к воинству дьявола, остались чуждыми Тому и другому, одинокими зрителями поединка, - о них же Данте сказал:
Angeli che non furon ribelli,
Ne por fideli a Dio, ma per se foro.
Ангелы, кои не были ни мятежными,
Ни покорными Богу, - но были сами за себя.
Свободные и печальные духи - ни злые, ни добрые, ни темные, ни светлые, причастные злу и добру, тени и свету - изгнаны были Верховным Правосудием в долину земную, среднюю между небом и адом, в долину сумерек, подобных им самим, где стали человеками.»
Леонардо да Винчи. «Портрет Лукреции Кривелли» 1490 - 1495 гг. Дерево, масло. Лувр, Париж
Эту картину иногда называют «Портрет неизвестной», подчеркивая нерешенность вопроса о личности изображенной молодой женщины, но гораздо чаще картину именуют «Прекрасная Ферроньера». Лукреция Кривелли - фаворитка герцога миланского Лодовико Сфорца. Ее лицо повернуто к зрителю, но немного вопросительный взгляд уведен в сторону. Лоб украшен фероньеркой, которая завязана позади, и украшена камеей или драгоценным камнем по ломбардской моде. Дама одета в платье терракотового цвета. Снизу фигура обрезана парапетом, что является традиционным для миланских портретов. Ожерелье, несколько раз обмотанное вокруг ее шеи, контрастирует с квадратной линией выреза и орнаментальными рукавами. Ее волосы разделены на прямой пробор и спускаются на уши.
«Дама с горностаем» Портрет Чечилии Галлерани (?) 1485 - 1490 гг. Дерево, масло. Национальный музей, КраковЧечилия Галлерани (итал. Cecilia Gallerani; 1473, Сиена - 1536, Сан-Джованни-ин-Кроче), в замужестве графиня Бергамино и Саронно - одна из возлюбленных герцога миланского Лодовико Сфорца по прозванию Иль Моро, мать его бастарда Чезаре, предполагаемая модель знаменитого портрета «Дама с горностаем» работы Леонардо да Винчи.
«Чечилия взяла мандолину с круглого столика и, приняв то самое положение, в котором двенадцать лет назад изобразил ее Леонардо в знаменитом портрете новой Сафо, - запела песню Петрарки о небесном видении Лауры:»
«Всю ночь просидел Леонардо над вычислениями и картами. Порой выходил на открытую лоджию, смотрел на звезды и, думая о пророке Новой Земли и Нового Неба - этом странном мечтателе, с умом и сердцем ребенка, невольно сравнивал судьбу его со своею:
Как мало он знал, как много сделал! А я со всеми знаниями моими - неподвижен, точно этот Берарди, разбитый параличом: всю жизнь стремлюсь к неведомым мирам и шагу к ним не сделал. Вера, говорят они. Но разве совершенная вера и совершенное знание не одно и то же? Разве глаза мои не дальше видят, чем глаза Колумба, слепого пророка?.. Или таков удел человеческий: надо быть зрячим, чтобы знать, слепым, чтобы делать?»
«Чуда просим, а достойны ли мы чуда? Сказано: Господа Бога твоего не искушай.»
«Зачем я огорчил его? - подумал художник. - Не истина нужна ему, так же как ученикам Савонаролы, а чудо».»
«Леонардо не притворялся. Он в самом деле не любил и не умел говорить перед толпою. Между словом и мыслью его была вечная преграда. Ему казалось, что всякое слово преувеличивает или недоговаривает, изменяет и лжет. Отмечая свои наблюдения в дневниках, он постоянно переделывал, перечеркивал и поправлял. Даже в разговоре запинался, путался, обрывал - искал и не находил слов. Ораторов, писателей называл болтунами, щелкоперами, а между тем, втайне, завидовал им. Округленная плавность речи, иногда у самых ничтожных людей, внушала ему досаду, смешанную с простодушным восхищением. «Дает же Бог людям такое искусство!» - думал он.»
«Я, видите ли, думаю... Словом, нет высших и низших знаний, а есть одно, вытекающее из опыта...
- Из опыта? Вот как! Ну а как же, позвольте вас спросить, как же метафизика Аристотеля, Платона, Плотина - всех древних философов, которые рассуждали о Боге, о духе, о сущностях, - неужели все это...
- Да, все это не наука, - возразил Леонардо спокойно. - Я признаю величие древних, но не в этом. В науке пошли они ложным путем. Хотели познать недоступное знанию, а доступное презрели. Запутали себя и других на много веков. Ибо, рассуждая о предметах недоказуемых, не могу люди прийти к соглашению. Там, где разумных доводов нет, они заменяются криками. Но кто знает, тому кричать не нужно. Слово истины едино, и когда оно сказано, все крики спорящих должны умолкнуть; если же они продолжаются, значит, нет еще истины. Разве в математике спорят о том, дважды три - шесть или пять?
Равна ли сумма углов в треугольнике двум прямым или не равна? Не исчезает ли здесь всякое противоречие перед истиной, так что служители ее могут наслаждаться ею в мире, чего никогда не бывает в мнимых, софистических науках?..» ... «- Я оставляю вне спора книги боговдохновенные, ибо они суть высшая истина...»
«Леонардо молчал. Лицо его было тихо и грустно. Он видел свое одиночество среди этих людей, считавших себя служителями знания; видел непереступную бездну, отделявшую его от них, и чувствовал досаду не на противников, а на себя за то, что не сумел замолчать вовремя, уклониться от спора; за то, что еще раз, наперекор бесчисленным опытам, соблазнился надеждой, будто бы достаточно открыть людям истину, чтобы они ее приняли.»
«Перед этими испуганными, невинными глазами ребенка он чувствовал себя более одиноким, чем перед толпой народа, желавшего убить его, как безбожника, чем перед собранием ученых, смеявшихся над истиной, как над лепетом безумца; он чувствовал себя таким же далеким от людей, как одинокая вечерняя звезда в безнадежно ясном небе.
Вернувшись домой, вошел в рабочую комнату. Со своими пыльными книгами и научными приборами она показалась ему мрачною, как тюрьма. Он сел за стол, зажег свечу, взял одну из тетрадей и погрузился в недавно начатое исследование законов движения тел по наклонным плоскостям.
Математика, так же как музыка, имела власть успокаивать его. И в этот вечер дала она сердцу его знакомую отраду.
Окончив вычисление, вынул он дневник из потайного ящика в столе и левою рукою, обратным письмом, которое можно было прочесть только в зеркале, записал мысли, внушенные ему поединком ученых:
«Книжники и словесники, ученики Аристотеля, вороны в павлиньих перьях, глашатаи и повторители чужих дел, презирают меня, изобретателя. Но я мог бы им ответить, как Марий римским патрициям: украшаясь чужими делами, не хотите вы оставить мне плода моих собственных.
Между испытателями природы и подражателями древних такая же разница, как между предметом и его отражением в зеркале.
Они думают, что, не будучи словесником подобно им, я не имею права писать и говорить о науке, ибо не могу выражать моих мыслей как должно. Они не знают, что сила моя не в словах, а в опыте, учителе всех, кто хорошо писал.
Не желая и не умея, как они, ссылаться на книги древних, я сошлюсь на то, что правдивее книг, - на опыт, учителя всех учителей».
Свеча горела тускло. Единственный друг бессонных ночей его, кот, вскочив на стол, равнодушно ласкался, мурлыкая. Одинокая звезда сквозь стекла пыльных окон казалась теперь еще дальше, еще безнадежнее. Он взглянул на нее и вспомнил глаза Майи, устремленные на него с бесконечным ужасом, но не опечалился: он снова был ясен и тверд в своем одиночестве.
Только в сокровенной глубине его сердца, которой он сам не знал, как теплый ключ под корою льда на дне замерзшей реки, кипела непонятная горечь, подобная угрызению, точно в самом деле он в чем-то виноват был перед Майей, - хотел себя простить и не мог.»
«Думать о славе или о хлебе насущном?»
«Ничего не делая, презирая бедность и работу, люди будут жить в роскоши в зданиях, подобных дворцам, приобретая сокровища видимые ценою невидимых и уверяя, что это лучший способ быть угодным Богу».»
«Умершие за тысячу лет будут кормить живых». Вот уж этого не понимаю. Что-то мудрено... А впрочем, - да, да, конечно! «Умершие за тысячу лет» - мученики и святые, именем которых монахи собирают деньги. «Говорить будут с теми, кто, имея уши, не слышит, зажигать лампады перед теми, кто, имея очи, не видит». Иконы. «Женщины станут признаваться мужчинам во всех своих похотях, в тайных постыдных делах». Исповедь. Как тебе нравится, Джованни? А? Удивительный человек! Ну подумай только, для кого измышляет он эти загадки? И ведь злобы настоящей нет в них. Так только - забава, игра в кощунство!..
Перевернув еще несколько листов, он прочел:
- «Многие, торгуя мнимыми чудесами, обманывают бессмысленную чернь, и тех, кто разоблачает обманы их, - казнят». Это, должно быть, об огненном поединке брата Джироламо и о науке, которая разрушает веру в чудеса.»
«В заключение Леонардо, оглянув учеников, сказал с улыбкой:
- Я слышал, друзья мои, что св. Франциск Ассизский называл уныние худшим из пороков и утверждал, что, если кто желает угодить Богу, тот должен быть всегда веселым. Выпьемте же за мудрость Франциска - за вечное веселье в Боге.»
«- Ты хочешь знать, кого изобразил он, ежели не Того, Кто молился на горе Елеонской, - не твоего Христоса? Слушай: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все через Него начало быть, и без Него ничего не начало быть, что начало быть. И Слово стало плотию». Слышишь, - разум Бога - Слово стало плотию. Среди учеников Своих, которые, слыша из уст Его: «Один из вас предаст Меня», - скорбят, негодуют, ужасаются, - Он спокоен, Он всем равно близок и чужд - Иоанну, возлежащему на груди Его, Иуде, предающему Его, - потому что нет для Него более зла и добра, жизни и смерти, любви и ненависти, а есть только воля Отца - вечная необходимость: «Не Моя, но Твоя да будет воля», - ведь это сказал и Твой, и Тот, Кто молился на горе Елеонской, на вержении камня о невозможном чуде. Вот почему говорю я: Они двойники. «Чувства принадлежат земле; разум - вне чувств, когда созерцает», ты помнишь? - это слова Леонардо. В лицах и движениях апостолов, величайших людей, изобразил он все чувства земные; но Тот, Кто сказал: «Я победил мир», «Я и Отец - одно», - разум созерцающий - вне чувств. Помнишь и эти другие слова Леонардо о законах механики: «О, дивная справедливость Твоя, Первый Двигатель!» Христос его есть Первый Двигатель, который, будучи началом и средоточием всякого движения, - сам неподвижен; Христос его есть вечная необходимость, сама себя в человеке познавшая и возлюбившая, как божественную справедливость, как волю Отца: «Отче праведный! и мир Тебя не познал, а Я познал Тебя. И Я открыл им имя Твое и открою, да любовь, которою Ты возлюбил Меня, в них будет». Слышишь: любовь - от познания. «Великая любовь есть дочь великого познания». Леонардо, один из людей, понял это слово Господа и воплотил его во Христе своем, который любит все, потому что знает все».»
Джиро́ламо Савонаро́ла (итал. Girolamo Savonarola; 1452-1498) - итальянский монах и реформатор; фактический правитель Флоренции в 1494-1498 гг.
Джованни Антонио Больтраффио (Бельтраффио) (итал. Giovanni Antonio Boltraffio (Bеltraffio); 1466 или 1467, Милан - 1516, там же) - итальянский художник Высокого Возрождения.
«Теперь ты знаешь, Лодовико,
Как тех страдание велико,
Кто говорит: я счастлив был!»
Кастелло-Сфорцеско, или замок Сфорца (итал. Castello Sforzesco) - название резиденций миланских герцогов династии Сфорца в Милане и Виджевано.
Памятник Сфорца
В 1492 Людовико Моро, правитель Милана, заказывает Леонардо самую большую в мире конную статую как памятник своему отцу Франческо Сфорца, который был правителем/герцогом/князем Милана с 1452 по 1466 год, и даже выплачивает ему щедрый аванс.
Cavallo di Leonardo был частью задуманного Леонардо да Винчи в 1482-1493 гг конного памятника Франческо Сфорца. Он должен был отлит из бронзы, но Леонардо успел только сделать глиняную модель, впоследствии утерянную. В 1977 году американский пилот Charles Dent, меценат и любитель скульптуры, решает через 5 веков осуществить мечту Леонардо и воссоздать статую по его эскизам. Рассказывают, что пилота не отпускало чувство вины за бомбардировки Милана во время второй мировой войны, когда город был превращен в руины.
«угол падения равен углу отражения!»
«камера-обскура: когда на листе белой бумаги явилась живая картина, где можно было отчетливо видеть, как вертятся колеса мельницы, стая галок кружится над церковью, серый ослик дровосека Пеппо, навьюченный хворостом, перебирает ногами по грязной дороге, и верхушки тополей склоняются под ветром»
«Но более всего пленял его «дождемер», состоявший из медного кольца с делениями, палочки, подобной коромыслу весов, и двух подвешенных к ней шариков: одного - обернутого воском, другого - хлопчатой бумагой; когда воздух насыщался влагою, хлопок впитывал ее, обернутый им шарик тяжелел и, опускаясь, наклонял коромысло весов на несколько делений круга, по которым можно было с точностью измерить степень влажности, между тем как восковой оставался для нее непроницаемым, по-прежнему легким. Таким образом, движения коромысла предвещали погоду за день или за два.»
Продолжение: https://anchiktigra.livejournal.com/2478935.html