Из писем брату.
Я вспомнила свои двенадцать, но не отправила письма: к чему в подробностях
копаться, и так всё правильно весьма, к чему пришли - неоспоримо, откуда
вышли - в том ли суть, непросто выбраться из Рима, куда приводит каждый
путь.
Чьи мысли обращают в трепет, чей голос слышен за плечом из нас что хочет,
то и лепит, а мы как будто не при чём, я добегаю до трамвая, влезаю в
тёплое нутро, горит помойка вековая у белой станции метро. Когда живёшь на
поле боя в своём дырявом блиндаже, и небо вроде голубое, а вроде серое уже,
и ты лежишь под этим небом, своим ничтожеством горда, а Сириус ушел за
хлебом и не вернётся никогда.
Мы все учились понемногу, и научились - кто чему, сажусь на шаткую треногу
в своём заброшенном дому, она качается устало, плывёт пятно на потолке, вот
таки и сходят с пьедестала и уплывают по реке. Река несёт, и ветер
хлёсткий, быльё сменяется быльём, а мы стоим на перекрёстке и размышляем о
своём, твоё намеренье благое упрётся в чёртов циферблат, давай поедем в
Бологое и повидаемся, мой брат.
Прости. Тебе, как иудею,моё прощанье не указ.
Но я уменьем не владею просить прощенья двести раз,
прошу сегодня - раз уж выпал такой для нас счастливый шанс, и адресат пока
не выбыл, и не окончился романс.
Слова к Творцу, как пчёлы - к сотам, и к возвращению - февраль, восходит к
Пулковским Высотам моя ночная магистраль, слова - за Лугой и за Псковом, за
пограничным рубежом, на зимнем небе известковом, на плавном языке чужом.
Последний день в дыму пекарен, последний день печем блины, последний снег
земле подарен за три минуты до весны, и начинается отныне круженье времени
в кольце, и тихо в доме Адамини, и на Бривибас, и в Ловце. и зажигаются
пунктиром огни на стыке пустырей, течёт усталость по квартирам чем ближе к
ночи, тем быстрей, уходят облачные стаи на фиолетовый закат и спят
прозрачные трамваи на перегибах эстакад.
Куда же без любимой фразы "никто не знает ничего", мы бриллианты или стразы
- по вдохновению Его, и мы растём, покуда дрожжи нам запрещают не расти, а
хлеб - есть жизнь, одно и то же, я знаю, Господи прости. Нам так легко, мой
спутник странный, мой незабвенный побратим, поля полны небесной манной, мы
оттолкнёмся - и летим, и облака вокруг всё чище, они упруги, как батут,
прости пожалуйста, дружище, лови момент, пока я тут.
копаться, и так всё правильно весьма, к чему пришли - неоспоримо, откуда
вышли - в том ли суть, непросто выбраться из Рима, куда приводит каждый
путь.
Чьи мысли обращают в трепет, чей голос слышен за плечом из нас что хочет,
то и лепит, а мы как будто не при чём, я добегаю до трамвая, влезаю в
тёплое нутро, горит помойка вековая у белой станции метро. Когда живёшь на
поле боя в своём дырявом блиндаже, и небо вроде голубое, а вроде серое уже,
и ты лежишь под этим небом, своим ничтожеством горда, а Сириус ушел за
хлебом и не вернётся никогда.
Мы все учились понемногу, и научились - кто чему, сажусь на шаткую треногу
в своём заброшенном дому, она качается устало, плывёт пятно на потолке, вот
таки и сходят с пьедестала и уплывают по реке. Река несёт, и ветер
хлёсткий, быльё сменяется быльём, а мы стоим на перекрёстке и размышляем о
своём, твоё намеренье благое упрётся в чёртов циферблат, давай поедем в
Бологое и повидаемся, мой брат.
Прости. Тебе, как иудею,моё прощанье не указ.
Но я уменьем не владею просить прощенья двести раз,
прошу сегодня - раз уж выпал такой для нас счастливый шанс, и адресат пока
не выбыл, и не окончился романс.
Слова к Творцу, как пчёлы - к сотам, и к возвращению - февраль, восходит к
Пулковским Высотам моя ночная магистраль, слова - за Лугой и за Псковом, за
пограничным рубежом, на зимнем небе известковом, на плавном языке чужом.
Последний день в дыму пекарен, последний день печем блины, последний снег
земле подарен за три минуты до весны, и начинается отныне круженье времени
в кольце, и тихо в доме Адамини, и на Бривибас, и в Ловце. и зажигаются
пунктиром огни на стыке пустырей, течёт усталость по квартирам чем ближе к
ночи, тем быстрей, уходят облачные стаи на фиолетовый закат и спят
прозрачные трамваи на перегибах эстакад.
Куда же без любимой фразы "никто не знает ничего", мы бриллианты или стразы
- по вдохновению Его, и мы растём, покуда дрожжи нам запрещают не расти, а
хлеб - есть жизнь, одно и то же, я знаю, Господи прости. Нам так легко, мой
спутник странный, мой незабвенный побратим, поля полны небесной манной, мы
оттолкнёмся - и летим, и облака вокруг всё чище, они упруги, как батут,
прости пожалуйста, дружище, лови момент, пока я тут.