Лето. 5 , 6 июня.
Мне очень тяжело давать имена персонажам. Да ладно имена, а вот почему, спрашивается, так тяжело указать конкретную марку автобуса, на котором герой переместился из пункта А в пункт Б? В общем, пару лет назад, когда мне в одном рассказе нужно было указать номер автобуса я придумала самый нереальный для меня. (Не хотелось никаких вторжений текста в жизнь, то есть наоборот: жизни в текст). Может ли быть нереальным обыкновенное двузначное число? Вот представьте, может! Подобное сочетание цифр не встречалось мне раньше ни разу. Маршрут существовал, но я об этом не знала, потому что никогда, никогда, никогда на нем не ездила, никогда не была в той части города. Ну так вот, стоило придумать этот нелепый автобус, как я стала регулярно на нём ездить. Вначале эпизодически, потом регулярно, а теперь это очень важный для меня маршрут, на нём я езжу на работу, а в остальное время все случайные одноразовые дела (поход к врачу, деловая встреча, учреждение, где надо взять какую-нибудь бумагу), оказываются именно на этой оси. Я даже уже запомнила нескольких водителей. Пару лет назад, когда только начинала на нём ездить, я часто встречала там моложавую женщину, очень ухоженную, очень стройную и элегантно одетую. Она входила в автобус, опираясь на палку, всегда на одной и той же остановке, а вот выходила... Я голову себе сломала, думая, куда это она направляется. Дело в том, что она выходила в непролазной чаще. В Иерусалиме случаются нежданные пустыри, голые шоссе, ведущие непонятно куда, пустые холмы, но чащу здесь не так просто встретить. Автобус выпускал женщину в месте, где с одной стороны нависала многометровая стена обрыва, (обычно они в Иерусалиме приручены: обложены белым камнем, а этот был какой-то дикий: грубый известняк в ржавых пятнах, поросший колючкой, а с другой стороны был вообще полный трындец: густые непроходимые заросли. Остановка без всякого обозначения, ни навеса, ни даже элементарной жёлтой таблички. Только узкая полоска тротуара и эти вот жуткие кусты. Когда автобус, высадив женщину ехал дальше, я успевала увидеть как она стоит в своём элегантном пальто с палочкой (я не сомневаюсь, она бывшая балерина, или гимнастка) Она стояла лицом к зарослям, словно намеревалась в них нырнуть. (А что же ей ещё оставалось делать, если заросли с одной стороны, а обрыв с другой тянулись ещё долго по ходу автобуса). В общем загадка, упоительная и жуткая. И вот, в нынешнем ноябре, изучая как проехать на новую работу, я вдруг поняла, что мне придётся выходить где-то там, рядом с чащей. На деле оказаласось - не рядом. Я выходила именно на той же остановке (узнала и тот ржавый нависающий обрыв с одной стороны и заросли с другой.) Теперь я оказываюсь там каждую неделю. Пока автобус отезжает, я стою пару секунд, повернувшись лицом к "чаще" и "непролазным зарослям" Сойдя с автобуса, сразу видишь, что это всего лишь кустарник, растущий над спуском вниз и там, внизу, модерновое здание клуба, где я преподаю рисование. Женщину с палочкой я с тех пор ни разу не встретила. (По-прежнему уверена, что она балерина). Видимо она преподавала в клубе в тот год, а может быть тренировалась на тренажёрах. Хоть убей не пойму, почему место казалось мне таким диким. Почему я ни разу не увидела яркую крышу клуба, которая просматривается сквозь заросли? На самом деле это история для мотивационного лектора. О том, что стоит ездить на несуществующих автобусах и выходить на жутковатых остановках и возможно окажется, что там, внизу, клуб под яркой крышей, и кафетерий, и чай, и поделки из цветных ниток.
Когда возвращалась домой, вспоминала "Выживут только влюблённые" Джармуша. Фильм когда-то сильно разочаровал. Казалось, что это пролог и вот-вот начнется основная история. Но при этом я часто его вспоминаю (так что видимо уже и люблю) и всё из-за оранжевого фонарного света. Меня уже не первый год изводит невозможность описать иерусалимскую ночь, её неожиданную чёткость - словно линзу заменили. И этот оранжевый ночной свет как-то так вылизывает тротуары и дома,что они кажутся игрушечными, крохотными модельками - даже небоскрёбы, а ещё - они становятся очень загадочными, и это уже вообще невыносимо. Вечерние окна - отдельная боль. Она понятна была бы, если бы там, в освещённых квадратах, происходило что-то прекрасное: например семья сидела бы за накрытым столом с крахмальной скатертью, или плясали бы балерины, или, ну не знаю... обнимались бы люди и пили из тонких бокалов, так нет ведь, ничего подобного. Увидишь чью-то застеклённую лоджию, всю заваленную стопками картонных папок и идёшь потом, гадаешь: Ну что там в этих чёртовых папках, что? Чей-то домашний архив? Скучные адвокатские бумаги? Рукописи? Или видишь кусок кухни со старыми шкафчиками, какие-то тряпки, а всё равно умираешь от любопытства. Долго вглядываться нехорошо, так что взгляд на чужое - мгновенный, как выброс языка у хамелеона, что схватил - то твоё. Мне в этом смысле ещё и с друзьями повезло. Много лет назад одна подруга указала рукой на освещённые окна в старом доме на одной из главных улиц и говорит: "Как думаешь, кто там живёт?" Я беззаботно ответила, что эти старые дома наверняка все в аварийном состоянии, так что вряд ли там кто-то живёт. Там наверняка какое-нибудь учреждение. "Да, скорее всего это именно так, - сказала подруга, - но сейчас там горит свет, движутся чьи-то силуэты, а значит, сейчас там что-то ПРОИСХОДИТ, а мы никогда не узнаем что." С тех пор я всегда смотрю на те пыльные окна с тусклым светом. Происходит же там что-то, явно происходит, чёрт возьми!
Когда возвращалась домой, вспоминала "Выживут только влюблённые" Джармуша. Фильм когда-то сильно разочаровал. Казалось, что это пролог и вот-вот начнется основная история. Но при этом я часто его вспоминаю (так что видимо уже и люблю) и всё из-за оранжевого фонарного света. Меня уже не первый год изводит невозможность описать иерусалимскую ночь, её неожиданную чёткость - словно линзу заменили. И этот оранжевый ночной свет как-то так вылизывает тротуары и дома,что они кажутся игрушечными, крохотными модельками - даже небоскрёбы, а ещё - они становятся очень загадочными, и это уже вообще невыносимо. Вечерние окна - отдельная боль. Она понятна была бы, если бы там, в освещённых квадратах, происходило что-то прекрасное: например семья сидела бы за накрытым столом с крахмальной скатертью, или плясали бы балерины, или, ну не знаю... обнимались бы люди и пили из тонких бокалов, так нет ведь, ничего подобного. Увидишь чью-то застеклённую лоджию, всю заваленную стопками картонных папок и идёшь потом, гадаешь: Ну что там в этих чёртовых папках, что? Чей-то домашний архив? Скучные адвокатские бумаги? Рукописи? Или видишь кусок кухни со старыми шкафчиками, какие-то тряпки, а всё равно умираешь от любопытства. Долго вглядываться нехорошо, так что взгляд на чужое - мгновенный, как выброс языка у хамелеона, что схватил - то твоё. Мне в этом смысле ещё и с друзьями повезло. Много лет назад одна подруга указала рукой на освещённые окна в старом доме на одной из главных улиц и говорит: "Как думаешь, кто там живёт?" Я беззаботно ответила, что эти старые дома наверняка все в аварийном состоянии, так что вряд ли там кто-то живёт. Там наверняка какое-нибудь учреждение. "Да, скорее всего это именно так, - сказала подруга, - но сейчас там горит свет, движутся чьи-то силуэты, а значит, сейчас там что-то ПРОИСХОДИТ, а мы никогда не узнаем что." С тех пор я всегда смотрю на те пыльные окна с тусклым светом. Происходит же там что-то, явно происходит, чёрт возьми!