Между двух принципов
Недалеко от моего дома живёт семья. Ну как семья - мать и её взрослая дочь.
Иногда они выходят на прогулку по району. Мать - пожилая женщина с потухшим взглядом, она никогда ни с кем не разговаривает. Дочь - бесформенное существо, без какого-либо выражения на лице, еле передвигающее ноги. Однажды я видел, как она упала, поскользнувшись на льду (это было вдалеке, и я не успел подойти и предложить помощь), и даже не пыталась подняться сама. Не знаю, насколько она вообще воспринимает окружающее.
Такие всегда производят особенно тягостное впечатление.
Есть инвалиды, которые только ограниченными физическими возможностями и отличаются от всех остальных людей. Они живут в полном смысле слова - радуются, любят, надеются, получают новый опыт и копят воспоминания. Те, кто ещё и одарён, могут творить: писать книги, сочинять стихи, вести научную работу, выступать на сцене или ездить по всему миру с мотивирующими лекциями.
К ним можно испытывать сострадание - но это будет сострадание, смешанное с уважением или даже восхищением. Ни в коем случае не жалость - да им и не нужно, чтобы их жалели.
Но есть и другие. Ты смотришь на них - и видишь мертвеца. Этот труп отличается от любого другого трупа только тем, что по жестокому капризу судьбы продолжает дышать, иногда ходить, иногда даже что-то говорить, и потому его нельзя по-человечески похоронить, оплакать потерю и жить дальше.
Может быть, где-то в этой плоти и погребена живая человеческая душа, но тогда её участь поистине незавидна. Выздороветь такие не могут, а вот продолжать существовать - вполне, годами, а то и десятками лет.
В такие моменты начинаешь думать, что эвтаназия - не такое уж и зло. А потом вспоминаешь, что ведь уход из жизни непременно должен быть добровольным. Значит, стоит его узаконить - и умирать начнут как раз те, кто вполне мог бы жить, а неупокоенные трупы будут длиться, пока не закончатся самостоятельно. Они не могут дать согласие на прекращение своего биологического существования. Им просто нечем.
Но каждый раз, когда я вижу эту пару - я непроизвольно задумываюсь на другую тему. Мне всё чаще кажется, что наше общество... не то чтобы свернуло не туда, скорее - стоит враскоряку между двумя путями, не решаясь открыто выбрать ни один из них.
Забота о тех, кто не может заботиться о себе сам - одно из базовых определений человечности. Помните притчу? Первый признак цивилизации - не инструменты, не керамика, не огонь. Это найденная археологами бедренная кость, которая была сломана, но потом срослась. Значит, пока пострадавший поправлялся, кто-то ухаживал за ним: кормил, защищал, переносил на другое кочевье.
В те далёкие времена забота была общим делом. Этим занималось всё племя, весь род, не разбирая, кто кому кем доводится. Даже с детьми, как сейчас считается, матерям помогали все бездетные женщины и девочки.
Постепенно понятие семьи и рода изрядно съёжилось, но вот обязанность опекать тех, кто без опеки не выживет - в том числе невменяемых, лежачих и так далее - с родни никто не снимал. И в результате в наше время эта обязанность чаще всего целиком ложится на плечи одного-единственного человека.
Если несчастье случилось с человеком в детстве или оно врождённое - на его мать (если отец успел вовремя спастись бегством). Если он был уже взрослым - на мужа или жену. Если уже были дети - то на детей или внуков (а чаще опять-таки на одного из них, даже если их несколько).
Без отпуска. Без выходных. Без возможности уволиться. Без надежды.
И согласия на это никто у них не спрашивает.
Вместо одного из жизни оказываются вычеркнуты двое: один - беспощадной судьбой, второй - правилами нашего общества. И тому, кого приковали к живому трупу, облегчение принесёт только смерть - неважно, чья именно.
Мне кажется, нет ни одного из них, для кого мысль «Когда же ты наконец сдохнешь» не стала бы в какой-то момент постоянным внутренним фоном. А если этот труп был при жизни дорогим и любимым для них человеком - они всё равно будут так думать, только ещё вдобавок и ненавидеть себя за это.
Глядя на таких людей, можно испытывать уважение и даже восхищение, но они будут смешаны с жалостью.
Я полагаю, что это настоящий эталон несправедливости - выносить кому-то пожизненный приговор за то, в чём он заведомо невиновен.
Если гуманизм требует от нас поддерживать жизнь в недееспособных и невменяемых - это должно быть, как и встарь, общим делом. То есть этим должно заниматься государство, как выразитель воли общества. У него хватит ресурсов, чтобы поручить всех таких людей заботам обученных профессионалов, оставив родственникам только общение и моральное участие.
Если же судьба такого несчастного целиком в руках единственного родственника, на которого это свалилось - то ему и решать, нести ли эту ношу или отказаться от неё любым доступным ему способом. И никто не имеет права осуждать его за решение.
Иногда они выходят на прогулку по району. Мать - пожилая женщина с потухшим взглядом, она никогда ни с кем не разговаривает. Дочь - бесформенное существо, без какого-либо выражения на лице, еле передвигающее ноги. Однажды я видел, как она упала, поскользнувшись на льду (это было вдалеке, и я не успел подойти и предложить помощь), и даже не пыталась подняться сама. Не знаю, насколько она вообще воспринимает окружающее.
Такие всегда производят особенно тягостное впечатление.
Есть инвалиды, которые только ограниченными физическими возможностями и отличаются от всех остальных людей. Они живут в полном смысле слова - радуются, любят, надеются, получают новый опыт и копят воспоминания. Те, кто ещё и одарён, могут творить: писать книги, сочинять стихи, вести научную работу, выступать на сцене или ездить по всему миру с мотивирующими лекциями.
К ним можно испытывать сострадание - но это будет сострадание, смешанное с уважением или даже восхищением. Ни в коем случае не жалость - да им и не нужно, чтобы их жалели.
Но есть и другие. Ты смотришь на них - и видишь мертвеца. Этот труп отличается от любого другого трупа только тем, что по жестокому капризу судьбы продолжает дышать, иногда ходить, иногда даже что-то говорить, и потому его нельзя по-человечески похоронить, оплакать потерю и жить дальше.
Может быть, где-то в этой плоти и погребена живая человеческая душа, но тогда её участь поистине незавидна. Выздороветь такие не могут, а вот продолжать существовать - вполне, годами, а то и десятками лет.
В такие моменты начинаешь думать, что эвтаназия - не такое уж и зло. А потом вспоминаешь, что ведь уход из жизни непременно должен быть добровольным. Значит, стоит его узаконить - и умирать начнут как раз те, кто вполне мог бы жить, а неупокоенные трупы будут длиться, пока не закончатся самостоятельно. Они не могут дать согласие на прекращение своего биологического существования. Им просто нечем.
Но каждый раз, когда я вижу эту пару - я непроизвольно задумываюсь на другую тему. Мне всё чаще кажется, что наше общество... не то чтобы свернуло не туда, скорее - стоит враскоряку между двумя путями, не решаясь открыто выбрать ни один из них.
Забота о тех, кто не может заботиться о себе сам - одно из базовых определений человечности. Помните притчу? Первый признак цивилизации - не инструменты, не керамика, не огонь. Это найденная археологами бедренная кость, которая была сломана, но потом срослась. Значит, пока пострадавший поправлялся, кто-то ухаживал за ним: кормил, защищал, переносил на другое кочевье.
В те далёкие времена забота была общим делом. Этим занималось всё племя, весь род, не разбирая, кто кому кем доводится. Даже с детьми, как сейчас считается, матерям помогали все бездетные женщины и девочки.
Постепенно понятие семьи и рода изрядно съёжилось, но вот обязанность опекать тех, кто без опеки не выживет - в том числе невменяемых, лежачих и так далее - с родни никто не снимал. И в результате в наше время эта обязанность чаще всего целиком ложится на плечи одного-единственного человека.
Если несчастье случилось с человеком в детстве или оно врождённое - на его мать (если отец успел вовремя спастись бегством). Если он был уже взрослым - на мужа или жену. Если уже были дети - то на детей или внуков (а чаще опять-таки на одного из них, даже если их несколько).
Без отпуска. Без выходных. Без возможности уволиться. Без надежды.
И согласия на это никто у них не спрашивает.
Вместо одного из жизни оказываются вычеркнуты двое: один - беспощадной судьбой, второй - правилами нашего общества. И тому, кого приковали к живому трупу, облегчение принесёт только смерть - неважно, чья именно.
Мне кажется, нет ни одного из них, для кого мысль «Когда же ты наконец сдохнешь» не стала бы в какой-то момент постоянным внутренним фоном. А если этот труп был при жизни дорогим и любимым для них человеком - они всё равно будут так думать, только ещё вдобавок и ненавидеть себя за это.
Глядя на таких людей, можно испытывать уважение и даже восхищение, но они будут смешаны с жалостью.
Я полагаю, что это настоящий эталон несправедливости - выносить кому-то пожизненный приговор за то, в чём он заведомо невиновен.
Если гуманизм требует от нас поддерживать жизнь в недееспособных и невменяемых - это должно быть, как и встарь, общим делом. То есть этим должно заниматься государство, как выразитель воли общества. У него хватит ресурсов, чтобы поручить всех таких людей заботам обученных профессионалов, оставив родственникам только общение и моральное участие.
Если же судьба такого несчастного целиком в руках единственного родственника, на которого это свалилось - то ему и решать, нести ли эту ношу или отказаться от неё любым доступным ему способом. И никто не имеет права осуждать его за решение.