Моя "Победа": полдня на атомном ледоколе
Товарищи, графоман во мне жив и неубиваем. Предупреждаю сразу - под катом довольно длинный текст (5,5 вордовских страниц) с изложением то ли воспоминаний о полете 1 марта на "50 лет Победы", то ли размышлений, то ли сентиментальной лирики. Так что читать рекомендую только заинтересованным и в комментариях не щадить, если продраться сквозь витиеватости невозможно. Я с этим недостатком давно пытаюсь бороться :)
...Сбор прессы был назначен на 8.45 около вертолетной площадки у Петропавловской крепости. Компания подобралась внушительная: Первый канал, НТВ, ТВЦ, 100ТВ, газета «Аргументы недели» и мой старый знакомый по рейсу на СП-38 московский фотограф Костя из «Газеты.ру». Также с нами летела пресс-секретарь Атомфлота Катя Ананьева, куратор НТВ и Первого - рыжеволосая тонкая нимфа, чье имя я спросить позабыла, и очень приятная девушка Маша из ЦНИИМФ, которой на «Победе» предстояло провести какую-то аттестацию рабочих мест на атомоходе. Так толком и не поняла, что она делала. Может, Дмитрий Викторович потом немножечко расскажет об этом в комментарии.
Я пришла заранее, еще впотьмах, и гуляла по Петропавловке, наблюдая, как неохотно просыпается день над стрелкой Васильевского острова. Было свежо, но совсем не холодно. Небо гляделось снизу мышастым и облачным, и подумалось с огорчением, что фото ледокола в заливе будут менее выигрышными, чем под солнцем.
Вертолета еще не было. Мужики-телевизионщики - операторы и корреспонденты - подъезжали на машинах, собирались общей компанией и травили байки. Мы с Машей тихонько стояли в стороне. Когда все собрались, маленкий чернобровый человечек при галстуке, выглядывающем из-под воротника куртки, объявил что на ледокол нас повезет сам маэстро - летчик-ас Вадим Валерьевич Базыкин. Честно говоря, это всегда было моей мечтой, потому что когда за штурвалом Мастер - оно того стоит.
1.
...Раздался характерный гул, и вертолет показался из-за стены Петропавловки, заходя со стороны Троицкого моста. Это была любимая и привычная арктическая «курочка» МИ-8, да и оба летуна мне были знакомы - помощник Базыкина, второй пилот, работал на «России» во время перегрузки СП-39.
До какого-то момента удавалось ровно держать камеру и снимать садившийся вертолет. Но затем поднялась настоящая пурга: снег из мягкой пушистой дымки превратился в озверелые ледяные иглы, несущиеся сплошной пеленой и секущие лицо и руки, вырывающие камеру из рук. Прибавьте к этому оглушительный шум, и вы поймете, почему мы все в три погибели, на ходу протирая глаза и держа шапки, не сразу смогли подойти к вертолету - он не выключал лопасти и с грохотом разметал снег во все стороны. Тем не менее, времени на погрузку было совсем мало, и мы один за другим торопливо забирались в салон по крошечной лесенке.
Я ожидала увидеть скамьи по стенам (как в Арктике), но ошиблась - салон был самым что ни на есть пассажирским, с креслами как в самолете. Как только задраили дверку, наша машина легонько покачнулась и сразу же оторвалась от земли. Поплыли внизу каналы и серые стены домов - стертые пасмурной погодой очертания Петербурга.
Мы быстро набрали высоту и полетели на запад. Миновав Приморский район, намывные территории, наш геликоптер вынырнул над Финским заливом, оставив позади серое море города, и полетел вдоль побережья в сторону Соснового Бора. Погода была бесцветной, несъемочной, но когда на фарватерах попадались небольшие танкера, телевизионщики кидались ловить их в немилосердно трясущиеся камеры. На вертолете, конечно, даже стабилизаторы не спасают. Но не удержалась и я, когда недалеко от Кронштадта увидела старого знакомца: «Мудьюг», гордо задрав свой круглый большой черный нос, деловито шел по фарватеру в сторону Большого порта Санкт-Петербург, оставляя после себя канал с идеально ровными краями, как подрезанный по линеечке. Следом за ним спешило какое-то судно. «Работает Сергей Владимирович, умница просто», - подумалось про капитана «Мудьюга» Сидоренко.
А мы уже летели дальше, и по правому борту провалился в дымку Кронштадт, перечеркнула белую гладь широкая полоса дамбы с букашками машин, слева тянулось ораниенбаумское побережье, и то и дело виднелись на льду черные и оранжевые точки - рыбаки. Места сплошь знакомые и родные. Вертолет шел ровно, казалось - не двигался, а висел в воздухе. Внизу пошли сосны, давшие название атомному городу; мелькнул полосатый, вызывающе красный маяк.
Удивительно, но постепенно облака стали расходиться. Сперва стало светлеть, затем проглянула синь в дымно-серых прорехах, и вскоре лучи солнца осторожно заглянули в иллюминаторы, высвечивая пылинки в воздухе, окружая золотистым светом профили молчаливых, ко всему привычных мужиков. Вокруг все преобразилось - воздух стал прозрачен как стекло, посветлевшее небо уплыло куда-то совсем высоко, залив заискрился седой плотной шкурой со шрамами трещин. Временами лучи вспархивали, словно птицы, отражаясь от граней обломанного льда и воды. Участились старые ледовые каналы, уже затянувшиеся коркой.
2.
Помощник пилотов выскочил из крошечной кабины и закричал, перекрывая шум вертолета, что сейчас, мол, подлетаем, и если господа-журналисты хотят, можно раздраить все иллюминаторы - чтобы снимать было сподручней.
Еще бы мы не хотели...
Вертолет едва заметно качнул корпусом и повернул в сторону утреннего солнца, уже набравшего высоту и силу. Ветер свистел из открытого круглого окошечка, гулял по салону холодный воздух, и невозможно было высунуться наружу - сразу же вышибало слезы, перехватывало дыхание, и казалось, будто пытаешься лицом сдвинуть мягкий, упругий, но очень тяжелый мешок, настолько сопротивление воздушной волны было ощутимым.
На левом борту коллеги-телеки уже вовсю снимали, а мне до сих пор ничего не было видно. Сжимая камеру озябшими пальцами, нетерпеливо ерзала на сиденье, видя лишь накренившийся горизонт.
Это теперь я вольна растягивать свое повествование, мой дорогой читатель, и дразнить, и утомлять тебя ожиданием, когда же пройдет эта половина минуты или около того - перед тем, как вертолет развернулся, и «Победа» предстала моим глазам. Но и сейчас, вспоминая то нетерпение, внутреннюю дрожь, радость ожидания и ощущение красоты, я понимаю, что это был самый захватывающий миг того дня. Все было впереди, и чудо вот-вот должно было вынырнуть из дымки над заливом.
Базыкин знает, что нужно журналистам. Терпеливо накренив винтокрылую машину в воздухе, он дал телевидению наснимать красивые динамичные картины, а затем развернулся на 180 градусов, подставив правый бок вертолета солнцу.
Ослепительный свет вскипел и хлынул в открытый иллюминатор. Горизонт покачнулся и ушел куда-то вбок и вправо, полностью нарушив ориентацию в пространстве. Длинные белоснежные перья облаков как будто отступили вместе с распахнутым небом. Где-то внизу, в море тумана, промелькнул остров Гогланд, высовывая чернеющие горбы холмов - потерянный, затаившийся. А нас уже разворачивало дальше, и в золотистом мареве, пронизанном лучами, заливающем все, я углядела только кончики рогатых мачт и кусочек желтого бока надстройки «Ермака» - верного помощника «Победы», стоявшего неподалеку от нее. А потом...
Я увидела «50 лет Победы».
Словно игрушечный, ярко-красный с зелеными палубами, с многослойной надстройкой и черными мачтами, ледокол вынырнул откуда ни возьмись, и стоял, будто застигнутый врасплох, но спокойно красующийся среди кружева расколотого льда на темной воде. Его дорога была хорошо видна и изгибалась красивой дугой. Дымка отступила от него, и будто кто-то сдернул большую занавесь - лучи солнца очерчивали характерный «кигориаковский» нос, сужающуюся корму, две черных мачты, крутые бока, оранжевые миндалины спасательных шлюпок. Красный и черный цвета стали еще более насыщенными, смешавшись с солнечным светом.
Он был прекрасен. А главное - он ждал нас.
Именно таким, до мельчайших подробностей, я его себе и представляла.
3.
Поднявшись чуть повыше, пилоты дали еще полкруга над атомоходом, а затем начали снижаться. Вертолет характерно затрясло, и в течение какой-то минуты мы ловко опустились на площадку атомохода. Базыкин посадил, словно в яблочко, машина даже не «топталась», пристраиваясь поудобнее, а сразу же послушно замерла. Выскочил невозмутимый техник, также работавший в Арктике на «России», быстро принайтовил «курочку» к спине атомохода, и дал добро на остановку двигателей. Воцарилась непривычная тишина.
Нас уже встречали, но выходить сразу нельзя было, и только через минуту-полторы мы горохом посыпались на вертолетную площадку. Я неловко вывалилась из вертолета, имея за спиной довольно тяжелый рюкзак с фото и видеоаппаратурой и ноутбуком, поздоровалась с улыбчивыми и веселыми помощниками капитана, тут же поймала пару торопливых кадров в фотоаппарат, а затем внезапно поняла, что я вдыхаю до боли знакомый запах атомного ледокола.
Это трудно, практически невозможно описать тому, кто ни разу не был на борту такого судна. Основа этого запаха - конечно же, металл, немного краски, совсем чуть-чуть горюче-смазочных материалов и дизтоплива. Описываешь, и кажется, будто должна быть настоящая «техническая вонь», но это не так. Именно легкий запах, приятный привкус воздуха, который я уже ни с каким не спутаю, и которым пропитываются постепенно все вещи - куртка, штаны, рукавицы, шапка - если постоянно движешься вместе с атомоходом, живешь вместе с ним. И есть что-то еще, объединяющее все эти ароматы. Внутри - запах обшивки стен, переборок, судовой мебели. Запах камбуза и прачечной, кают-компании, пряный духовитый аромат сауны и свежий запах бассейна, более тяжелый запах машинного отделения, спортзала. По-своему пахнет и звучит мостик, на котором царит постоянное характерное гудение. Запахи и звуки ледокола нравятся мне и во-многом определяют мою личную классификацию всех вещей в этом своеобразном плавучем мире, наличие координат и ориентиров.
Телевизионщики сразу же толпой ринулись снимать все подряд, но сначала надо было закинуть вещи в специально для нас выделенные каюты, а затем сразу же идти к капитану знакомиться, оговорить детали съемки. Мы прилетели где-то в десять с копейками (на часы я в тот день не смотрела вообще, ориентировалась только по внутреннему, довольно точному ощущению), а улететь предстояло в два часа дня. Но даже четыре часа на съемку самого большого в мире ледокола после трех недель, проведенных в Арктике на «России», и трех балтийских дней на «Вайгаче» в прошлом году показались роскошью, потому что я до последнего не надеялась, что меня возьмут на «Победу».
«Победа» неуловимо другая, нежели чем «Россия» и совсем отличается от «Вайгача». Конечно, уместнее сравнивать «50 лет Победы» именно с той касаткой, которая сейчас бежит по Скандинавии и сменит «Победу» на балтийской вахте уже 7 марта.
Помимо формы носа и длины корпуса, можно назвать еще сотню разных частностей и деталей - начиная от внешнего вида надстройки, навигационного мостика, и заканчивая всякими мелочами на вертолетной площадке, баке и корме.
На «Победе», например, решеткой закрыт носовой клюз - чтобы любопытные туристы не повываливались к ямальской прабабушке прямо под многотонный нос ледокола. А форма надстройки - более угловатая, чем у «России». Значительно отличаются на этих двух ледоколах центральные трапы - по форме и конструкции. На «Победе» есть лифт, чтобы сподручнее было китайским и японским древним бабушкам-туристкам подниматься на верхние мостики. Все названия дублируются на английском.
У меня нет аллергии на «совок», как нынче модно говорить, посему внутреннее обустройство «России» «по старинке» мне совсем не претит. Внутри «Победы» все, конечно, обустроено современнее, но что касаемо технической стороны дела, то тут я особой разницы просто не почувствовала, даже если она и есть. Та же аппаратная, те же два реактора, ЦПУ, различные датчики, парогенераторы, турбинные установки, громадные валы, опреснители, румпельное отделение, где со странным, немного утробным звуком поворачиваются громадные гидравлические штуки - по-моему, эта система называется рулевая передача, если я правильно вычитала и поняла из объяснений моряков.
Нам показывали все это терпеливо, с шутками и расспросами - было видно, что морякам очень интересно общаться, несмотря на то, что дел у них невпроворот и без нас. Нам представили «деда», главного механика атомохода Алексея Павлиновича Копытова, много возился с нами помощник капитана по радиоэлектронике Сергей Александрович Семушин. Выдали на «растерзание» журналистам и техника-дозиметриста, и повариху в камбузе. Старпомы и штурман тоже набегались с нами по мостику и не только.
Конечно же, самым первым, еще до всех съемок и экскурсий, с нами познакомился Мастер - капитан атомного ледокола «50 лет Победы» Дмитрий Викторович Лобусов. Большой, высокий, крепкий как медведь, с проседью на висках и в бороде. Когда что-то рассказывает или внимательно слушает, забавно поднимает правую бровь. С виду хмур и строг, но на самом деле - очень добрый, чудесный человек.
В тот день капитан как мог, помогал нам со съемками. Терпеливо рассказывал перед строем камер на мостике, зачем «Победа» на Балтике, вызывал нужных специалистов в помощь. Только вот светло-серые глаза были уставшими, да складка над переносицей обозначилась чуть резче. Хлопот у Дмитрия Викторовича действительно и без нас было полно...
4.
Жаль, все было суетливо, второпях. Погода практически сразу после нашего прибытия на борт «Победы» испортилась, и натурные съемки пришлось делать в тумане, окутавшим ледокол со всех сторон. «Специально для сюжетов - покатаемся», - сказал Лобусов. В тот день, как назло, не было проводок судов. То есть, они, конечно, были, но ровно в промежуток с 10.00 до 14-15.00 - дрейф. Когда «Победа», задрожав всем корпусом, пошла вперед, плавно набирая скорость, воспоминания захлестнули меня с головой. Тонкий лед под корпусом шумел как пересыпаемый песок, иногда тихонько звенел, как пустая склянка или надсадно покрякивал и щелкал в особо толстых спайках. Не было того крепкого, сочного капустного хруста и гулкого шорканья и ударов по корпусу, когда синеватые метровые куски расколотого льда расступаются перед ледоколом в Арктике. Атомоход плыл в призрачной молочной тишине, журналисты записывали «стенд-апы» на баке, терпеливо ждал нас Семушин с Катей и рыжеволосой распорядительницей Первого канала и НТВ. А я перегнулась через край на носу и смотрела, как трещины разбегаются вокруг, пытаясь перегнать атомоход, а он знай себе шел, словно приглаживая, утюжа поверхность воды и льда. Наверное, кому-то это становится неинтересно через минуту, но для меня ледокол, идущий по белой равнине, - лучшее успокоение и средство отыскать согласие, тишину и красоту этого мира. Могу смотреть и по часу, только бы не сдувало с бака пронизывающим ветром.
С бака две съемочные группы сгоняли едва ли не палками на обед. Дошло до того, что всех представителей прессы настоятельно пригласили поесть по громкой связи. «Остынет же все!» - добродушно пожурил Дмитрий Викторович, когда мы с топотом быстро поднимались наверх, чтобы забросить в каюты куртки.
Скажу честно - обед я пропустила, в кают-компании и в камбузе поснимать не успела. Что считаю, разумеется, непозволительным нахальством со своей стороны. Кормят-то на всех ледоколах настолько вкусно и сытно, что не передать. Но! Зато единственный, с кем более или менее успела пообщаться, - это главный «пожарный Победы» - помощник капитана по пожарно-технической части Анатолий Иванович Малеча. Он работал матросом еще на первенце атомного ледокольного флота «Ленине»! Седоусый, немножечко сгорбленный, очень общительный и добрый, он так деловито рассказывал про вверенное ему хозяйство, что я просто поражалась. Мы обошли с ним многие помещения, осмотрели системы пожаротушения и подручные средства, и об этом впереди отдельный рассказ с иллюстрациями.
Внезапно на пути нам встретился Костя, который сообщил, что всем велено собираться на вертолетке. Опешив от неожиданности, побежала собирать вещи, схватила рюкзак со штативом, но потом бросила барахло и все-таки ринулась пожать руку капитану и залезть на навигационный мостик. Когда спешила наверх, автоматически подумала о том, что палубы-то обледенели, надо быть осторожнее... потом поняла, что это было на «России», а здесь тепло, и палубы от наледи чисты.
Грусть сжимала все внутри, улетать не хотелось совсем. Когда я поднялась на крыло ходового мостика, капитан вышел мне навстречу, чтобы попрощаться. Наконец-то я увидела, как Дмитрий Викторович курит свою знаменитую трубку. Мне о ней рассказывали многие атомфлотовцы, но веселее и теплее всего описывал Василёк, когда мы коротали с ним утренние вахты на «России».
- Ну, во-первых, представь нас рядом, - с большим юмором рассказывал Василий Геннадьевич (к слову, ростом и размерами они с Дмитрием Викторовичем отличаются действительно заметно). - А потом представь, как он не торопясь курит свою трубку на мостике и предоставляет тебе практически полную свободу действий - не нажимает, не кричит, уж тем более не психует. Никогда. Просто спокойно наблюдает, как ты потихоньку ковыряешься и постепенно учишься. Нужное подсказывает...
...Крепкое рукопожатие капитана и его добрый, ободряющий взгляд были лучшим средством от моей нараставшей хандры. Вот только не успела, не сфотографировала, не сняла видео, не натопталась вволю по палубам, надоев в усмерть судоводителям со своим фотоаппаратом. Череда этих «не» особенно гнетет меня и сейчас, если учесть, что последний год жила от мечты к мечте, а теперь и надеяться-то особо не на что - когда в следующий раз попаду на атомоход, надолго ли?.. Бог весть. Я даже сфотографироваться с Дмитрием Викторовичем не успела...
Обратный путь показался короче и быстрее раза в два. Мы быстро упихались в вертолет, нас пересчитали по головам как цыплят, и дверка снова была задраена. Базыкин, успевший за время наших съемок навестить со своими подопечными ледокольный бассейн, бодрый, радостный и свежий, помахал всем рукой и принялся «раскочегаривать» машинку. Через пару минут мы взлетели. Я запретила себе расстраиваться, и поэтому нашла, чем занять праздные руки и ум - снимала вылет в кабине пилотов.
5.
Когда мы оторвались от площадки, а затем резко подвернули вправо, атомоход как будто резко накренился, нырнул в залив, как огромный красный кит, потом промелькнул где-то сбоку и исчез. Только белая пустота тянулась вокруг. Постепенно все мои спутники погрузились в дрему, только Катя сперва раздала всем командировочные удостоверения с размашистой чернильной подписью «Лобусов Д.В.» и печатью. Перед нами на столике были навалены шарфы, фотоаппараты, лежала «удочка» от микрофона, буханка ледокольного хлеба, завернутая в целлофановый мешок (прихватил в подарок корреспондент ТВЦ). На подлете к городу все это чуть не сдуло, поскольку мы снова открыли иллюминаторы и поснимали Петербург с высоты птичьего полета. Зрелище в лучах опять выглянувшего солнца - просто фантастическое.
Распрощался с нами Базыкин весьма эффектно - пожелав всем удачи и ласково улыбаясь, задраился, поднял машину вверх и резко вильнул хвостом, развернув вертолет почти на 180 градусов. Этот его фирменный знак, я уже один раз видела на Валааме, когда маэстро привез туда только вступившего в должность патриарха Кирилла.
Сейчас я перебираю воспоминания о первом дне весны, спутанные постоянной суетой, спешкой и дезориентацией в пространстве, и временами не могу поверить, что «Победа» мне не приснилась. Я не знаю, почему мне так нравятся атомные ледоколы. Возможно, потому, что уйти в море на красивом мощном корабле, пусть и без красных парусов, зато с красной надстройкой, - это мечта недобитого романтика. Увидеть постоянно зовущий Север, который притягивает сильнее всяких югов, - цель неугомонного путешественника, который, оказывается, до недавних пор спал крепким сном внутри меня. Сбежать на пароходе от всех проблем современной жизни, в которую ну никак не вписываешься, хоть ты тресни, - возможно, мечта слабохарактерной фроськи. Рассказать об увиденном, написать и показать в картинках, добиться своего - это результат привязанности к журналистике. Испытать радость общения и понимания с заинтересованными умными людьми, научиться жить по морским правилам, уважать их - задача человека.
Атомоходы лишают меня дара речи. Всегда. И это в них самое притягательное и прекрасное.
...Сбор прессы был назначен на 8.45 около вертолетной площадки у Петропавловской крепости. Компания подобралась внушительная: Первый канал, НТВ, ТВЦ, 100ТВ, газета «Аргументы недели» и мой старый знакомый по рейсу на СП-38 московский фотограф Костя из «Газеты.ру». Также с нами летела пресс-секретарь Атомфлота Катя Ананьева, куратор НТВ и Первого - рыжеволосая тонкая нимфа, чье имя я спросить позабыла, и очень приятная девушка Маша из ЦНИИМФ, которой на «Победе» предстояло провести какую-то аттестацию рабочих мест на атомоходе. Так толком и не поняла, что она делала. Может, Дмитрий Викторович потом немножечко расскажет об этом в комментарии.
Я пришла заранее, еще впотьмах, и гуляла по Петропавловке, наблюдая, как неохотно просыпается день над стрелкой Васильевского острова. Было свежо, но совсем не холодно. Небо гляделось снизу мышастым и облачным, и подумалось с огорчением, что фото ледокола в заливе будут менее выигрышными, чем под солнцем.
Вертолета еще не было. Мужики-телевизионщики - операторы и корреспонденты - подъезжали на машинах, собирались общей компанией и травили байки. Мы с Машей тихонько стояли в стороне. Когда все собрались, маленкий чернобровый человечек при галстуке, выглядывающем из-под воротника куртки, объявил что на ледокол нас повезет сам маэстро - летчик-ас Вадим Валерьевич Базыкин. Честно говоря, это всегда было моей мечтой, потому что когда за штурвалом Мастер - оно того стоит.
1.
...Раздался характерный гул, и вертолет показался из-за стены Петропавловки, заходя со стороны Троицкого моста. Это была любимая и привычная арктическая «курочка» МИ-8, да и оба летуна мне были знакомы - помощник Базыкина, второй пилот, работал на «России» во время перегрузки СП-39.
До какого-то момента удавалось ровно держать камеру и снимать садившийся вертолет. Но затем поднялась настоящая пурга: снег из мягкой пушистой дымки превратился в озверелые ледяные иглы, несущиеся сплошной пеленой и секущие лицо и руки, вырывающие камеру из рук. Прибавьте к этому оглушительный шум, и вы поймете, почему мы все в три погибели, на ходу протирая глаза и держа шапки, не сразу смогли подойти к вертолету - он не выключал лопасти и с грохотом разметал снег во все стороны. Тем не менее, времени на погрузку было совсем мало, и мы один за другим торопливо забирались в салон по крошечной лесенке.
Я ожидала увидеть скамьи по стенам (как в Арктике), но ошиблась - салон был самым что ни на есть пассажирским, с креслами как в самолете. Как только задраили дверку, наша машина легонько покачнулась и сразу же оторвалась от земли. Поплыли внизу каналы и серые стены домов - стертые пасмурной погодой очертания Петербурга.
Мы быстро набрали высоту и полетели на запад. Миновав Приморский район, намывные территории, наш геликоптер вынырнул над Финским заливом, оставив позади серое море города, и полетел вдоль побережья в сторону Соснового Бора. Погода была бесцветной, несъемочной, но когда на фарватерах попадались небольшие танкера, телевизионщики кидались ловить их в немилосердно трясущиеся камеры. На вертолете, конечно, даже стабилизаторы не спасают. Но не удержалась и я, когда недалеко от Кронштадта увидела старого знакомца: «Мудьюг», гордо задрав свой круглый большой черный нос, деловито шел по фарватеру в сторону Большого порта Санкт-Петербург, оставляя после себя канал с идеально ровными краями, как подрезанный по линеечке. Следом за ним спешило какое-то судно. «Работает Сергей Владимирович, умница просто», - подумалось про капитана «Мудьюга» Сидоренко.
А мы уже летели дальше, и по правому борту провалился в дымку Кронштадт, перечеркнула белую гладь широкая полоса дамбы с букашками машин, слева тянулось ораниенбаумское побережье, и то и дело виднелись на льду черные и оранжевые точки - рыбаки. Места сплошь знакомые и родные. Вертолет шел ровно, казалось - не двигался, а висел в воздухе. Внизу пошли сосны, давшие название атомному городу; мелькнул полосатый, вызывающе красный маяк.
Удивительно, но постепенно облака стали расходиться. Сперва стало светлеть, затем проглянула синь в дымно-серых прорехах, и вскоре лучи солнца осторожно заглянули в иллюминаторы, высвечивая пылинки в воздухе, окружая золотистым светом профили молчаливых, ко всему привычных мужиков. Вокруг все преобразилось - воздух стал прозрачен как стекло, посветлевшее небо уплыло куда-то совсем высоко, залив заискрился седой плотной шкурой со шрамами трещин. Временами лучи вспархивали, словно птицы, отражаясь от граней обломанного льда и воды. Участились старые ледовые каналы, уже затянувшиеся коркой.
2.
Помощник пилотов выскочил из крошечной кабины и закричал, перекрывая шум вертолета, что сейчас, мол, подлетаем, и если господа-журналисты хотят, можно раздраить все иллюминаторы - чтобы снимать было сподручней.
Еще бы мы не хотели...
Вертолет едва заметно качнул корпусом и повернул в сторону утреннего солнца, уже набравшего высоту и силу. Ветер свистел из открытого круглого окошечка, гулял по салону холодный воздух, и невозможно было высунуться наружу - сразу же вышибало слезы, перехватывало дыхание, и казалось, будто пытаешься лицом сдвинуть мягкий, упругий, но очень тяжелый мешок, настолько сопротивление воздушной волны было ощутимым.
На левом борту коллеги-телеки уже вовсю снимали, а мне до сих пор ничего не было видно. Сжимая камеру озябшими пальцами, нетерпеливо ерзала на сиденье, видя лишь накренившийся горизонт.
Это теперь я вольна растягивать свое повествование, мой дорогой читатель, и дразнить, и утомлять тебя ожиданием, когда же пройдет эта половина минуты или около того - перед тем, как вертолет развернулся, и «Победа» предстала моим глазам. Но и сейчас, вспоминая то нетерпение, внутреннюю дрожь, радость ожидания и ощущение красоты, я понимаю, что это был самый захватывающий миг того дня. Все было впереди, и чудо вот-вот должно было вынырнуть из дымки над заливом.
Базыкин знает, что нужно журналистам. Терпеливо накренив винтокрылую машину в воздухе, он дал телевидению наснимать красивые динамичные картины, а затем развернулся на 180 градусов, подставив правый бок вертолета солнцу.
Ослепительный свет вскипел и хлынул в открытый иллюминатор. Горизонт покачнулся и ушел куда-то вбок и вправо, полностью нарушив ориентацию в пространстве. Длинные белоснежные перья облаков как будто отступили вместе с распахнутым небом. Где-то внизу, в море тумана, промелькнул остров Гогланд, высовывая чернеющие горбы холмов - потерянный, затаившийся. А нас уже разворачивало дальше, и в золотистом мареве, пронизанном лучами, заливающем все, я углядела только кончики рогатых мачт и кусочек желтого бока надстройки «Ермака» - верного помощника «Победы», стоявшего неподалеку от нее. А потом...
Я увидела «50 лет Победы».
Словно игрушечный, ярко-красный с зелеными палубами, с многослойной надстройкой и черными мачтами, ледокол вынырнул откуда ни возьмись, и стоял, будто застигнутый врасплох, но спокойно красующийся среди кружева расколотого льда на темной воде. Его дорога была хорошо видна и изгибалась красивой дугой. Дымка отступила от него, и будто кто-то сдернул большую занавесь - лучи солнца очерчивали характерный «кигориаковский» нос, сужающуюся корму, две черных мачты, крутые бока, оранжевые миндалины спасательных шлюпок. Красный и черный цвета стали еще более насыщенными, смешавшись с солнечным светом.
Он был прекрасен. А главное - он ждал нас.
Именно таким, до мельчайших подробностей, я его себе и представляла.
3.
Поднявшись чуть повыше, пилоты дали еще полкруга над атомоходом, а затем начали снижаться. Вертолет характерно затрясло, и в течение какой-то минуты мы ловко опустились на площадку атомохода. Базыкин посадил, словно в яблочко, машина даже не «топталась», пристраиваясь поудобнее, а сразу же послушно замерла. Выскочил невозмутимый техник, также работавший в Арктике на «России», быстро принайтовил «курочку» к спине атомохода, и дал добро на остановку двигателей. Воцарилась непривычная тишина.
Нас уже встречали, но выходить сразу нельзя было, и только через минуту-полторы мы горохом посыпались на вертолетную площадку. Я неловко вывалилась из вертолета, имея за спиной довольно тяжелый рюкзак с фото и видеоаппаратурой и ноутбуком, поздоровалась с улыбчивыми и веселыми помощниками капитана, тут же поймала пару торопливых кадров в фотоаппарат, а затем внезапно поняла, что я вдыхаю до боли знакомый запах атомного ледокола.
Это трудно, практически невозможно описать тому, кто ни разу не был на борту такого судна. Основа этого запаха - конечно же, металл, немного краски, совсем чуть-чуть горюче-смазочных материалов и дизтоплива. Описываешь, и кажется, будто должна быть настоящая «техническая вонь», но это не так. Именно легкий запах, приятный привкус воздуха, который я уже ни с каким не спутаю, и которым пропитываются постепенно все вещи - куртка, штаны, рукавицы, шапка - если постоянно движешься вместе с атомоходом, живешь вместе с ним. И есть что-то еще, объединяющее все эти ароматы. Внутри - запах обшивки стен, переборок, судовой мебели. Запах камбуза и прачечной, кают-компании, пряный духовитый аромат сауны и свежий запах бассейна, более тяжелый запах машинного отделения, спортзала. По-своему пахнет и звучит мостик, на котором царит постоянное характерное гудение. Запахи и звуки ледокола нравятся мне и во-многом определяют мою личную классификацию всех вещей в этом своеобразном плавучем мире, наличие координат и ориентиров.
Телевизионщики сразу же толпой ринулись снимать все подряд, но сначала надо было закинуть вещи в специально для нас выделенные каюты, а затем сразу же идти к капитану знакомиться, оговорить детали съемки. Мы прилетели где-то в десять с копейками (на часы я в тот день не смотрела вообще, ориентировалась только по внутреннему, довольно точному ощущению), а улететь предстояло в два часа дня. Но даже четыре часа на съемку самого большого в мире ледокола после трех недель, проведенных в Арктике на «России», и трех балтийских дней на «Вайгаче» в прошлом году показались роскошью, потому что я до последнего не надеялась, что меня возьмут на «Победу».
«Победа» неуловимо другая, нежели чем «Россия» и совсем отличается от «Вайгача». Конечно, уместнее сравнивать «50 лет Победы» именно с той касаткой, которая сейчас бежит по Скандинавии и сменит «Победу» на балтийской вахте уже 7 марта.
Помимо формы носа и длины корпуса, можно назвать еще сотню разных частностей и деталей - начиная от внешнего вида надстройки, навигационного мостика, и заканчивая всякими мелочами на вертолетной площадке, баке и корме.
На «Победе», например, решеткой закрыт носовой клюз - чтобы любопытные туристы не повываливались к ямальской прабабушке прямо под многотонный нос ледокола. А форма надстройки - более угловатая, чем у «России». Значительно отличаются на этих двух ледоколах центральные трапы - по форме и конструкции. На «Победе» есть лифт, чтобы сподручнее было китайским и японским древним бабушкам-туристкам подниматься на верхние мостики. Все названия дублируются на английском.
У меня нет аллергии на «совок», как нынче модно говорить, посему внутреннее обустройство «России» «по старинке» мне совсем не претит. Внутри «Победы» все, конечно, обустроено современнее, но что касаемо технической стороны дела, то тут я особой разницы просто не почувствовала, даже если она и есть. Та же аппаратная, те же два реактора, ЦПУ, различные датчики, парогенераторы, турбинные установки, громадные валы, опреснители, румпельное отделение, где со странным, немного утробным звуком поворачиваются громадные гидравлические штуки - по-моему, эта система называется рулевая передача, если я правильно вычитала и поняла из объяснений моряков.
Нам показывали все это терпеливо, с шутками и расспросами - было видно, что морякам очень интересно общаться, несмотря на то, что дел у них невпроворот и без нас. Нам представили «деда», главного механика атомохода Алексея Павлиновича Копытова, много возился с нами помощник капитана по радиоэлектронике Сергей Александрович Семушин. Выдали на «растерзание» журналистам и техника-дозиметриста, и повариху в камбузе. Старпомы и штурман тоже набегались с нами по мостику и не только.
Конечно же, самым первым, еще до всех съемок и экскурсий, с нами познакомился Мастер - капитан атомного ледокола «50 лет Победы» Дмитрий Викторович Лобусов. Большой, высокий, крепкий как медведь, с проседью на висках и в бороде. Когда что-то рассказывает или внимательно слушает, забавно поднимает правую бровь. С виду хмур и строг, но на самом деле - очень добрый, чудесный человек.
В тот день капитан как мог, помогал нам со съемками. Терпеливо рассказывал перед строем камер на мостике, зачем «Победа» на Балтике, вызывал нужных специалистов в помощь. Только вот светло-серые глаза были уставшими, да складка над переносицей обозначилась чуть резче. Хлопот у Дмитрия Викторовича действительно и без нас было полно...
4.
Жаль, все было суетливо, второпях. Погода практически сразу после нашего прибытия на борт «Победы» испортилась, и натурные съемки пришлось делать в тумане, окутавшим ледокол со всех сторон. «Специально для сюжетов - покатаемся», - сказал Лобусов. В тот день, как назло, не было проводок судов. То есть, они, конечно, были, но ровно в промежуток с 10.00 до 14-15.00 - дрейф. Когда «Победа», задрожав всем корпусом, пошла вперед, плавно набирая скорость, воспоминания захлестнули меня с головой. Тонкий лед под корпусом шумел как пересыпаемый песок, иногда тихонько звенел, как пустая склянка или надсадно покрякивал и щелкал в особо толстых спайках. Не было того крепкого, сочного капустного хруста и гулкого шорканья и ударов по корпусу, когда синеватые метровые куски расколотого льда расступаются перед ледоколом в Арктике. Атомоход плыл в призрачной молочной тишине, журналисты записывали «стенд-апы» на баке, терпеливо ждал нас Семушин с Катей и рыжеволосой распорядительницей Первого канала и НТВ. А я перегнулась через край на носу и смотрела, как трещины разбегаются вокруг, пытаясь перегнать атомоход, а он знай себе шел, словно приглаживая, утюжа поверхность воды и льда. Наверное, кому-то это становится неинтересно через минуту, но для меня ледокол, идущий по белой равнине, - лучшее успокоение и средство отыскать согласие, тишину и красоту этого мира. Могу смотреть и по часу, только бы не сдувало с бака пронизывающим ветром.
С бака две съемочные группы сгоняли едва ли не палками на обед. Дошло до того, что всех представителей прессы настоятельно пригласили поесть по громкой связи. «Остынет же все!» - добродушно пожурил Дмитрий Викторович, когда мы с топотом быстро поднимались наверх, чтобы забросить в каюты куртки.
Скажу честно - обед я пропустила, в кают-компании и в камбузе поснимать не успела. Что считаю, разумеется, непозволительным нахальством со своей стороны. Кормят-то на всех ледоколах настолько вкусно и сытно, что не передать. Но! Зато единственный, с кем более или менее успела пообщаться, - это главный «пожарный Победы» - помощник капитана по пожарно-технической части Анатолий Иванович Малеча. Он работал матросом еще на первенце атомного ледокольного флота «Ленине»! Седоусый, немножечко сгорбленный, очень общительный и добрый, он так деловито рассказывал про вверенное ему хозяйство, что я просто поражалась. Мы обошли с ним многие помещения, осмотрели системы пожаротушения и подручные средства, и об этом впереди отдельный рассказ с иллюстрациями.
Внезапно на пути нам встретился Костя, который сообщил, что всем велено собираться на вертолетке. Опешив от неожиданности, побежала собирать вещи, схватила рюкзак со штативом, но потом бросила барахло и все-таки ринулась пожать руку капитану и залезть на навигационный мостик. Когда спешила наверх, автоматически подумала о том, что палубы-то обледенели, надо быть осторожнее... потом поняла, что это было на «России», а здесь тепло, и палубы от наледи чисты.
Грусть сжимала все внутри, улетать не хотелось совсем. Когда я поднялась на крыло ходового мостика, капитан вышел мне навстречу, чтобы попрощаться. Наконец-то я увидела, как Дмитрий Викторович курит свою знаменитую трубку. Мне о ней рассказывали многие атомфлотовцы, но веселее и теплее всего описывал Василёк, когда мы коротали с ним утренние вахты на «России».
- Ну, во-первых, представь нас рядом, - с большим юмором рассказывал Василий Геннадьевич (к слову, ростом и размерами они с Дмитрием Викторовичем отличаются действительно заметно). - А потом представь, как он не торопясь курит свою трубку на мостике и предоставляет тебе практически полную свободу действий - не нажимает, не кричит, уж тем более не психует. Никогда. Просто спокойно наблюдает, как ты потихоньку ковыряешься и постепенно учишься. Нужное подсказывает...
...Крепкое рукопожатие капитана и его добрый, ободряющий взгляд были лучшим средством от моей нараставшей хандры. Вот только не успела, не сфотографировала, не сняла видео, не натопталась вволю по палубам, надоев в усмерть судоводителям со своим фотоаппаратом. Череда этих «не» особенно гнетет меня и сейчас, если учесть, что последний год жила от мечты к мечте, а теперь и надеяться-то особо не на что - когда в следующий раз попаду на атомоход, надолго ли?.. Бог весть. Я даже сфотографироваться с Дмитрием Викторовичем не успела...
Обратный путь показался короче и быстрее раза в два. Мы быстро упихались в вертолет, нас пересчитали по головам как цыплят, и дверка снова была задраена. Базыкин, успевший за время наших съемок навестить со своими подопечными ледокольный бассейн, бодрый, радостный и свежий, помахал всем рукой и принялся «раскочегаривать» машинку. Через пару минут мы взлетели. Я запретила себе расстраиваться, и поэтому нашла, чем занять праздные руки и ум - снимала вылет в кабине пилотов.
5.
Когда мы оторвались от площадки, а затем резко подвернули вправо, атомоход как будто резко накренился, нырнул в залив, как огромный красный кит, потом промелькнул где-то сбоку и исчез. Только белая пустота тянулась вокруг. Постепенно все мои спутники погрузились в дрему, только Катя сперва раздала всем командировочные удостоверения с размашистой чернильной подписью «Лобусов Д.В.» и печатью. Перед нами на столике были навалены шарфы, фотоаппараты, лежала «удочка» от микрофона, буханка ледокольного хлеба, завернутая в целлофановый мешок (прихватил в подарок корреспондент ТВЦ). На подлете к городу все это чуть не сдуло, поскольку мы снова открыли иллюминаторы и поснимали Петербург с высоты птичьего полета. Зрелище в лучах опять выглянувшего солнца - просто фантастическое.
Распрощался с нами Базыкин весьма эффектно - пожелав всем удачи и ласково улыбаясь, задраился, поднял машину вверх и резко вильнул хвостом, развернув вертолет почти на 180 градусов. Этот его фирменный знак, я уже один раз видела на Валааме, когда маэстро привез туда только вступившего в должность патриарха Кирилла.
Сейчас я перебираю воспоминания о первом дне весны, спутанные постоянной суетой, спешкой и дезориентацией в пространстве, и временами не могу поверить, что «Победа» мне не приснилась. Я не знаю, почему мне так нравятся атомные ледоколы. Возможно, потому, что уйти в море на красивом мощном корабле, пусть и без красных парусов, зато с красной надстройкой, - это мечта недобитого романтика. Увидеть постоянно зовущий Север, который притягивает сильнее всяких югов, - цель неугомонного путешественника, который, оказывается, до недавних пор спал крепким сном внутри меня. Сбежать на пароходе от всех проблем современной жизни, в которую ну никак не вписываешься, хоть ты тресни, - возможно, мечта слабохарактерной фроськи. Рассказать об увиденном, написать и показать в картинках, добиться своего - это результат привязанности к журналистике. Испытать радость общения и понимания с заинтересованными умными людьми, научиться жить по морским правилам, уважать их - задача человека.
Атомоходы лишают меня дара речи. Всегда. И это в них самое притягательное и прекрасное.