Несколько стихов из папки "Творчество студентов"
И, понятно, мы притязательны, но просты,
и безмерно самодовольны, как львы в саванне;
мы ж ученые оба - искатели красоты,
и друзья темноты, и охотники за словами.
И, конечно, кругом октябрь, фонарей снова нет,
но по пальцам бегут серебряные разряды, -
Мой Маркиз, я воздух легко превращаю в свет;
всем светлей, но слегка задыхается тот, что рядом.
И, наверно, в миру было встретиться нам пора -
посидеть-поболтать, как самим себе тянем жилы;
мы работники оба - пера, да и топора,
эту встречу, в общем, давно уже заслужили.
И, как только обрежут парки тугую нить, -
и тебя, и меня накажут по высшей мере:
мы обманщики оба, что уж тут говорить.
Так давай же обманем друг друга.
Как мы умеем.
Альция Шафто, 21 сентября
Это боль мою, светлую и звенящую,
По дороге в завтра несет весна.
Кто сказал, что не было настоящего -
Тот проспал.
Эти руки, стиснутые и сплетенные,
Этот мир и ветер - не миражи.
Стало счастье - сердцем, а дружба - кровью нам…
Это - жизнь.
Эстер Ремилард, 29 марта
Если закручен в жгут, загнан в четыре стены грозой,
замкнут кольцом маршрут в ежедневной ученейшей кутерьме -
не слушай, что там поёт профессор, заткнись и не ной:
переменится ветер, мол, мы ждём перемен.
Просто беги на мост, раскинь руки (какой зонт?!),
слушай, смотри на трещины, сполохи и огни;
соединись с кровотоком молний, выдохни свежий озон -
и перемени ветер.
Перемени.
Злата Калликанзарос, 20 октября
Ну вот так и проходит - когда иссякают силы.
Выхожу на балкон. Он оранжевый. За окном дождь.
Если я через полгода буду клясться, что не любила, -
пусть же мне напомнят, что это ложь.
Эмили Фулер, 2 сентября
Легкомыслие - милый грех,
милый спутник и враг мой милый!
Ты в глаза мне вбрызнуло смех
и прыжки мне вбрызнуло в жилы.
Научив не хранить кольца,
с кем бы жизнь меня ни венчала,
начинать наугад - с конца,
и кончать - еще до начала.
Быть, как стебель, и быть, как сталь,
в жизни, где мы так мало можем,
шоколадом лечить печаль
и смеяться в лицо прохожим.
Элизабет Дюпрэ, 1 декабря
Голубое сердечко на твоей прекрасной груди
Сам принёс, подарил и доныне приятно глазу.
Никому неизвестно, что у нас впереди,
Даже тайное счастье всегда подвержено сглазу.
И теперь гадай, не Таро и песнях про сны -
Всё равно между нами принимает решенья разум,
Не случайная встреча в начале лета, в конце весны,
Когда диск луны входит в свою полную фазу.
Я не хочу обещаний или чрезмерно значимых слов,
Как хорошо, что и тебе штампованных клятв не надо.
Статуя, в Млечный путь окуная факел свой,
Нас провожает завистливо-робким взглядом...
Хотя, по идее, нам бы стоило, шёпот срывая в крик,
Соприкоснуться лбами и думать, а что же дальше?
Если жизнь так коротка, если наша любовь - миг,
Если мы оба с тобою не переносим фальши...
Наверно, земля остановится или замедлит бег.
У той же луны изменится угол вращенья и орбиты.
Я - далеко. Каникулы. И бесконечно уныл век -
Не доцеловано, не досказано, не забыто...
Иеремия Равенскар, 17 июня
А еще, знаешь, ходят такие: в глазах огонь - и в сердце твоем дыра,
и еще такая улыбка: ну, подходи, ты.
Вот они идут и не знают, как это, страх,
и если других сжигали в Европе да на кострах,
то этих не трогали ни бог, ни черт, ни маггловские иезуиты.
А они не пьют ни крови, ни молока,
а походочка пружиниста и легка,
ветер шелестит, и слышно, как он
перелистывает их шаги.
Вот идет такая по осени, весь колледж рыж и в нее влюблен,
плавен аллеи темный изгиб.
А ты не трогай, ты близко не подходи,
ты же чувствуешь дыру в своей-то груди,
Смотришь во в никуда улыбающиеся глаза.
Ты же видишь, как ступает, не глядя, что впереди,
не оглядываясь назад.
Если лунный свет - то высветит пустоту,
не увидишь их на свету.
Вот идет такая по осени, и желтый лист сквозь дыру парит,
Колледж кругами, крестами щетинится, словно еж.
А ты не подходи, ты за руку не бери.
Ты без фэйри, молодой, еще поживешь.
Аделаида, 1 октября
Настоящее чудо приходит, когда ты теряешь все,
если холодно, страшно и ветер лицо иссек,
это если смерть за плечом и в груди дыра,
и совсем непонятно, как дожить до утра,
если все, что нажито за несколько студенческих лет
покатилось в пропасть; а больше в запасе нет
ни зелья, ни Трав, -
появляется на востоке свет.
Так над морем восходит солнце.
Начинает пахнуть трава.
Начинается весна, ей полна голова,
запах её под кожей, улыбка её огнева,
и сидишь, запрокинув голову, улыбаясь едва-едва.
Потому что чудо - это не панацея,
не наука,
не волшебство.
Это звенящая гроза над твоей головой.
Это когда, заблудившись, идешь все равно вперед,
это ты шагаешь по лесу, жуя бутерброд,
выданный доброй буфетчицей , и старшекурсник тебя подберет,
даже если двенадцать ночи и дождь идет.
Это когда наплевать на статусы и престиж,
это когда на перилах моста стоишь
думаешь о Хейли, слушаешь острую тишь,
а потом ты прыгаешь в пустоту -
и - гляди -
летишь.
я стою, до полета полшага, становится ветер упругим,
приближается чудо, раздвигая сумерки буден,
если хочется быть счастливой -
будь ей.
Катарина Лотвиль, 27 февраля
Умершим во время нашествия орд Мари Лаво посвящается…
Это случается, когда с неба
начинают падать мертвые птицы,
земля начинает трескаться, ядом сочиться
ломаются дома,
поднимается тьма все выше и выше,
вот тогда-то становится видно, как они сидят высоко на крыше
полуразрушенного дома
и пьют из железных кружек чай,
и рядом, горящая, как свеча,
падает птица.
слушай, говорит она,
а ведь с нами ничего не случится?
Ну, говорит, ведь с нами ничего и не может?
Он гладит ее по холодной и влажной коже,
говорит: ничего.
ничего, ничего.
горизонт ударяет волной огневой.
правда, говорит она, мы так и будем - последние дети
на этом потерявшемся свете?
правда, даже когда закончится все,
мы будем сидеть на крыше, в этой световой полосе,
и все будет хорошо,
пока не кончится чай?
оседает пепел у нее на плечах.
а она совсем не плачет,
глядит незряче,
Девятнадцатая осень стала такой горячей,
и она на него все косится, и взгляд у нее щенячий.
он говорит ей - не бойся и не скучай,
вот сейчас мы допьем этот теплый чай,
а потом - дорога в огне расступится, и мы с тобою пойдем,
за изогнутый мост по тропинке только вдвоем,
за далекие звезды, что посверкивают глазасто -
прямо в небесное царство.
Адриан Прист, 25 мая
и безмерно самодовольны, как львы в саванне;
мы ж ученые оба - искатели красоты,
и друзья темноты, и охотники за словами.
И, конечно, кругом октябрь, фонарей снова нет,
но по пальцам бегут серебряные разряды, -
Мой Маркиз, я воздух легко превращаю в свет;
всем светлей, но слегка задыхается тот, что рядом.
И, наверно, в миру было встретиться нам пора -
посидеть-поболтать, как самим себе тянем жилы;
мы работники оба - пера, да и топора,
эту встречу, в общем, давно уже заслужили.
И, как только обрежут парки тугую нить, -
и тебя, и меня накажут по высшей мере:
мы обманщики оба, что уж тут говорить.
Так давай же обманем друг друга.
Как мы умеем.
Альция Шафто, 21 сентября
Это боль мою, светлую и звенящую,
По дороге в завтра несет весна.
Кто сказал, что не было настоящего -
Тот проспал.
Эти руки, стиснутые и сплетенные,
Этот мир и ветер - не миражи.
Стало счастье - сердцем, а дружба - кровью нам…
Это - жизнь.
Эстер Ремилард, 29 марта
Если закручен в жгут, загнан в четыре стены грозой,
замкнут кольцом маршрут в ежедневной ученейшей кутерьме -
не слушай, что там поёт профессор, заткнись и не ной:
переменится ветер, мол, мы ждём перемен.
Просто беги на мост, раскинь руки (какой зонт?!),
слушай, смотри на трещины, сполохи и огни;
соединись с кровотоком молний, выдохни свежий озон -
и перемени ветер.
Перемени.
Злата Калликанзарос, 20 октября
Ну вот так и проходит - когда иссякают силы.
Выхожу на балкон. Он оранжевый. За окном дождь.
Если я через полгода буду клясться, что не любила, -
пусть же мне напомнят, что это ложь.
Эмили Фулер, 2 сентября
Легкомыслие - милый грех,
милый спутник и враг мой милый!
Ты в глаза мне вбрызнуло смех
и прыжки мне вбрызнуло в жилы.
Научив не хранить кольца,
с кем бы жизнь меня ни венчала,
начинать наугад - с конца,
и кончать - еще до начала.
Быть, как стебель, и быть, как сталь,
в жизни, где мы так мало можем,
шоколадом лечить печаль
и смеяться в лицо прохожим.
Элизабет Дюпрэ, 1 декабря
Голубое сердечко на твоей прекрасной груди
Сам принёс, подарил и доныне приятно глазу.
Никому неизвестно, что у нас впереди,
Даже тайное счастье всегда подвержено сглазу.
И теперь гадай, не Таро и песнях про сны -
Всё равно между нами принимает решенья разум,
Не случайная встреча в начале лета, в конце весны,
Когда диск луны входит в свою полную фазу.
Я не хочу обещаний или чрезмерно значимых слов,
Как хорошо, что и тебе штампованных клятв не надо.
Статуя, в Млечный путь окуная факел свой,
Нас провожает завистливо-робким взглядом...
Хотя, по идее, нам бы стоило, шёпот срывая в крик,
Соприкоснуться лбами и думать, а что же дальше?
Если жизнь так коротка, если наша любовь - миг,
Если мы оба с тобою не переносим фальши...
Наверно, земля остановится или замедлит бег.
У той же луны изменится угол вращенья и орбиты.
Я - далеко. Каникулы. И бесконечно уныл век -
Не доцеловано, не досказано, не забыто...
Иеремия Равенскар, 17 июня
А еще, знаешь, ходят такие: в глазах огонь - и в сердце твоем дыра,
и еще такая улыбка: ну, подходи, ты.
Вот они идут и не знают, как это, страх,
и если других сжигали в Европе да на кострах,
то этих не трогали ни бог, ни черт, ни маггловские иезуиты.
А они не пьют ни крови, ни молока,
а походочка пружиниста и легка,
ветер шелестит, и слышно, как он
перелистывает их шаги.
Вот идет такая по осени, весь колледж рыж и в нее влюблен,
плавен аллеи темный изгиб.
А ты не трогай, ты близко не подходи,
ты же чувствуешь дыру в своей-то груди,
Смотришь во в никуда улыбающиеся глаза.
Ты же видишь, как ступает, не глядя, что впереди,
не оглядываясь назад.
Если лунный свет - то высветит пустоту,
не увидишь их на свету.
Вот идет такая по осени, и желтый лист сквозь дыру парит,
Колледж кругами, крестами щетинится, словно еж.
А ты не подходи, ты за руку не бери.
Ты без фэйри, молодой, еще поживешь.
Аделаида, 1 октября
Настоящее чудо приходит, когда ты теряешь все,
если холодно, страшно и ветер лицо иссек,
это если смерть за плечом и в груди дыра,
и совсем непонятно, как дожить до утра,
если все, что нажито за несколько студенческих лет
покатилось в пропасть; а больше в запасе нет
ни зелья, ни Трав, -
появляется на востоке свет.
Так над морем восходит солнце.
Начинает пахнуть трава.
Начинается весна, ей полна голова,
запах её под кожей, улыбка её огнева,
и сидишь, запрокинув голову, улыбаясь едва-едва.
Потому что чудо - это не панацея,
не наука,
не волшебство.
Это звенящая гроза над твоей головой.
Это когда, заблудившись, идешь все равно вперед,
это ты шагаешь по лесу, жуя бутерброд,
выданный доброй буфетчицей , и старшекурсник тебя подберет,
даже если двенадцать ночи и дождь идет.
Это когда наплевать на статусы и престиж,
это когда на перилах моста стоишь
думаешь о Хейли, слушаешь острую тишь,
а потом ты прыгаешь в пустоту -
и - гляди -
летишь.
я стою, до полета полшага, становится ветер упругим,
приближается чудо, раздвигая сумерки буден,
если хочется быть счастливой -
будь ей.
Катарина Лотвиль, 27 февраля
Умершим во время нашествия орд Мари Лаво посвящается…
Это случается, когда с неба
начинают падать мертвые птицы,
земля начинает трескаться, ядом сочиться
ломаются дома,
поднимается тьма все выше и выше,
вот тогда-то становится видно, как они сидят высоко на крыше
полуразрушенного дома
и пьют из железных кружек чай,
и рядом, горящая, как свеча,
падает птица.
слушай, говорит она,
а ведь с нами ничего не случится?
Ну, говорит, ведь с нами ничего и не может?
Он гладит ее по холодной и влажной коже,
говорит: ничего.
ничего, ничего.
горизонт ударяет волной огневой.
правда, говорит она, мы так и будем - последние дети
на этом потерявшемся свете?
правда, даже когда закончится все,
мы будем сидеть на крыше, в этой световой полосе,
и все будет хорошо,
пока не кончится чай?
оседает пепел у нее на плечах.
а она совсем не плачет,
глядит незряче,
Девятнадцатая осень стала такой горячей,
и она на него все косится, и взгляд у нее щенячий.
он говорит ей - не бойся и не скучай,
вот сейчас мы допьем этот теплый чай,
а потом - дорога в огне расступится, и мы с тобою пойдем,
за изогнутый мост по тропинке только вдвоем,
за далекие звезды, что посверкивают глазасто -
прямо в небесное царство.
Адриан Прист, 25 мая