Воспоминания Смолича Мстислава Николаевича. Осень 1943 года - весна 1948
Продолжение папиных воспоминаний. Начало http://amsmolich.livejournal.com/28870.html , http://amsmolich.livejournal.com/29244.html , http://amsmolich.livejournal.com/29584.html
******
В комплексе подсобного хозяйства был так называемый штаб. Туда привозили газеты, письма, можно было отправить письмо. Там была девушка Клава, которая симпатизировала мне и, когда были газеты, оставляла мне Ленинградскую правду.
И вот, это был уже август 43-го, я взял в руки газету и прочёл там маленькую заметку, что Ленинградский железнодорожный институт объявляет прием на первый курс. Тут меня осенила мысль, что наверно мне нужно туда поступить. Я не был уверен, что там могут дать броню, но чем чёрт не шутит.
В ближайший выходной день, я приехал в город и пошёл в институт киноинженеров (на улице Правды), забрал документы, о том, что я зачислен туда на первый курс. Пошёл в ЛИИЖТ. Там меня очень доброжелательно приняли. Но, к сожалению, в это время перед окнами, где находилась приёмная комиссия, разорвался немецкий снаряд. Выбило оставшиеся стёкла и картон из окон. Когда я в следующий выходной опять приехал в город и пошёл в институт, мне сказали, чтобы я не волновался, что я буду зачислен, но вот разорвавшийся снаряд смешал все документы.
И тут, через неделю в следующий выходной, это было уже в первых числах сентября, увидел дома повестку из военкомата, что мне нужно явиться в сборный пункт, имея кружку, ложку и что-то ещё.
Я пошёл в институт, где со мной стала говорить очень симпатичная женщина Мария Георгиевна.
-Да, сказала она, наш институт даёт броню.
-Но, ответил я, - я ещё не зачислен в институт. Что мне делать?
-Подождите, пока не ходите в военкомат.
Я послушал её и не пошёл. Но сердце что-то защемило. Когда в следующий выходной день я приехал в город, то увидел письмо из военкомата, что если я не явлюсь к ним, то буду отдан под трибунал. Снова пошёл в институт с этим письмом к Марии Георгиевне. Показал ей это письмо. Она задумалась и сказала: - опять не ходите. Она оформила мне поступление в институт и пошла с ним в военкомат для оформления брони. Потом она мне сказала, что в военкомате очень разозлились такому повороту дел. Но, что делать, они оформили бронь.
Тут только я понял, почему меня с нестроевым билетом не взяли в армию раньше. Дело с продовольствием в стране было настолько плохо, что нестроевых летом до сбора урожая не брали в армию. И вот когда наступил сентябрь, мне сразу послали повестку.
Я понял, что мой ангел-хранитель (я без иронии говорю) спас меня. Вот такая цепочка - агрономические курсы, затем работа в подсобном хозяйстве и случайная заметка в газете, которая попала мне на глаза спасли, спасли меня от армии. Дело тут не в трусости. Просто условия, которые существовали для нестроевых в армии привели бы к обострению туберкулеза.
Когда я попал в институт, то просто не мог понять всего блаженства. У меня в голове была полная ясность и хорошая подготовка, которая сохранилась после первого поступления в институт Киноинженеров.
С питанием тоже как-то наладилось. В самом институте на большой перемене давали довольно большой кусок так называемого «шрота» и стакан сладкого чая. Шрот этот был каким-то подобием творога. В общем, его можно было съесть. После окончания занятий я ехал в столовую усиленного питания, куда мама для меня и бабушки достала направления и периодически их продлевала почти всю зиму 43-44 года. Особенно это было важно для бабушки, которая имела иждивенческую продовольственную карточку. А в столовой кормили всех одинаково.
[На Новый год всем студентам ЛИИЖТа подарили по 2кг изюма. Это был подарок от Иранских железнодорожников.]
В первые недели после поступления в институт была организована медицинская комиссия. Тут я понял - сегодня институт дает броню, завтра эту броню снимут, и дальше надо будет отправляться в армию. Поэтому поехал в туберкулезный институт. Там дали все документы, которые говорили о наложении пневмоторакса и дальнейших так называемых поддуваниях. Тут врачам было безразлично и не требовалось во чтобы то ни стало выпихнуть меня в армию. Врачи, посмотрев все эти документы, без всяких разговоров вернули мне так называемый «белый билет».
Во всяком случае, я был буквально на седьмом небе, с таким удовольствием занимался в институте.
Обстрелы продолжались, пожалуй, с ещё большей интенсивностью. Но к ним уже привыкли, вылетевший картон из окон опять заделывали.
Чтобы не стеснять маму и бабушку я перебрался в большую комнату. Закрывался несколькими одеялами, так как в большой комнате была уличная температура. В маленькой комнате, окна которой выходили во двор, стёкла были целы. Там стояла буржуйка, и дверь в переднюю из этой комнаты была хорошо мною законопачена.
Но всему приходит конец. В январе 44-го года была снята блокада. Немцев отогнали от города, и наступила тишина. Бомбежек уже давно не было. Мы как-то привыкли к обстрелам, которые начались с 8 сентября 1941 года.
В институте кроме шротов стали давать талоны в столовую, которая находилась угол Садовой и Майорова (Вознесенского). Я совсем ожил. Стал чувствовать себя хорошо. Начали работать на восстановлении института.
Из армейских сводок было ясно, что немцев довольно быстро гонят на запад. Под Таллином убили моего двоюродного брата Сергея. Трудно описать горе маминой сестры Анны Матвеевны.
Кругом приходили похоронки. Объявились всякие гадалки, которые по фотокарточкам определяли, что этот сын пока жив и здоров.
Осенью 1944 года я стал заниматься на втором курсе. Нельзя передать счастья моей мамы, что я дома и учусь в институте. Учился легко и хорошо.
В 1946 году я закончил третий курс, и стал вопрос, что делать дальше. Мама очень неважно относилась к бабушке. Когда я был дома, то никаких конфликтных ситуаций не создавалось. Но достаточно было уехать в длительную командировку, как между мамой и бабушкой начинались конфликты. После окончания института уезжать по направлению я не мог, оставив их вдвоем. Брать бабушку с собой тоже было нельзя, так как предоставлялось только общежитие. Поэтому я ушёл из ЛИИЖТа и перешёл в заочный политехнический институт, который никаким распределением не занимался. Я очень усиленно и упорно занимался и окончил в то же время, что и мои бывшие соученики по ЛИИЖТу в 1948 году. В качестве диплома взял Финляндский вокзал. Но считаю, что здание вокзала, который я разработал, было не очень удачным. Правда, защитил его на отлично.
*****
Папа рассказывал, что когда в мае 45-го объявили Победу, все студенты ЛИИЖТа очень надеялись, что в этот день отменят занятия в институте. Но ничего не вышло. Более того преподаватель матана даже устроил контрольную работу по дифурам!
Надо сказать, что туберкулёзный процесс остановился. Конечно, снимки у папы всю жизнь были ужасные, всегда вызывали на повторную флюорографию. Всякий раз надо было показывать старые карточки, объяснять и т.д. Но лёгкие его больше никогда не беспокоили.
Зато после ужасного голода у папы нарушился обмен веществ, стало болеть сердце, была одышка. Было плохо с сосудами и почками.
Моя мама, которая проработала в нашем городе тридцать лет врачом, говорит, что блокадники болели всеми болезнями в извращённой форме, не так как обычные люди.
Кроме того, блокада изменила психологию людей. Рядом с нами жила одна женщина, которая покупала только продукты, ничего кроме продуктов. Даже зимой она ходила по улицам в сатиновом халате и какой-то спецодежде, которую ей выдали на работе. Зато, говорила она, у неё дома всегда был запас консервов, крупы, макарон, сахара, соли, спичек, мыла на два года.
Голод -унизительное чувство.
