ПОТЕРЯННОЕ НАСЛЕДСТВО МИХАИЛА БУЛГАКОВА. КНИГА ВТОРАЯ. ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ПРОДОЛЖЕНИЕ
Глава третья. Пьесы «Самоубийца» и «Список благодеяний»
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Изучая булгаковские произведения, написанные в период 1928-29 годов, проникнувшись чувством бесконечного страдания за писателя, я поняла, что изложить четко, ясно и без эмоций собранный доказательный материал у меня не получится. Напитавшись, как губка, болью за Булгакова, я не смогу эмоционально дистанцироваться от излагаемого материала. Поэтому я прошу читателя зрить в корень, не обращая внимания на сумбурность изложения.
Моя задача на сегодняшний день - это разбор двух пьес: «Самоубийца», автором которой считается Николай Эрдман, и «Список благодеяний», автором которой считается Юрий Олеша. Рассматривать эти пьесы я буду через произведения, которые создавались параллельно с ними: это ранние редакции романа о дьяволе, повесть «Тайному другу», пьеса «Кабала святош» и роман «Золотой теленок». Все перечисленные произведения связаны между собой настроением, решаемыми вопросами, образами героев, а также перекличкой с булгаковскими мыслями и жизненными обстоятельствами, сложившиеся в этот рассматриваемый период.
Предварю вопрос о том, почему после проведенной автороведческой экспертизы - по установлению подлинного автора текстов романов «12 стульев» и «Золотой теленок», итогом которой стала книга «12 стульев от Михаила Булгакова», - будут выдвинуты на соискание булгаковского авторства пьесы «Самоубийца» и «Список благодеяний».
Имея доказательства того, что Булгаков является единственным создателем текстов романов «12 стульев» и «Золотой теленок», мне представилось убедительным сперва показать связь пьесы «Самоубийца» с романом «Золотой теленок», которая прослеживается на уровне создания образов героев, а затем показать связь пьесы с собственно-булгаковскими произведениями: повестью «Тайному другу» и пьесой «Кабала святош». Такому же сравнению подвергнется и пьеса «Список благодеяний».
Этот сложный - как для исполнения, так и для восприятия - эксперимент позволит исключить предположение о каком бы то ни было коллективном творчестве, а также покажет, что булгаковское настроение, его личные обстоятельства и решаемые им задачи отразились в обеих заявленных пьесах.
Логика подсказывает, что попадание в различные тексты одних и тех же героев, их общее настроение и множественные связи между этими текстами возникают тогда, когда Автором владеют одни и те же мысли и он проигрывает их, создавая текст за текстом, пока не исчерпается тема и мысли его не направятся в другое русло.
Поскольку во время написания заявленных пьес автором решались разные задачи - возможный уход из жизни («Самоубийца») и возможный отъезд за границу («Список благодеяний»), мы так же разделим исследование на две части: сперва разберем пьесу «Самоубийца», а потом перейдем к пьесе «Список благодеяний».
Итак, 1928 год. Что было с Булгаковым в первом полугодии 1928 года? Имелись ли у него предпосылки для создания такой пьесы как «Самоубийца»? Сухой перечень событий выглядит следующим образом: отказ на просьбу о двухмесячной поезке за границу (март), решение Главреперткома о запрете пьесы "Бег" (май), решение Главреперткома о снятии пьес «Зойкина квартира» и «Дни Турбиных» (июнь). Ошибочно датированную 1928 годом поездку на кавказское побережье (апрель-май) мы не рассматриваем, поскольку она имела место в 1927 году (доказательства ошибки в датировке поездки приведены в первой книге «12 стульев от Михаила Булгакова»).
Что чувствовал Булгаков, что пережил в 1928 году - мы узнаем, суммируя информацию из произведений, писанных им в этот год. Поможет нам в этом «Булгаков 1929-го года», прошедший половину пути медленного умирания, но уже сменившего вектор «самоубийство» на вектор «выезд из страны».
В доступном - поскольку опубликовано - виде за 1928 год есть всего один документ: письмо Булгакова Горькому от 11 августа. По отрывку, приведенному ниже, можно судить о булгаковском настроении:
«Я знаю, что мне вряд ли придется еще разговаривать печатно с читателем. Дело это прекращается. И я не стремлюсь уже к этому. Я не хочу. Я не желаю. Я желаю разговаривать наедине и сам с собой. Это занятие безвредно, и я никогда не помирюсь с мыслью, что право на него можно отнять...»
Но, если в 1928 году Булгаков пишет о желании разговаривать с самим собой, то в сентябрьском письме Горькому за 29 год - он уже говорит об отъезде за границу. Следовательно, направление булгаковских мыслей и настроение изменилось.
Отрывок из письма Горькому от 28.09.1929 года:
«Одно могу сказать: зачем задерживают в СССР писателя, произведения которого существовать в СССР не могут? Чтобы обречь его на гибель? <…> К этому письму теперь мне хотелось бы добавить следующее: все мои пьесы запрещены, нигде ни одной строки моей не напечатают, никакой готовой работы у меня нет, ни копейки авторского гонорара ниоткуда не поступает. Ни одно учреждение, ни одно лицо на мои заявления не отвечает, словом - все, что написано мной за 10 лет работы в СССР, уничтожено. Остается уничтожить последнее, что осталось, - меня самого. Прошу вынести гуманное решение - отпустить меня!»
Помимо просьбы отпустить его заграницу, Булгаков закладывает в письмо важную информацию, которая содержится в фразе: «все, что написано мной за 10 лет работы в СССР, уничтожено».
При чтении булгаковских текстов я следую одному главному правилу - я Булгакову верю. Поэтому, когда он говорит, что «все, что написано мной за 10 лет работы в СССР, уничтожено», я понимаю эту фразу так: 10 лет я работал на СССР, и все, что я сделал во время этой работы, было уничтожено, - в том смысле, что погибло для его, булгаковского, авторства. Если бы он хотел подвести итог своей собственной творческой жизни - он так бы и написал: за 10 лет моего творчества. На то, что эта фраза требует иносказательного прочтения, указывает словосочетание «за 10 лет работы в СССР». Зная о любви Булгакова к конкретике и точности во всем, что касается изложения фактов, о его пристрастии к числам (было рассмотрено в первой книге), «вынем» информацию из вышеприведенного словосочетания. Письмо пишется Булгаковым в сентябре 1929 года, следовательно требуется отнять 10 лет от даты письма, что приводит нас к сентябрю 1919 года, в котором еще никакого СССР не существовало. Договор об образовании СССР будет подписан спустя 3 года, после обозначенной им точки отсчета (29 декабря 1922 года). Булгаков хотел, чтобы мы споткнулись о фразу «все, что написано мной за 10 лет работы в СССР, уничтожено», остановились и задумались, ведь всего два глагола обрамляют словосочетание «10 лет работы в СССР»: «написано» и «уничтожено». Мог Булгаков открыто написать об этом? - Нет. Ему нужно было жить, чтобы иметь возможность писать.
В этом письме, адресованном Горькому, Булгаков подводит итог собственого крушения. Он просит помощи для осуществления принятого решения - отъезда за границу. Значит, период самоуничтожения для Булгакова завершился. Он сменил направление своей жизни.
Теперь мы «отмотаем» пленку назад и начнем просмотр со второй половины 1928 года, ибо жизнь Булгакова с этого времени будет катиться неуклонно вниз. Посмотрим на обстоятельства.
Булгаков оказываеся в отчаянном положении: запрещение пьес влекло за собой прекращение авторских отчислений за постановки. Практически - это главная статья его доходов, поскольку с 1926 года ни одной его белетристической строчки не печатают. За границей продолжается разворовывание гонораров за постановки его пьес. Булгаков сражается, но на что жить - неизвестно. По его словам, зафиксированным Белозерской в книге «О, мед воспоминаний», Булгаков был «лишен огня и воды».
Это же определение булгаковского положения - лишения огня и воды - повторит в беседах с булгаковедами и последняя жена - Е.С. Булгакова, хотя ее свидетельство о состоянии писателя относится к началу 1929 года - ко времени их знакомства (по ее словам они познакомились 28 февраля на Масленицу).
Елена Сергеевна - источник ненадежный, утверждает Альфред Барков в своей работе «Метла Маргариты». Поскольку мое представление о Елене Сергеевне совпадает с барковским, в восстановлении картины катастрофы 1928 года я буду опираться лишь на булгаковские мысли и «маркеры» его настроения. В числе таких маркеров - две фразы из булгаковского письма Горькому от 11 августа 1928 года, представленного ранее, а именно:
«Я знаю, что мне вряд ли придется еще разговаривать печатно с читателем».
«Я желаю разговаривать наедине и сам с собой».
Булгаков понял, что разговаривать напрямую - под своим именем - с читателем он больше не сможет. Об этом - первая выделенная фраза из письма Горькому. А что значит вторая фраза: «Я желаю разговаривать наедине и сам с собой»? «Сам с собой» - это нам понятно, а вот «я желаю разговаривать наедине» вызывает вопрос: наедине с кем? Что это? Небрежность составления фразы? Булгаков не смог (!!!) внятно выразить свою мысль? Нет, читатель. Булгаков заложил в письмо камешек, для того, чтобы мы споткнулись, а споткнувшись, остановились и задумались: наедине с кем желал разговаривать Булгаков? С женой? С другом? С Горьким? Ни с кем из них. Понимая, что письмо - это документ, а к документам всегда относились с пристальным вниманием, тем более в те времена, Булгаков закладывает сообщение «на потом»:
я знаю, что мне не придется разговаривать печатно - под своим именем - с читателем, и я желаю разговаривать с ним, читателем, наедине. И сам с собой. Такие «коряво-построенные» сигнальные фразы Булгаков многократно будет использовать для донесения важной информации.
Итак, Булгаков ищет выход, прописывает возможные варианты развязки ситуации. Этот диалог с самим собой, этот немой крик затравленного, но не сдающегося человека и лег в основу тех нескольких произведений, которые мы будем изучать на страницах этой книги.
«Вот он я. Вам оттуда не видно меня, товарищи. Подождите немножечко. Я достигну таких грандиозных размеров, что вы с каждого места меня увидите. Я не жизнью, так смертью своею возьму. Я умру и, зарытый, начну разговаривать. Я скажу им открыто и смело за всех».
Приняв к сведению следующие вышеприведенные источники: письма Булгакова, устные и письменные свидетельства Е.С. Булгаковой, воспоминания Л.Е. Белозерской, еще бывшей на тот момент женой писателя, - мы можем говорить о том, что Булгаков, находившийся в критической стуации 1928-1929 годов, видел для себя три варианта развития событий:
- Самоубийство
- Отъезд за границу
- Поиск любой работы
Последний вариант подтверждается записью отрывка из разговора булгаковеда Владимира Яковлевича Паршина с Е. С. Булгаковой, опубликованного в книге «Елена Сергеевна рассказывает...»:
«В 1929 году, «лишенный огня и воды», Булгаков готов был наняться рабочим, дворником, - его никуда не брали. После разговора по телефону со Сталиным, когда ему была обещана работа в Художественном театре, он бросил револьвер в пруд. Кажется, в пруд у Новодевичьего монастыря».
В представленном отрывке имеет место также свидетельство о намерениях Булгакова и по первому варианту (револьвер - самоубийство).
Поскольку Булгаков проигрывает возможные варианты жизни на своих героях, герои не только биографически, но и энергетически связаны с ним, «выдавая» информацию о его душевном состоянии, о его мыслях, в деталях повествуя о трагическом положении на конкретном этапе его жизни.
Прежде, чем говорить о булгаковских произведениях, написанных в 1928-29 годах, но оказавшихся отданными другим «авторам», нужно понять, как Булгаков закладывает информацию о себе в создаваемых героях, каким приемом пользуется, чтобы, с одной стороны, расказать о себе потомкам, а с другой - не быть узнанным современниками. Разберем этот прием на примере повести «Морфий», в которой, по мнению исследователей, содержатся элементы подлинной биографии Булгакова.
Поскольку мои доказательства булгаковского авторства в отношении ряда произведений, не подписанных его именем, базирутся, в том числе, на совпадении с событиями, обстоятельствами и деталями личной жизни Булгакова, - для меня очень важно показать, что степень автобиографичности того, что им написано и под своим, и не под своим именем очень высока. Сошлюсь в этом вопросе на самого Булгакова, слова которого запомнил и привел в своей книге «Молодой Булгаков» Эмиль Миндлин:
«Он требовал и требует, чтобы самый факт существования в нашей литературе Толстого был фактом, обязывающим любого писателя.
- Обязывающим к чему? - спросил кто-то из зала.
- К совершенной правде мысли и слова, - провозгласил Булгаков. - К искренности до дна. К тому, чтобы знать, чему, какому добру послужит то, что ты пишешь! К беспощадной нетерпимости ко всякой неправде в собственных сочинениях! Вот к чему нас обязывает то, что в России был Лев Толстой!»
Как видишь, читатель, Булгаков призывает писателей писать правду и ничего, кроме правды. Призывая других, естественно, Булгаков исходил из собственных представлений о создании произведения.
Обратимся, в качестве примера, к одному из самых известных булгаковских произведений, подписанным его именем, - повести «Морфий» и посмотрим, какова степень автобиографичности излагаемого в ней материала.
По воспоминаниям первой жены - Татьяны Лаппа, записанным исследователем Паршиным, Булгаков, служа в селе Никольском, приобрел наркотическую зависимость от морфина. Отсутствие наркотика переносил тяжело: однажды даже запустил в жену горящий примус, был в высшей степени раздражителен...
Построим разбор, опираясь на текст повести. О том, что она написана Булгаковым как исповедь, можно судить уже по степени авторской отстраненности от излагаемого материала: повествование ведется от имени двух рассказчиков: д-ра Полякова, покончившего с собой, не выдержав борьбы с морфинизмом, и д-ра Бомгарда, получившего поляковский дневник, публикация которого и становится предметом повести.
Автором не дается никаких характеристик действующим лицам, о них мы узнаем из скупых описаний самих героев повести. Для тех, кто читает повесть впервые, ничто не мешает плавному течению сюжетной истории. Но при многократном внимательном прочтении обнаруживаются нестыковки во второстепенных деталях, разбор и осмысление которых приводит к неожиданному результату: д-р Бомгард и д-р Поляков - одно и то же лицо. Подтверждением тождества двух героев служат некоторые записи дневника самоубийцы (д-ра Полякова), сопоставимые с фактами жизни «раннего» Булгакова, в то время, как история д-ра Бомгарда совпадает множественными чертами и деталями с «поздним» Булгаковым. Границей, водоразделом между «ранним» и «поздним» Булгаковым является заболевание морфинизмом.
....................................................................................................................................................................................................... ДЕТАЛЬНЫЙ РАЗБОР ПОВЕСТИ «МОРФИЙ» НЕ ПУБЛИКУЕТСЯ, НО В КНИГЕ ПРИСУТСТВУЕТ ......................................................................................................................................................................................................
Тождество обоих героев с автором дает основание утверждать, что Булгаков находился какое-то время на грани самоубийства, не видя для себя иного выхода.
Что дает Булгакову проживание трагического исхода жизни своего героя, д-ра Полякова? Перенос ситуации из личного пространства - в пространство абстрактное, в котором герой, проживая заданный сценарий, дает возможность автору взглянуть на сутуацию со стороны. В то же время, проецирование себя на двух героев позволило Булгакову максимально отдалиться от излагаемого материала. Возможно также и то, что прописывание, проживание ситуации позволило его психике вывести из подсознания мысли о самоубийстве.
Отметим еще одну особенность булгаковской психики - в критической, неразрешимой ситуации иметь «в запасе» крайний вариант - возможность самоубийства. Рассмотрим пару примеров.
В рассказе «Вьюга» (из цикла «Записки юного врача») мы видим, что в критической ситуации герой проживает в считанные секунды самый неблагопприятный вариант: заблудившись во время метели и увидев волков позади саней, герой уже видит себя мертвым, вплоть до напечатанной по этому поводу заметки в газете. Читаем:
«Мысленно я увидел короткое сообщение в газете о себе и злосчастном пожарном. <…> Я слышал дикий, визгливый храп лошадей, сжимал браунинг, головой ударился обо что-то, старался вынырнуть из сена и в смертельном страхе думал, что у меня на груди вдруг окажется громадное жилистое тело. Видел уже мысленно свои рваные кишки...»
В рассказе «Стальное горло» врач впервые проводит трахеотомию (Трахеотомия указана в официальном документе - перечне операций, проведенных доктором Булгаковым за время службы в селе Никольском. Это еще раз к вопросу о высокой степени автобиографичности булгаковских текстов). Сделав надрез на горле, врач не может найти трахею:
«Еще прошло минуты две-три, во время которых я совершенно механически и бестолково ковырял в ране то ножом, то зондом, ища дыхательное горло. И к концу второй минуты я отчаялся его найти. "Конец, - подумал я, - зачем я это сделал? Ведь мог же я не предлагать операцию, и Лидка спокойно умерла бы у меня в палате, а теперь умрет с разорванным горлом, и никогда, ничем я не докажу, что она все равно умерла бы, что я не мог повредить ей..." Акушерка молча вытерла мой лоб. "Положить нож, сказать: не знаю, что дальше делать", - так подумал я, и мне представились глаза матери. Я снова поднял нож и бессмысленно, глубоко и резко полоснул Лидку. Ткани разъехались, и неожиданно передо мной оказалось дыхательное горло.
- Крючки! - сипло бросил я.
Фельдшер подал их. Я вонзил один крючок с одной стороны, другой - с другой, и один из них передал фельдшеру. Теперь я видел только одно: сероватые колечки горла. Острый нож я вколол в горло - и обмер. Горло поднялось из раны, фельдшер, как мелькнуло у меня в голове, сошел с ума: он стал вдруг выдирать его вон. Ахнули за спиной у меня обе акушерки. Я поднял глаза и понял, в чем дело: фельдшер, оказывается, стал падать в обморок от духоты и, не выпуская крючка, рвал дыхательное горло. "все против меня, судьба, - Подумал я, - теперь уж, несомненно, зарезали мы девочку, - и мысленно строго добавил: - Только дойду домой - и застрелюсь..."»
Каждый конкретный случай, описанный Булгаковым-врачом, происходит при максимальной отдаче, при максимальной концентрации мысли и воли. У него нет половинчатого подхода к чему-либо, вступая в борьбу за человеческую жизнь, он задействует весь свой потенциал. Поэтому, когда что-либо не выходит, а отдано уже все, что есть, ему видится только один выход. И этот выход - смерть. Стремясь к абсолютному, он лишает себя самого необходимого - права на ошибку. Каждый раз, видя неблагополучное течение процесса, он знает, что способен расстаться с жизнью. В смерти видит он единственную возможность выхода из ситуации, если другие варианты предполагают позор или душевные муки. Эта черта характера - бескомпромиссность по отношению к себе, бескомпромиссность в вопросах морали - отразится во всех главных героях булгаковских произведений. Даже безропотный Коротков (повесть «Дьяволиада»), отказавшись от борьбы с абсурдностью нового строя и не желая мимикрировать, совершает публичный акт самоубийства, выкрикнув своим гонителям протестующий лозунг: «Лучше смерть, чем позор!» Мы не забудем эту особенность героев, разбирая пьесы «Самоубийца» и «Список благодеяний».
Вернемся к булгаковскому приему «расщепления» себя на двух героев. Что бы ты не подумал, читатель, что данный прием используется у Булгакова только в повести «Морфий», рассмотрим еще один пример.
В «Записках покойника» Булгаков, так же как и в «Морфии», проецирует себя на два образа: Максудов - начинающий драматург Булгаков, наивный, ничего не знающий о театральном мире, готовый отдать свои творения просто за то, чтобы иметь возможность приходить в театр, видеть на сцене золотого коня, ходить по серому сукну, - и Бомбардов - уже состоявшийся драматург Булгаков, взявший шефство над Максудовым. Здесь автор снова ведет повествование двумя героями, выводя себя за события, описываемые в романе. И чтобы максимально отдалиться от излагаемого, он повторяет прием, использованный ранее в повести «Морфий»: драматурга Максудова он, так же как и д-ра Полякова, «убивает» сразу, в начале повествования (отметим в скобках, что оба самоубийцы - Сергеи). Таким приемом отсекается мысль о возможных сопоставлениях автора с героем.
Тождество двух героев - Максудова и Бомбардова, так же как и в «Морфии», считывается на втором (личном) плане. При сопоставлении портретов героев (Бомбардова и Максудова) с автором выясняется, что тождество Булгаков-Максудов проявляется в следующем: оба - драматурги, оба - одиночки (о том, что подразумевал Булгаков под одиночеством, мы поговорим ближе к концу исследования). Фамилия Максудова складывается из двух частей - одного из прозвищ Булгакова - Мак, Мака, Макин и глагола «судить». Примечательно, что Булгаков-актер сыграл множество ролей и в юности, и в голодные годы (об этом в дневнике Булгакова и в романе «Золотой теленок». Подробнее - в книге «12 стульев от Михаила Булгакова»), но сыгранная роль, которую он выбрал для себя в зрелые годы, была роль судьи в «Пиквикском клубе». Да и в отношении к окружающей действительности, в которой ему суждено было творить, он выбрал для себя роль судьи-обличителя.
Тождество Булгаков-Бомбардов выражается в частности в следующем: Булгаков «наделяет» Бомбардова своим почечным заболеванием и начальной буквой своей фамилии (О том, что многие герои Булгакова имеют фамилии, начинащиеся на букву «Б» или носят его инициалы «М.А.», или повторяют их зеркально, было подробно рассказано в первой книге «12 стульев от Михаила Булгакова»).
Приняв во внимание авторские подсказки, приступим к изучению пьес «Самоубийца» и «Список благодеяний». Но, прежде, чем начать сравнивать эти произведения, хотелось бы вскользь коснуться побудительного мотива авторов, чьи имена стоят на обложке булгаковских пьес.
Как не существовало для Юрия Олеши в 1929 году причин, подвигнувших его декларировать список преступлений советской власти, попутно обыгрывая вопрос возможной эмиграции, так и для успешного и известного «своей» пьесой «Мандат» Эрдмана в 1928 году не существовало никаких предпосылок для мыслей о самоубийстве и переживания за судьбу обреченной на молчание интеллигенции. Эти предпосылки, равно как и выбранные темы пьес, стали своего рода подведением итогов рокового стечения обстоятельств писателя Булгакова.
Документальных свидетельств, по которым можно было бы судить о жизненных обстоятельствах и настроениях Булгакова в 1928 году, практически не существует. Возможно, какие-то документы в булгаковском архиве и имеются, но они не опубликованы. Поэтому, кроме письма Горькому за 1928 год (оно приводилось выше.) и нескольких открыток жене Белозерской, которые она приводит в своей книге «О, мед воспоминаний», нам не на что опираться. Но, имея на сегодняшний день косвенные материалы (текст пьесы «Самоубийца»), а также учитывая то, что положение Булгакова и его настроение ничуть не улучшилось в 1929 году, мы можем, как минимум, уравнять 1928 год с 1929-ым, документальные свидетельства которого суммируются одним словом - катастрофа. Единичные позитивные документальные свидетельства булгаковского душевного состояния во второй половине 1928 года (открытки, посланные Белозерской) никак не могут служить подтверждением позитивных перемен, поскольку их настроение было реакцией на то или иное кратковременное положительное известие. Например, удачная поездка Булгакова с целью заключить договор на постановку пьесы «Бег» в Одессу и Киев в конце августа 1928 года (в Киеве договор был заключен с Киевским Русским театром). В сентябре судьба снова улыбнулась Булгакову: во МХАТе было дано 200-е представление "Дней Турбиных", хотя, как мы помним, в июне было принято решение Главреперткома о снятии этой пьесы. В октябре было дано разрешение Главреперткома на постановку пьесы "Бег" (11-го числа), начата репетиция пьесы во МХАТе и ленинградском Большом драмтеатре, а уже 24 октября последовало окончательное запрещение Главреперткомом пьесы.
Если в 1928 году Булгаков говорит о невозможности отобрать у него право говорить с самим собой, то в 1929 году он просит отпустить его из СССР, не видя для себя иной возможности продолжать свою жизнь.
Посмотрим отрывочно письма Булгакова, обратив внимание на их эмоциональную окраску. Вслушаемся в интонации его голоса, ибо этот голос отчаяния будет звучать в разбираемых нами пьесах.
Отрывок из письма брату, Н.А. Булгакову от 24.08.1929 года:
«Все мои пьесы запрещены к представлению в СССР, и беллетристической ни одной строки моей не напечатают. <…> Мне придется сидеть в Москве и не писать, потому что не только писаний моих, но даже фамилии моей равнодушно видеть не могут».
Отрывок из письма М. Горькому от 3.09.1929 года:
«Я подал Правительству СССР прошение о том, чтобы мне с женой разрешили покинуть пределы СССР на тот срок, какой мне будет назначен. Прошу Вас, Алексей Максимович, поддержать мое ходатайство. Я хотел в подробном письме изложить Вам все, что происходит со мной, но мое утомление, безнадежность безмерны. Не могу ничего писать. Все запрещено, я разорен, затравлен, в полном одиночестве».
Отрывок из письма Горькому от 28.09.1929 года:
«Одно могу сказать: зачем задерживают в СССР писателя, произведения которого существовать в СССР не могут? Чтобы обречь его на гибель? <…> К этому письму теперь мне хотелось бы добавить следующее: все мои пьесы запрещены, нигде ни одной строки моей не напечатают, никакой готовой работы у меня нет, ни копейки авторского гонорара ниоткуда не поступает. Ни одно учреждение, ни одно лицо на мои заявления не отвечает, словом - все, что написано мной за 10 лет работы в СССР, уничтожено. Остается уничтожить последнее, что осталось, - меня самого. Прошу вынести гуманное решение - отпустить меня!»
Перед тем, как Булгаков начал просить выпустить его за границу, естественно, был период обдумывания, взвешивания и принятия решения. Об этом мы узнаем из пьесы «Список благодеяний», в которой главной героине Елене Гончаровой автор уготовил ответственную и деликатную миссию: раскрыть и озвучить причины, побудившие его к принятию решения об отъезде из СССР. Позже, в своих «Записках покойника» (которые являются продолжением повести «Тайному другу») Булгаков даст подсказку о написании им пьесы «Список благодеяний».
Мы знаем, что его не отпустили.
Чем же мог спастись такой человек, как Булгаков? Ответ на этот вопрос мы находим в повести «Тайному другу»: герой «выпадает» из реальнй жизни, теряет связи, погружается в себя и начинает писать. Булгаков писал, создавая параллельный вариант своей жизни, уходил в него, ибо каким бы страшным он ни был, все же то настоящее, которое складывалось вокруг него, было еще страшнее и безысходнее. Тема самоубийства и выхода из него стала общей для его героев, родившихся в этот катастрофический для него период.
Человеку, в голову которого ни разу не приходила мысль о самоубийстве, невозможно ни почувствовать, ни понять степень душевных мук того, кто собрался свести с жизнью счеты. Фантазировать на эту тему бесполезно. Человека, решившегося на самоубийство, можно описать, лишь пройдя этот ад самому, оставив в назидание «памятку» человечеству, прокричав ему о том, что попытка ухода из жизни - есть факт малодушия, а малодушие это грех.
Булгаков рассказал о самоубийстве так проникновенно, так волнующе искренне, что поверить в искусственность выбранной темы - невозможно. Пьеса «Самоубийца», как и повесть «Морфий», написаны мужественным человеком, нашедшим силы и смелость вернуться в адовое состояние и прожить его заново. Но для того, чтобы еще и смочь описать это состояние, - нужно такое владение словом, чтобы до каждого читающего строки донести мысль о ценности жизни, написать так, чтобы дать каждому, оказавшемуся на краю пропасти, спасительную нить... Показать на собственном примере, что выход - всегда есть, надо лишь поверить в себя. Убедить силой слова в том, что каждый человек - создание Творца, а жизнь человеческая - самая большая ценность, которую надо беречь, несмотря ни на что. Все это подвластно лишь человеку великого таланта.
Начиная разбор пьес «Список благодеяний» и «Самоубийца», посмотрим на булгаковские подсказки, оставленные в романе «Записки покойника». Подсказки важны, ибо если мы не понимаем смысл заложенных в произведение частностей, мы не полностью постигаем авторский замысел. Само название романа «Записки покойника» кричит о том, что автор, пишущий записки, погребен как писатель. И именно на этом автор сделает акцент в пьесе «Самоубийца»: «В настоящее время, гражданин Подсекальников, то, что может подумать живой, может высказать только мертвый». В «Записках покойника», помимо названия, имеется и подзаголовок - «Театральный роман», задающий вектор движения повествования: автор будет рассказывать о своей трепетной любви к театру (МХАТу) и в то же время о своем трагическом романе с ним. К «Запискам покойника» мы обращаемся затем, чтобы увидеть подсказку Булгакова о сюжетах двух пьес, которые мы разбираем в этой книге.
+++++++++++++++++++++ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ+++++++++++++++++++++
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Изучая булгаковские произведения, написанные в период 1928-29 годов, проникнувшись чувством бесконечного страдания за писателя, я поняла, что изложить четко, ясно и без эмоций собранный доказательный материал у меня не получится. Напитавшись, как губка, болью за Булгакова, я не смогу эмоционально дистанцироваться от излагаемого материала. Поэтому я прошу читателя зрить в корень, не обращая внимания на сумбурность изложения.
Моя задача на сегодняшний день - это разбор двух пьес: «Самоубийца», автором которой считается Николай Эрдман, и «Список благодеяний», автором которой считается Юрий Олеша. Рассматривать эти пьесы я буду через произведения, которые создавались параллельно с ними: это ранние редакции романа о дьяволе, повесть «Тайному другу», пьеса «Кабала святош» и роман «Золотой теленок». Все перечисленные произведения связаны между собой настроением, решаемыми вопросами, образами героев, а также перекличкой с булгаковскими мыслями и жизненными обстоятельствами, сложившиеся в этот рассматриваемый период.
Предварю вопрос о том, почему после проведенной автороведческой экспертизы - по установлению подлинного автора текстов романов «12 стульев» и «Золотой теленок», итогом которой стала книга «12 стульев от Михаила Булгакова», - будут выдвинуты на соискание булгаковского авторства пьесы «Самоубийца» и «Список благодеяний».
Имея доказательства того, что Булгаков является единственным создателем текстов романов «12 стульев» и «Золотой теленок», мне представилось убедительным сперва показать связь пьесы «Самоубийца» с романом «Золотой теленок», которая прослеживается на уровне создания образов героев, а затем показать связь пьесы с собственно-булгаковскими произведениями: повестью «Тайному другу» и пьесой «Кабала святош». Такому же сравнению подвергнется и пьеса «Список благодеяний».
Этот сложный - как для исполнения, так и для восприятия - эксперимент позволит исключить предположение о каком бы то ни было коллективном творчестве, а также покажет, что булгаковское настроение, его личные обстоятельства и решаемые им задачи отразились в обеих заявленных пьесах.
Логика подсказывает, что попадание в различные тексты одних и тех же героев, их общее настроение и множественные связи между этими текстами возникают тогда, когда Автором владеют одни и те же мысли и он проигрывает их, создавая текст за текстом, пока не исчерпается тема и мысли его не направятся в другое русло.
Поскольку во время написания заявленных пьес автором решались разные задачи - возможный уход из жизни («Самоубийца») и возможный отъезд за границу («Список благодеяний»), мы так же разделим исследование на две части: сперва разберем пьесу «Самоубийца», а потом перейдем к пьесе «Список благодеяний».
Итак, 1928 год. Что было с Булгаковым в первом полугодии 1928 года? Имелись ли у него предпосылки для создания такой пьесы как «Самоубийца»? Сухой перечень событий выглядит следующим образом: отказ на просьбу о двухмесячной поезке за границу (март), решение Главреперткома о запрете пьесы "Бег" (май), решение Главреперткома о снятии пьес «Зойкина квартира» и «Дни Турбиных» (июнь). Ошибочно датированную 1928 годом поездку на кавказское побережье (апрель-май) мы не рассматриваем, поскольку она имела место в 1927 году (доказательства ошибки в датировке поездки приведены в первой книге «12 стульев от Михаила Булгакова»).
Что чувствовал Булгаков, что пережил в 1928 году - мы узнаем, суммируя информацию из произведений, писанных им в этот год. Поможет нам в этом «Булгаков 1929-го года», прошедший половину пути медленного умирания, но уже сменившего вектор «самоубийство» на вектор «выезд из страны».
В доступном - поскольку опубликовано - виде за 1928 год есть всего один документ: письмо Булгакова Горькому от 11 августа. По отрывку, приведенному ниже, можно судить о булгаковском настроении:
«Я знаю, что мне вряд ли придется еще разговаривать печатно с читателем. Дело это прекращается. И я не стремлюсь уже к этому. Я не хочу. Я не желаю. Я желаю разговаривать наедине и сам с собой. Это занятие безвредно, и я никогда не помирюсь с мыслью, что право на него можно отнять...»
Но, если в 1928 году Булгаков пишет о желании разговаривать с самим собой, то в сентябрьском письме Горькому за 29 год - он уже говорит об отъезде за границу. Следовательно, направление булгаковских мыслей и настроение изменилось.
Отрывок из письма Горькому от 28.09.1929 года:
«Одно могу сказать: зачем задерживают в СССР писателя, произведения которого существовать в СССР не могут? Чтобы обречь его на гибель? <…> К этому письму теперь мне хотелось бы добавить следующее: все мои пьесы запрещены, нигде ни одной строки моей не напечатают, никакой готовой работы у меня нет, ни копейки авторского гонорара ниоткуда не поступает. Ни одно учреждение, ни одно лицо на мои заявления не отвечает, словом - все, что написано мной за 10 лет работы в СССР, уничтожено. Остается уничтожить последнее, что осталось, - меня самого. Прошу вынести гуманное решение - отпустить меня!»
Помимо просьбы отпустить его заграницу, Булгаков закладывает в письмо важную информацию, которая содержится в фразе: «все, что написано мной за 10 лет работы в СССР, уничтожено».
При чтении булгаковских текстов я следую одному главному правилу - я Булгакову верю. Поэтому, когда он говорит, что «все, что написано мной за 10 лет работы в СССР, уничтожено», я понимаю эту фразу так: 10 лет я работал на СССР, и все, что я сделал во время этой работы, было уничтожено, - в том смысле, что погибло для его, булгаковского, авторства. Если бы он хотел подвести итог своей собственной творческой жизни - он так бы и написал: за 10 лет моего творчества. На то, что эта фраза требует иносказательного прочтения, указывает словосочетание «за 10 лет работы в СССР». Зная о любви Булгакова к конкретике и точности во всем, что касается изложения фактов, о его пристрастии к числам (было рассмотрено в первой книге), «вынем» информацию из вышеприведенного словосочетания. Письмо пишется Булгаковым в сентябре 1929 года, следовательно требуется отнять 10 лет от даты письма, что приводит нас к сентябрю 1919 года, в котором еще никакого СССР не существовало. Договор об образовании СССР будет подписан спустя 3 года, после обозначенной им точки отсчета (29 декабря 1922 года). Булгаков хотел, чтобы мы споткнулись о фразу «все, что написано мной за 10 лет работы в СССР, уничтожено», остановились и задумались, ведь всего два глагола обрамляют словосочетание «10 лет работы в СССР»: «написано» и «уничтожено». Мог Булгаков открыто написать об этом? - Нет. Ему нужно было жить, чтобы иметь возможность писать.
В этом письме, адресованном Горькому, Булгаков подводит итог собственого крушения. Он просит помощи для осуществления принятого решения - отъезда за границу. Значит, период самоуничтожения для Булгакова завершился. Он сменил направление своей жизни.
Теперь мы «отмотаем» пленку назад и начнем просмотр со второй половины 1928 года, ибо жизнь Булгакова с этого времени будет катиться неуклонно вниз. Посмотрим на обстоятельства.
Булгаков оказываеся в отчаянном положении: запрещение пьес влекло за собой прекращение авторских отчислений за постановки. Практически - это главная статья его доходов, поскольку с 1926 года ни одной его белетристической строчки не печатают. За границей продолжается разворовывание гонораров за постановки его пьес. Булгаков сражается, но на что жить - неизвестно. По его словам, зафиксированным Белозерской в книге «О, мед воспоминаний», Булгаков был «лишен огня и воды».
Это же определение булгаковского положения - лишения огня и воды - повторит в беседах с булгаковедами и последняя жена - Е.С. Булгакова, хотя ее свидетельство о состоянии писателя относится к началу 1929 года - ко времени их знакомства (по ее словам они познакомились 28 февраля на Масленицу).
Елена Сергеевна - источник ненадежный, утверждает Альфред Барков в своей работе «Метла Маргариты». Поскольку мое представление о Елене Сергеевне совпадает с барковским, в восстановлении картины катастрофы 1928 года я буду опираться лишь на булгаковские мысли и «маркеры» его настроения. В числе таких маркеров - две фразы из булгаковского письма Горькому от 11 августа 1928 года, представленного ранее, а именно:
«Я знаю, что мне вряд ли придется еще разговаривать печатно с читателем».
«Я желаю разговаривать наедине и сам с собой».
Булгаков понял, что разговаривать напрямую - под своим именем - с читателем он больше не сможет. Об этом - первая выделенная фраза из письма Горькому. А что значит вторая фраза: «Я желаю разговаривать наедине и сам с собой»? «Сам с собой» - это нам понятно, а вот «я желаю разговаривать наедине» вызывает вопрос: наедине с кем? Что это? Небрежность составления фразы? Булгаков не смог (!!!) внятно выразить свою мысль? Нет, читатель. Булгаков заложил в письмо камешек, для того, чтобы мы споткнулись, а споткнувшись, остановились и задумались: наедине с кем желал разговаривать Булгаков? С женой? С другом? С Горьким? Ни с кем из них. Понимая, что письмо - это документ, а к документам всегда относились с пристальным вниманием, тем более в те времена, Булгаков закладывает сообщение «на потом»:
я знаю, что мне не придется разговаривать печатно - под своим именем - с читателем, и я желаю разговаривать с ним, читателем, наедине. И сам с собой. Такие «коряво-построенные» сигнальные фразы Булгаков многократно будет использовать для донесения важной информации.
Итак, Булгаков ищет выход, прописывает возможные варианты развязки ситуации. Этот диалог с самим собой, этот немой крик затравленного, но не сдающегося человека и лег в основу тех нескольких произведений, которые мы будем изучать на страницах этой книги.
«Вот он я. Вам оттуда не видно меня, товарищи. Подождите немножечко. Я достигну таких грандиозных размеров, что вы с каждого места меня увидите. Я не жизнью, так смертью своею возьму. Я умру и, зарытый, начну разговаривать. Я скажу им открыто и смело за всех».
Приняв к сведению следующие вышеприведенные источники: письма Булгакова, устные и письменные свидетельства Е.С. Булгаковой, воспоминания Л.Е. Белозерской, еще бывшей на тот момент женой писателя, - мы можем говорить о том, что Булгаков, находившийся в критической стуации 1928-1929 годов, видел для себя три варианта развития событий:
- Самоубийство
- Отъезд за границу
- Поиск любой работы
Последний вариант подтверждается записью отрывка из разговора булгаковеда Владимира Яковлевича Паршина с Е. С. Булгаковой, опубликованного в книге «Елена Сергеевна рассказывает...»:
«В 1929 году, «лишенный огня и воды», Булгаков готов был наняться рабочим, дворником, - его никуда не брали. После разговора по телефону со Сталиным, когда ему была обещана работа в Художественном театре, он бросил револьвер в пруд. Кажется, в пруд у Новодевичьего монастыря».
В представленном отрывке имеет место также свидетельство о намерениях Булгакова и по первому варианту (револьвер - самоубийство).
Поскольку Булгаков проигрывает возможные варианты жизни на своих героях, герои не только биографически, но и энергетически связаны с ним, «выдавая» информацию о его душевном состоянии, о его мыслях, в деталях повествуя о трагическом положении на конкретном этапе его жизни.
Прежде, чем говорить о булгаковских произведениях, написанных в 1928-29 годах, но оказавшихся отданными другим «авторам», нужно понять, как Булгаков закладывает информацию о себе в создаваемых героях, каким приемом пользуется, чтобы, с одной стороны, расказать о себе потомкам, а с другой - не быть узнанным современниками. Разберем этот прием на примере повести «Морфий», в которой, по мнению исследователей, содержатся элементы подлинной биографии Булгакова.
Поскольку мои доказательства булгаковского авторства в отношении ряда произведений, не подписанных его именем, базирутся, в том числе, на совпадении с событиями, обстоятельствами и деталями личной жизни Булгакова, - для меня очень важно показать, что степень автобиографичности того, что им написано и под своим, и не под своим именем очень высока. Сошлюсь в этом вопросе на самого Булгакова, слова которого запомнил и привел в своей книге «Молодой Булгаков» Эмиль Миндлин:
«Он требовал и требует, чтобы самый факт существования в нашей литературе Толстого был фактом, обязывающим любого писателя.
- Обязывающим к чему? - спросил кто-то из зала.
- К совершенной правде мысли и слова, - провозгласил Булгаков. - К искренности до дна. К тому, чтобы знать, чему, какому добру послужит то, что ты пишешь! К беспощадной нетерпимости ко всякой неправде в собственных сочинениях! Вот к чему нас обязывает то, что в России был Лев Толстой!»
Как видишь, читатель, Булгаков призывает писателей писать правду и ничего, кроме правды. Призывая других, естественно, Булгаков исходил из собственных представлений о создании произведения.
Обратимся, в качестве примера, к одному из самых известных булгаковских произведений, подписанным его именем, - повести «Морфий» и посмотрим, какова степень автобиографичности излагаемого в ней материала.
По воспоминаниям первой жены - Татьяны Лаппа, записанным исследователем Паршиным, Булгаков, служа в селе Никольском, приобрел наркотическую зависимость от морфина. Отсутствие наркотика переносил тяжело: однажды даже запустил в жену горящий примус, был в высшей степени раздражителен...
Построим разбор, опираясь на текст повести. О том, что она написана Булгаковым как исповедь, можно судить уже по степени авторской отстраненности от излагаемого материала: повествование ведется от имени двух рассказчиков: д-ра Полякова, покончившего с собой, не выдержав борьбы с морфинизмом, и д-ра Бомгарда, получившего поляковский дневник, публикация которого и становится предметом повести.
Автором не дается никаких характеристик действующим лицам, о них мы узнаем из скупых описаний самих героев повести. Для тех, кто читает повесть впервые, ничто не мешает плавному течению сюжетной истории. Но при многократном внимательном прочтении обнаруживаются нестыковки во второстепенных деталях, разбор и осмысление которых приводит к неожиданному результату: д-р Бомгард и д-р Поляков - одно и то же лицо. Подтверждением тождества двух героев служат некоторые записи дневника самоубийцы (д-ра Полякова), сопоставимые с фактами жизни «раннего» Булгакова, в то время, как история д-ра Бомгарда совпадает множественными чертами и деталями с «поздним» Булгаковым. Границей, водоразделом между «ранним» и «поздним» Булгаковым является заболевание морфинизмом.
....................................................................................................................................................................................................... ДЕТАЛЬНЫЙ РАЗБОР ПОВЕСТИ «МОРФИЙ» НЕ ПУБЛИКУЕТСЯ, НО В КНИГЕ ПРИСУТСТВУЕТ ......................................................................................................................................................................................................
Тождество обоих героев с автором дает основание утверждать, что Булгаков находился какое-то время на грани самоубийства, не видя для себя иного выхода.
Что дает Булгакову проживание трагического исхода жизни своего героя, д-ра Полякова? Перенос ситуации из личного пространства - в пространство абстрактное, в котором герой, проживая заданный сценарий, дает возможность автору взглянуть на сутуацию со стороны. В то же время, проецирование себя на двух героев позволило Булгакову максимально отдалиться от излагаемого материала. Возможно также и то, что прописывание, проживание ситуации позволило его психике вывести из подсознания мысли о самоубийстве.
Отметим еще одну особенность булгаковской психики - в критической, неразрешимой ситуации иметь «в запасе» крайний вариант - возможность самоубийства. Рассмотрим пару примеров.
В рассказе «Вьюга» (из цикла «Записки юного врача») мы видим, что в критической ситуации герой проживает в считанные секунды самый неблагопприятный вариант: заблудившись во время метели и увидев волков позади саней, герой уже видит себя мертвым, вплоть до напечатанной по этому поводу заметки в газете. Читаем:
«Мысленно я увидел короткое сообщение в газете о себе и злосчастном пожарном. <…> Я слышал дикий, визгливый храп лошадей, сжимал браунинг, головой ударился обо что-то, старался вынырнуть из сена и в смертельном страхе думал, что у меня на груди вдруг окажется громадное жилистое тело. Видел уже мысленно свои рваные кишки...»
В рассказе «Стальное горло» врач впервые проводит трахеотомию (Трахеотомия указана в официальном документе - перечне операций, проведенных доктором Булгаковым за время службы в селе Никольском. Это еще раз к вопросу о высокой степени автобиографичности булгаковских текстов). Сделав надрез на горле, врач не может найти трахею:
«Еще прошло минуты две-три, во время которых я совершенно механически и бестолково ковырял в ране то ножом, то зондом, ища дыхательное горло. И к концу второй минуты я отчаялся его найти. "Конец, - подумал я, - зачем я это сделал? Ведь мог же я не предлагать операцию, и Лидка спокойно умерла бы у меня в палате, а теперь умрет с разорванным горлом, и никогда, ничем я не докажу, что она все равно умерла бы, что я не мог повредить ей..." Акушерка молча вытерла мой лоб. "Положить нож, сказать: не знаю, что дальше делать", - так подумал я, и мне представились глаза матери. Я снова поднял нож и бессмысленно, глубоко и резко полоснул Лидку. Ткани разъехались, и неожиданно передо мной оказалось дыхательное горло.
- Крючки! - сипло бросил я.
Фельдшер подал их. Я вонзил один крючок с одной стороны, другой - с другой, и один из них передал фельдшеру. Теперь я видел только одно: сероватые колечки горла. Острый нож я вколол в горло - и обмер. Горло поднялось из раны, фельдшер, как мелькнуло у меня в голове, сошел с ума: он стал вдруг выдирать его вон. Ахнули за спиной у меня обе акушерки. Я поднял глаза и понял, в чем дело: фельдшер, оказывается, стал падать в обморок от духоты и, не выпуская крючка, рвал дыхательное горло. "все против меня, судьба, - Подумал я, - теперь уж, несомненно, зарезали мы девочку, - и мысленно строго добавил: - Только дойду домой - и застрелюсь..."»
Каждый конкретный случай, описанный Булгаковым-врачом, происходит при максимальной отдаче, при максимальной концентрации мысли и воли. У него нет половинчатого подхода к чему-либо, вступая в борьбу за человеческую жизнь, он задействует весь свой потенциал. Поэтому, когда что-либо не выходит, а отдано уже все, что есть, ему видится только один выход. И этот выход - смерть. Стремясь к абсолютному, он лишает себя самого необходимого - права на ошибку. Каждый раз, видя неблагополучное течение процесса, он знает, что способен расстаться с жизнью. В смерти видит он единственную возможность выхода из ситуации, если другие варианты предполагают позор или душевные муки. Эта черта характера - бескомпромиссность по отношению к себе, бескомпромиссность в вопросах морали - отразится во всех главных героях булгаковских произведений. Даже безропотный Коротков (повесть «Дьяволиада»), отказавшись от борьбы с абсурдностью нового строя и не желая мимикрировать, совершает публичный акт самоубийства, выкрикнув своим гонителям протестующий лозунг: «Лучше смерть, чем позор!» Мы не забудем эту особенность героев, разбирая пьесы «Самоубийца» и «Список благодеяний».
Вернемся к булгаковскому приему «расщепления» себя на двух героев. Что бы ты не подумал, читатель, что данный прием используется у Булгакова только в повести «Морфий», рассмотрим еще один пример.
В «Записках покойника» Булгаков, так же как и в «Морфии», проецирует себя на два образа: Максудов - начинающий драматург Булгаков, наивный, ничего не знающий о театральном мире, готовый отдать свои творения просто за то, чтобы иметь возможность приходить в театр, видеть на сцене золотого коня, ходить по серому сукну, - и Бомбардов - уже состоявшийся драматург Булгаков, взявший шефство над Максудовым. Здесь автор снова ведет повествование двумя героями, выводя себя за события, описываемые в романе. И чтобы максимально отдалиться от излагаемого, он повторяет прием, использованный ранее в повести «Морфий»: драматурга Максудова он, так же как и д-ра Полякова, «убивает» сразу, в начале повествования (отметим в скобках, что оба самоубийцы - Сергеи). Таким приемом отсекается мысль о возможных сопоставлениях автора с героем.
Тождество двух героев - Максудова и Бомбардова, так же как и в «Морфии», считывается на втором (личном) плане. При сопоставлении портретов героев (Бомбардова и Максудова) с автором выясняется, что тождество Булгаков-Максудов проявляется в следующем: оба - драматурги, оба - одиночки (о том, что подразумевал Булгаков под одиночеством, мы поговорим ближе к концу исследования). Фамилия Максудова складывается из двух частей - одного из прозвищ Булгакова - Мак, Мака, Макин и глагола «судить». Примечательно, что Булгаков-актер сыграл множество ролей и в юности, и в голодные годы (об этом в дневнике Булгакова и в романе «Золотой теленок». Подробнее - в книге «12 стульев от Михаила Булгакова»), но сыгранная роль, которую он выбрал для себя в зрелые годы, была роль судьи в «Пиквикском клубе». Да и в отношении к окружающей действительности, в которой ему суждено было творить, он выбрал для себя роль судьи-обличителя.
Тождество Булгаков-Бомбардов выражается в частности в следующем: Булгаков «наделяет» Бомбардова своим почечным заболеванием и начальной буквой своей фамилии (О том, что многие герои Булгакова имеют фамилии, начинащиеся на букву «Б» или носят его инициалы «М.А.», или повторяют их зеркально, было подробно рассказано в первой книге «12 стульев от Михаила Булгакова»).
Приняв во внимание авторские подсказки, приступим к изучению пьес «Самоубийца» и «Список благодеяний». Но, прежде, чем начать сравнивать эти произведения, хотелось бы вскользь коснуться побудительного мотива авторов, чьи имена стоят на обложке булгаковских пьес.
Как не существовало для Юрия Олеши в 1929 году причин, подвигнувших его декларировать список преступлений советской власти, попутно обыгрывая вопрос возможной эмиграции, так и для успешного и известного «своей» пьесой «Мандат» Эрдмана в 1928 году не существовало никаких предпосылок для мыслей о самоубийстве и переживания за судьбу обреченной на молчание интеллигенции. Эти предпосылки, равно как и выбранные темы пьес, стали своего рода подведением итогов рокового стечения обстоятельств писателя Булгакова.
Документальных свидетельств, по которым можно было бы судить о жизненных обстоятельствах и настроениях Булгакова в 1928 году, практически не существует. Возможно, какие-то документы в булгаковском архиве и имеются, но они не опубликованы. Поэтому, кроме письма Горькому за 1928 год (оно приводилось выше.) и нескольких открыток жене Белозерской, которые она приводит в своей книге «О, мед воспоминаний», нам не на что опираться. Но, имея на сегодняшний день косвенные материалы (текст пьесы «Самоубийца»), а также учитывая то, что положение Булгакова и его настроение ничуть не улучшилось в 1929 году, мы можем, как минимум, уравнять 1928 год с 1929-ым, документальные свидетельства которого суммируются одним словом - катастрофа. Единичные позитивные документальные свидетельства булгаковского душевного состояния во второй половине 1928 года (открытки, посланные Белозерской) никак не могут служить подтверждением позитивных перемен, поскольку их настроение было реакцией на то или иное кратковременное положительное известие. Например, удачная поездка Булгакова с целью заключить договор на постановку пьесы «Бег» в Одессу и Киев в конце августа 1928 года (в Киеве договор был заключен с Киевским Русским театром). В сентябре судьба снова улыбнулась Булгакову: во МХАТе было дано 200-е представление "Дней Турбиных", хотя, как мы помним, в июне было принято решение Главреперткома о снятии этой пьесы. В октябре было дано разрешение Главреперткома на постановку пьесы "Бег" (11-го числа), начата репетиция пьесы во МХАТе и ленинградском Большом драмтеатре, а уже 24 октября последовало окончательное запрещение Главреперткомом пьесы.
Если в 1928 году Булгаков говорит о невозможности отобрать у него право говорить с самим собой, то в 1929 году он просит отпустить его из СССР, не видя для себя иной возможности продолжать свою жизнь.
Посмотрим отрывочно письма Булгакова, обратив внимание на их эмоциональную окраску. Вслушаемся в интонации его голоса, ибо этот голос отчаяния будет звучать в разбираемых нами пьесах.
Отрывок из письма брату, Н.А. Булгакову от 24.08.1929 года:
«Все мои пьесы запрещены к представлению в СССР, и беллетристической ни одной строки моей не напечатают. <…> Мне придется сидеть в Москве и не писать, потому что не только писаний моих, но даже фамилии моей равнодушно видеть не могут».
Отрывок из письма М. Горькому от 3.09.1929 года:
«Я подал Правительству СССР прошение о том, чтобы мне с женой разрешили покинуть пределы СССР на тот срок, какой мне будет назначен. Прошу Вас, Алексей Максимович, поддержать мое ходатайство. Я хотел в подробном письме изложить Вам все, что происходит со мной, но мое утомление, безнадежность безмерны. Не могу ничего писать. Все запрещено, я разорен, затравлен, в полном одиночестве».
Отрывок из письма Горькому от 28.09.1929 года:
«Одно могу сказать: зачем задерживают в СССР писателя, произведения которого существовать в СССР не могут? Чтобы обречь его на гибель? <…> К этому письму теперь мне хотелось бы добавить следующее: все мои пьесы запрещены, нигде ни одной строки моей не напечатают, никакой готовой работы у меня нет, ни копейки авторского гонорара ниоткуда не поступает. Ни одно учреждение, ни одно лицо на мои заявления не отвечает, словом - все, что написано мной за 10 лет работы в СССР, уничтожено. Остается уничтожить последнее, что осталось, - меня самого. Прошу вынести гуманное решение - отпустить меня!»
Перед тем, как Булгаков начал просить выпустить его за границу, естественно, был период обдумывания, взвешивания и принятия решения. Об этом мы узнаем из пьесы «Список благодеяний», в которой главной героине Елене Гончаровой автор уготовил ответственную и деликатную миссию: раскрыть и озвучить причины, побудившие его к принятию решения об отъезде из СССР. Позже, в своих «Записках покойника» (которые являются продолжением повести «Тайному другу») Булгаков даст подсказку о написании им пьесы «Список благодеяний».
Мы знаем, что его не отпустили.
Чем же мог спастись такой человек, как Булгаков? Ответ на этот вопрос мы находим в повести «Тайному другу»: герой «выпадает» из реальнй жизни, теряет связи, погружается в себя и начинает писать. Булгаков писал, создавая параллельный вариант своей жизни, уходил в него, ибо каким бы страшным он ни был, все же то настоящее, которое складывалось вокруг него, было еще страшнее и безысходнее. Тема самоубийства и выхода из него стала общей для его героев, родившихся в этот катастрофический для него период.
Человеку, в голову которого ни разу не приходила мысль о самоубийстве, невозможно ни почувствовать, ни понять степень душевных мук того, кто собрался свести с жизнью счеты. Фантазировать на эту тему бесполезно. Человека, решившегося на самоубийство, можно описать, лишь пройдя этот ад самому, оставив в назидание «памятку» человечеству, прокричав ему о том, что попытка ухода из жизни - есть факт малодушия, а малодушие это грех.
Булгаков рассказал о самоубийстве так проникновенно, так волнующе искренне, что поверить в искусственность выбранной темы - невозможно. Пьеса «Самоубийца», как и повесть «Морфий», написаны мужественным человеком, нашедшим силы и смелость вернуться в адовое состояние и прожить его заново. Но для того, чтобы еще и смочь описать это состояние, - нужно такое владение словом, чтобы до каждого читающего строки донести мысль о ценности жизни, написать так, чтобы дать каждому, оказавшемуся на краю пропасти, спасительную нить... Показать на собственном примере, что выход - всегда есть, надо лишь поверить в себя. Убедить силой слова в том, что каждый человек - создание Творца, а жизнь человеческая - самая большая ценность, которую надо беречь, несмотря ни на что. Все это подвластно лишь человеку великого таланта.
Начиная разбор пьес «Список благодеяний» и «Самоубийца», посмотрим на булгаковские подсказки, оставленные в романе «Записки покойника». Подсказки важны, ибо если мы не понимаем смысл заложенных в произведение частностей, мы не полностью постигаем авторский замысел. Само название романа «Записки покойника» кричит о том, что автор, пишущий записки, погребен как писатель. И именно на этом автор сделает акцент в пьесе «Самоубийца»: «В настоящее время, гражданин Подсекальников, то, что может подумать живой, может высказать только мертвый». В «Записках покойника», помимо названия, имеется и подзаголовок - «Театральный роман», задающий вектор движения повествования: автор будет рассказывать о своей трепетной любви к театру (МХАТу) и в то же время о своем трагическом романе с ним. К «Запискам покойника» мы обращаемся затем, чтобы увидеть подсказку Булгакова о сюжетах двух пьес, которые мы разбираем в этой книге.
+++++++++++++++++++++ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ+++++++++++++++++++++