ПРОДОЛЖЕНИЕ Главы IV. Топография романа «12 стульев».
Часть третья. Путешествие на Зеленый Мыс.
Предпринимая путешествие на Зеленый Мыс я преследовала одну цель: доказать, что описание событий, развернувшихся на даче Брунса на Зеленом Мысе, также принадлежат Михаилу Булгакову. Начнем исследование с того, что Зеленый Мыс, по воспоминаниям булгаковского круга знакомых и Белозерской, был излюбленным местом отдыха Михаила Афанасьевича. Отрывок из книги «О, мед воспоминаний»:
«Уже начало мая. Едем через Батум на Зеленый Мыс.… Это удивительно, до чего он любил Кавказское побережье - Батуми, Махинджаури, Цихидзири, но особенно - Зеленый мыс».
Описывая события жизни 1927 года, Белозерская ошибочно датирует их 1928 годом. А в описании путешествия на Кавказское побережье вообще не указана никакая дата. На самом деле описываемые ею события происходили в 1927 году. Поскольку год для дальнейших комментариев важен, мы воспользуемся записями булгаковеда Лидии Яновской, которая в работе «Глáвы из новой книги о Михаиле Булгакове» отмечает неопределенность дат, указанных Белозерской:
«В разгар работы над «Бегом», летом 1927 года, Булгаков вместе с Любовью Евгеньевной, а попросту Любашей, едет в Ялту - посмотреть эти самые
«константинопольские» переулки над двориками.
Любовь Евгеньевна не назвала дату этой поездки в Судак и Ялту: ни год, ни число, ни месяц. Год вычислить, впрочем, нетрудно: 1927. А с некоторых пор стало возможно рассчитать поездку по месяцам и дням: директор Чеховского дома-музея в Ялте Г.А. Шалюгин нашел в доступных ему чеховских архивах, а затем и опубликовал несколько письменных свидетельств об этих днях. Вот они.
12 мая 1927 года Михаил Павлович Чехов (младший брат покойного писателя, в ту пору живущий в Ялте на чеховской даче) пишет жене в Москву: «Вчера утром (11 мая. - Л.Я.) за Женей и Колей заехали Вася, Лизочка и автор «Турбиных» Булгаков <…> ».
Помимо записей Яновской и Чехова, имеется еще и фотография Булгакова, с пометкой «Батум. 30/IV1927 год».
Теперь вернемся в книгу Белозерской, к описанию места отдыха на Зеленом Мысе, помня, что события датированы 1927 годом:
«Здесь мы устроились в пансионе датчанина Стюр, в бывшей вилле князей Барятинских. Нас устроили в просторном помещении с тремя огромными, как в храме, окнами, в которые залетали ласточки и, прорезав в полете комнату насквозь, попискивая, вылетали. Простор сказывался во всем: в планировке комнат, террас, коридоров».
Далее идет завуалированное описание отдаленности туалетной комнаты от помещения, где проживали Булгаков с Белозерской. Читаем:
«Широкие коридоры нашей виллы освещались плохо, и я, начитавшись приключений вампира графа Дракулы, боялась ходить в отдаленный уголок и умоляла М.А. постеречь в коридоре, при этом просила петь или свистеть. Помню, как он пел «Дивные очи, очи, как море, цвета лазури небес голубых» и приговаривал: «Господи, как глупо!» <…> ».
Как ты уже догадался, читатель, этот смешной эпизод был использован в романе при описании комичной сцены на пароходе «Скрябин», когда для прикрытия совершаемой кражи стула нес музыкальную вахту Ипполит Матвеевич Воробьянинов. Читаем:
«Прибежал на минуту Остап, убедился в том, что все обитатели парохода сидят в тиражном зале и, сказав: «Электричество плюс детская невинность - полная гарантия добропорядочности фирмы», - снова убежал на палубу.
- Воробьянинов! - шепнул он. - Для вас срочное дело по художественной части. Станьте у выхода из коридора первого класса и стойте. Если кто будет подходить - пойте погромче. Старик опешил.
Что же мне петь?
Уж во всяком случае, не «Боже, царя храни». Что-нибудь страстное - «Яблочко» или «Сердце красавицы». Но предупреждаю, если вы вовремя не вступите со своей арией! Это вам не Экспериментальный театр».
Исполнение «арии» «Боже, царя храни» также имело место быть в сцене пьесы «Дни Турбиных» Булгакова, когда в смутное время в доме Турбиных молодежь бравурно исполняет гимн «Боже, царя храни!», подвергая всю семью опасности. Так получилось, что свежий факт из личной жизни Булгакова попал на страницы романа. Далее в описании Белозерской об отдыхе 1927 года мы встречаем еще одну интересную деталь, так же попавшую на страницы романа «12 стульев»:
«Чтобы убить время, мы взяли билеты в театр лилипутов. Давали оперетту
"Баядерка"».
И сразу перед глазами встает Остап Бендер, напевающий «О, баядерка, ти-ри-рим, ти-ра-ра!» при подходе к привозному рынку Старгорода.
Возвращаясь к теме доказательства написания главы «Зеленый Мыс» в романе «12 стульев» Булгаковым, для чего нам потребуются воспоминания М.Т. Мазуренко «Булгаков и магнолии Зеленого Мыса», выложенные в Интернете (http://botsad.ru/menu/mir-rastenii/bot-miracles/bulg-i-magnolii/ ). В ее воспоминаниях мы читаем такие небезынтересные строки:
«И. Ильф и Е. Петров, как я предполагаю, поехали писать свой знаменитый роман «12 стульев» на Зеленый мыс в 1923 году, именно по совету Михаила Афанасьевича. Жили И. Ильф и Е. Петров на даче Дукмасовых, на первом холме от моря, рядом с домом Жубер. Ходили они и в гости к моему деду Зельгейм Генриху Антоновичу. В повести мой дед - это Брунс. А бабушка - Мусик. Настоящее ее имя Мадлен Ивановна (Жановна) Монрибо. Некоторые традиционные семейные рассказы были подхвачены И. Ильфом и переделаны в своем романе. Начало главы «Зеленый мыс» точь в точь соответствует виду, который открывался с нашей дачи на Зеленом мысу. <…>
Мечта побывать еще раз на Зеленом мысу не оставляла Булгакова. Весной, в мае 1928 года он побывал там вместе со своей второй женой Татьяной Николаевной Белозерской. Жили они на даче Стюр. Так пишет в своих воспоминаниях Белозерская. Дача Стюр находилась рядом с дачей Дукмасовых, тоже на первом зеленомысском холме. Это было последнее посещение М.А. Зеленого мыса».
Хочу прокомментировать данный текст.
Прикоснуться к истории хочет каждый. Допускаю, что госпожа Мазуренко перепутала лишь имена и отчества жен Булгакова, а Ильф и Петров приехали писать роман «12 стульев» в 1923 году действительно по совету Булгакова. Но Петров в своих воспоминаниях об Ильфе почему-то утверждает, что идею написания романа им подкинул его брат - Валентин Катаев в 1927 году, но - местным жителям виднее. Большое сомнение вызывает и срисовка портретов Мусика с бабушки Мадлен и инженера Брунса с дедушки Зельгейма. Тогда по аналогии превращения имени Мадлен в Мусика должно было произойти превращение фамилии деда Зейгельма во что-то, что хоть как-то было бы созвучно с фамилией Брунс. Но этой аналогии не наблюдается. Посмотрим: Генрих Антонович Зельгейм и Андрей Михайлович Брунс. Как-то не очень перекликается, не правда ли?
Проведем расследование самостоятельно. Учитывая идентичность двух музыкальных вахт, которые несли Булгаков (охранявший покой Белозерской в туалетной комнате) и Воробьянинов (охранявший Бендера, воровавшего стул на пароходе «Скрябин») летом 1927 года, поищем ответ у музыкального оформителя - Михаила Афанасьевича.
Если принять во внимание ассоциативный склад ума Булгакова, то для описания отдыха на даче нужно извлечь из памяти чей-то образ. И такой образ, при воспоминании о котором, рождается мысль об отдыхе. Путем недолгих размышлений, и свято веря в то, что Булгаков ничего не придумывал, а только расцвечивал события и людей, я пришла к мысли, что прототипом для создания образа инженера Брунса мог послужить друг и духовный наставник Булгакова - Максимилиан Александрович Волошин - Макс, как ласково называли его друзья, творческий дом которого находился в Коктебеле, и в котором отдыхала чета Булгаковых в 1925 году.
Медиатором направления хода мыслей в сторону Коктебеля и Волошина послужило слово «пандемониум». Помните, инженер Брунс, глядя на эволюции отца Федора, сказал:
«Если я их у вас украл, то требуйте судом и не устраивайте в моем доме пандемониума! Слышишь, Мусик! До чего доходит нахальство! Пообедать не дадут по-человечески!»
Пандемониумом называют место сборища злых духов в греческой мифологии, а со злыми духами, приведениями, перемещениями в пространстве ни Ильф, ни Петров, судя по их остальным произведениям, никак связаны не были. А вот писатель Булгаков был, что подтверждается его произведениями, где мистическому оформлению отведено далеко не последнее место. Как известно, в библиотеке Булгакова было немало книг по оккультизму, эзотерике и демонологии, к тому же в его окружении было целых два жреца Величественного Гностического Храма мировой духовной культуры: В.В. Вересаев и М.А. Волошин. Напомню, что гностики считали себя обладателями тайного знания о Мироздании, позволявшего человеку обрести сверхъестественные способности и возможности. Вспомним, что Булгакова с юности влекло все сверхъестественное, и во всех его произведениях затронута тема воздействия высших сил на судьбу человека.
Но вернемся к образу инженера Брунса, для описания которого, по моему мнению, был вызван из памяти Максимилиан Волошин.
Максимилиан Александрович Волошин имеет зеркально отраженные инициалы имени и отчества Брунса Андрея Михайловича. Жена Волошина - Маруся Заболоцкая, вполне могла среди домашних называться Мусиком. В юности у Маруси открылся процесс в легких (что «роднит» ее с женой Брунса), о чем упомянул в книге «Коктебельская обитель» Александр Корин. Читаем о Марии Заболоцкой в его воспоминаниях:
«Одна моя коктебельская знакомая, хорошо знавшая Марию Степановну, рассказывала:
- Однажды был какой-то очередной праздник - не помню, по какому поводу. Зато отчетливо вижу: жители Дома, гости и друзья Волошина, как их называли «коммунары-обормоты», в фантастических одеждах, невероятный Макс с буйной шевелюрой, перевязанной веточкой полыни, и, в сандалиях на босу ногу, игры, мистификации, запредельные для тех лет песенки. <…> Как будто они предчувствовали, что скоро всем им будет не до веселья, и потому так торопились «еще пожить и поиграть с людьми».
<…> И вот она, Мария Степановна, смотрела в тот день на все это бесчисленное множество гениев и талантов, смотрела - и вдруг так тихо вздохнула: «Сколько народу! <…> И ведь каждого потом похоронить по-человечески будет надобно!» <…> Ну а после той первой встречи с классиками - случайное, конечно, совпадение, - у Маруси открылся процесс в легких. Ее гимназическая подруга Лида Аренс вспоминала: «К концу учебного года Маруся стала хворать. И вскоре мы узнали, что наша учительница отправила ее в Ялту, где Маруся продолжила учебу».
Как видно из приведенного отрывка, у Маруси, жены Волошина, также как и у жены инженера Брунса, было легочное заболевание. О больных легких жены инженера Брунса читаем из «12 стульев» следующее:
«Не корысти ради, - затянул отец Федор, поднявшись и отойдя на три шага от драцены. - А токмо во исполнение воли больной жены.
- Ну, милый, моя жена тоже больна. Правда, Мусик, у тебя легкие не в порядке. Но я не требую на этом основании, чтобы вы... ну... продали мне, положим, ваш пиджак за тридцать копеек». (После чего щедрый Востриков предложил свой пиджак даром.)
Цитирование романа невозможно прервать, но приходится возвращаться к дальнейшим раскопкам. Исходя из тесной духовной связи Булгакова и Волошина, можно предположить следующее: когда Бендер называл себя потомком янычар, он имел в виду отношения Учитель - ученик. Ученик Михаил Булгаков, как наследник тайных знаний, которыми делился с ним Учитель Максимилиан Волошин. Знакомые Волошина отождествляли его с этим именем. Об этом есть упоминание в книге «Люди, годы, жизнь» Ильи Эренбурга:
«Возле Коктебеля есть гора, которую называли Янычар, ее абрис напоминает профиль Макса».
А вот, что мы читаем у самого Волошина в стихотворении «Коктебель»:
«Мой стих поет в волнах его прилива, И на скале, замкнувшей зыбь залива,
Судьбой и ветрами изваян профиль мой».
Еще (по свидетельствам друзей) Волошин, несмотря на свой зычный голос, был беспомощен в обыденной жизни, что тоже «роднит» его с инженером Брунсом.
В воспоминаниях Анны Остроумовой-Лебедевой «Лето в Коктебеле» мы находим такие строки о Волошине:
«В нем было много детского, наивного. Характером он был кроток, но, возмущенный, был способен на гневный порыв. В реальной, обыденной жизни - совершенно беспомощный».
«Маленький ротик открывается так изысканно, а гремит и завывает так гулко и мощно». (Из воспоминаний Ивана Бунина «Волошин»)
Проведем параллель с инженером Брунсом, для чего обратимся к тексту романа:
«Брунс вытянул толстые наливные губы трубочкой и голосом шаловливого карапуза протянул:
- Му-у-усик!
Брунс хотел обедать. Он раздраженно смотрел на перламутровую бухту и далекий мысик Батума и певуче призывал:
- Му-у-усик! Му-у-у-сик! <…>
- Андрей Михайлович! - закричал женский голос из комнаты. - Не морочь мне голову! Инженер, свернувший уже привычные губы в трубочку, немедленно ответил:
- Мусик! Ты не жалеешь своего маленького мужика!
- Пошел вон, обжора! - ответили из комнаты.
Но инженер не покорился. Он собрался было продолжить вызовы гусика, которые он безуспешно вел уже два часа, но неожиданный шорох заставил его обернуться. <…> Человек приблизился и спросил приятным голосом:
- Где здесь находится инженер Брунс?
- Я инженер Брунс, - сказал заклинатель гусика неожиданным басом, чем могу?»
Из текста видно, что инженер Брунс ребячился, призывая голосом карапуза Мусика, несмотря на то, что на самом деле он являлся обладателем баса. Исходя из вышеизложенного, можно сделать вывод: и Волошин, и инженер Брунс являлись обладателями сильного голоса и были одинаково беспомощны. О беспомощности Волошина говорят воспоминания Остроумовой-Лебедевой, а беспомощность Брунса, два часа взывавшего к обеду, говорит сама за себя. Да и невозможность самому разобраться с отцом Федором, с немедленным привлечением для этого Мусика, так же подтверждает его житейскую несамостоятельность.
Подведя итоги можно смело заявить о том, что такие моменты, как: зеркальность инициалов М.А. Волошина и А.М. Брунса, наличие жен Марусь, у которых больные легкие и совпадения некоторых черт (голос, ребячество, беспомощность) подтверждают версию выведения в образе инженера Брунса Максимилиана Волошина.
А в доказательство того, что описывал события на даче не кто иной, как Михаил Булгаков, выступают интересные подробности из описания местоположения дачи инженера Брунса, для чего нам необходимо вспомнить одну деталь из главы «Зеленый мыс», романа «12 стульев»:
«В наступившей тьме время от времени раздавался голос отца Федора.
- Сто тридцать восемь! - кричал он откуда-то с неба.
А через минуту голос его приходил со стороны дачи Думбасова».
Теперь проведем вместе небольшое расследование.
Голос отца Федора, как мы видим из отрывка, приходил со стороны дачи Думбасова. Следовательно, дача Брунса была рядом, на «голосовом расстоянии». Подтвердим это описанием жительницы Зеленого Мыса, госпожи М. Мазуренко, взяв у нее лишь необходимые сведения:
«Жили И. Ильф и Е. Петров на даче Дукмасовых, на первом холме от моря».
Как видно из цитаты, фамилия владельца дачи не претерпела сильных изменений, что тоже свойственно Булгакову, который, изменяя названия, оставлял их узнаваемыми. Но сейчас не об этом. Дача Дукмасовых располагалась на первом холме от моря, как указывает Мазуренко. И далее она сообщает, что «Дача Стюр находилась рядом с дачей Дукмасовых, тоже на первом зеленомысском холме».
Обе дачи (Стюр и Дукмасовых) находились рядом, а из воспоминаний Белозерской, которые рассматривались ранее, мы знаем, что чета Булгаковых проживала в пансионе Стюр, бывшей вилле князей Барятинских. Из этого вполне логично вытекает следующее: голос отца Федора, раздававшийся со стороны дачи Думбасова (Дукмасова) был слышен на даче инженера Брунса (Стюр), где отдыхал Михаил Афанасьевич. Именно так и было описано направление доносившегося голоса в романе «12 стульев».
Если бы голос слышали Ильф и Петров, которые проживали на даче Дукмасовых, то голос отца Федора раздавался бы со стороны дачи Стюр или другой, какой-либо дачи. Таким образом, направление голоса, указанное в романе, говорит о том, что человек, слышавший этот голос, должен был находиться на даче Брунса (Стюр). А именно на этой даче и отдыхал Булгаков в 1927 году. На этом топографическое расследование
можно считать завершенным. И окончено оно в том же месте, где прекратились скитания отца Федора в поисках стульев - на Зеленом Мысе, любимом месте отдыха Михаила Булгакова, которое настолько было дорого писателю, что он даже поселил туда героев своей пьесы «Адам и Ева».
Приложение.
А Максимилиана Волошина Булгаков выведет позднее в образе кота Бегемота, в любимом многими романе «Мастер и Маргарита». Заглянем коротко в книгу Отари Кандаурова «Евангелие от Михаила», и прочтем несколько абзацев, в которых читатель узнает еще одного героя, родившегося в творческой лаборатории Булгакова, но «случайно» попавшего на страницы «Золотого теленка». Читаем из книги «Евангелие от Михаила»:
«О магических способностях Макса свидетельствуют очевидцы: однажды от его присутствия занялась огнем занавеска, отчего чуть не случился пожар; в другой раз он взглядом воспламенил сухую траву на склоне Кара-дага. Зато когда случайно загорелась дача и катастрофа была неминуема, он волевым усилием усмирил огонь и спас строения. Это свободно-повелительное обращение с огнем перешло в роман к коту Бегемоту вместе с некоторыми черточками Макса: толстый, увалень, добродушный, но ироничный, веселый, к тому же и литературный критик».
Далее следует запись о том времени, когда Булгаков с Белозерской отдыхали в Коктебеле у Волошина. Содержание записи приведет нас к второстепенным персонажам романа «Золотой теленок». Читаем:
«Разыгрывались шарады, составителем, режиссером и постановщиком которых был Булгаков. Макс вместе со всеми с удовольствием участвовал в них как простой актер. По воспоминаниям очевидцев, спектакль на слово Навуходоносор выглядел приблизительно так. Сцена первая: таверна; Люба Булгакова (в прошлом танцовщица) отплясывала на столе; поножовщина, мордобой (на' в ухо); затем к Максу, в роли восточного деспота, подползал некто и что-то, оглядываясь, шептал (донос); финал: Маруся Волошина ходила и орала: «Опять кто-то насорил (сор и op)». A потом появился Макс, опутанный простынями, - и вдруг взвизгнул, встал на четвереньки и стал жрать траву (т.е. известный факт помешательства Навуходоносора)».
Если перенестись в роман «Золотой теленок», в главу «Ярбух фюр психоаналитик», то читатель вспомнит, что работник «Геркулеса» бухгалтер Берлага попадает в психиатрическую клинику, в которой он изображает вице-короля Индии, якобы страдая манией величия. В палате, куда его поместили, находились еще два «сумасшедших», поведение которых можно сравнить со сценой помешательства Навуходоносора в спектакле, поставленном Булгаковым в Коктебеле в доме Волошина. Так же вспомним, что упоминание Навуходоносора присутствует в тексте романа, в описании посещения Остапом кинофабрики:
«Будешь, говорит, Навуходоносора играть или Валтасара в фильме, вот названия не помню».
А в «Золотом теленке», в главе «Ярбух фюр психоаналитик» мы читаем следующие строки:
«Два терпеливых санитара отвели сварливого вице-короля в небольшую палату для больных с неправильным поведением, где смирно лежали три человека. <…> При виде посетителей больные проявили необыкновенную активность. Толстый мужчина скатился с кровати, быстро встал на четвереньки и, высоко подняв обтянутый, как мандолина, зад, принялся отрывисто лаять и разгребать паркет задними лапами в больничных туфлях. Другой завернулся в одеяло и начал выкрикивать: «И ты, Брут, продался большевикам!»
И чуть дальше - цитата, в которой сказано о мании бухгалтера Берлаги:
«Потом он лег животом на пол и, дождавшись прибытия санитаров, принялся выкрикивать: - Я не более как вице-король Индии! Где мои верные наибы, магараджи, мои абреки, мои кунаки, мои слоны?»
Из вышеизложенного следует: образ Навуходоносора, обыгранный в булгаковском спектакле в Коктебеле, распался в «Золотом теленке» на два образа - образ человека-собаки и образ Кая Юлия Цезаря. А еще в пьесе Булгакова «Бег» мы находим и вице-короля Индии. Тараканьи бега в Константинополе. Об участниках забега читаем в пьесе «Бег»:
«Бегут: первый номер - Черная Жемчужина! Номер второй - фаворит Янычар. Третий - Баба-Яга! Четвертый - «Не плачь, дитя!» Серый в яблоках таракан! Пятый - Букашка! Шестой - Хулиган! Седьмая - Пуговица!»
В результате хитрости, которую придумал владелец тараканьих бегов Артур (он опоил таракана пивом), начинается драка. Читаем:
«Проститутка-красавица (вскочив на стол в ресторане, кричит). Братики! Fratelli! Боцманы с «Вице-короля Индии» подкупили Артура, чтобы Пуговицу играть!»
В этой зарисовке Булгаков использовал и пляску жены на столе, и имя Янычар, тем самым еще раз подтвердив, что он ничего не придумывает, а лишь расцвечивает увиденное. Уверена, что из этой зарисовки и примерил на себя бухгалтер Берлага манию вице-короля Индии, а «серый в яблоках» таракан подарил свой костюм Остапу Бендеру…
Не осталась в стороне и любимая Булгаковым Ялта. Последние сто рублей были изъяты Остапом у Кислярского именно в Ялте, а сам город описан яркими красками:
«К Ялте подошли в штилевую погоду, в изнуряющее солнечное утро. Оправившийся от морской болезни предводитель красовался на носу возле колокола, украшенного
литой славянской вязью. Веселая Ялта выстроила вдоль берега свои крошечные лавочки и рестораны-поплавки. На пристани стояли экипажики с бархатными сиденьями под полотняными вырезными тентами, автомобили и автобусы
"Крымкурсо" и товарищества "Крымский шофер". Кирпичные девушки вращали развернутые зонтики и махали платками».
В «Золотом теленке» привет Ялте передается упоминанием ялтинского градоначальника Думбадзе, в романе «Мастер и Маргарита» с помощью нечистой силы Степа Лиходеев был заброшен в Ялту. Да и как о ней не вспоминать, когда в очерке «Путешествие по Крыму» Булгаков посвятил Ялте следующие строки:
«Но до чего же она хороша! <...> Смутно белеет камень, парапеты, кипарисы, купы подстриженной зелени, луна догорает над волнорезом сзади, а впереди дворец, - черт возьми! В окнах гостиницы ярусами Ялта. Светлеет. По горам цепляются облака и льется воздух. Нигде и никогда таким воздухом, как в Ялте, не дышал. Не может не поправиться человек на таком воздухе. Он сладкий, холодный, пахнет цветами, если глубже вздохнуть - ощущаешь, как он входит струей. Нет лучше воздуха, чем в Ялте!»
Так же как Степа Лиходеев, попадают в Ялту и работники пера в рассказе «Город и его окрестности» из цикла «Необыкновенные истории из жизни города Колоколамска». Читаем:
«Что же касается газетных работников, очеркистов и описателей уездной жизни, то, даже стремясь в Колоколамск, они по странной иронии судьбы попадали в Ялту или Кисловодск, каковые города описывали с усердием, достойным лучшего применения».
Все зарисовки из кладовых Михаила Булгакова, в то время как в кладовых Ильфа и Петрова, как ты уже догадался, читатель, пока пустовато.
Предпринимая путешествие на Зеленый Мыс я преследовала одну цель: доказать, что описание событий, развернувшихся на даче Брунса на Зеленом Мысе, также принадлежат Михаилу Булгакову. Начнем исследование с того, что Зеленый Мыс, по воспоминаниям булгаковского круга знакомых и Белозерской, был излюбленным местом отдыха Михаила Афанасьевича. Отрывок из книги «О, мед воспоминаний»:
«Уже начало мая. Едем через Батум на Зеленый Мыс.… Это удивительно, до чего он любил Кавказское побережье - Батуми, Махинджаури, Цихидзири, но особенно - Зеленый мыс».
Описывая события жизни 1927 года, Белозерская ошибочно датирует их 1928 годом. А в описании путешествия на Кавказское побережье вообще не указана никакая дата. На самом деле описываемые ею события происходили в 1927 году. Поскольку год для дальнейших комментариев важен, мы воспользуемся записями булгаковеда Лидии Яновской, которая в работе «Глáвы из новой книги о Михаиле Булгакове» отмечает неопределенность дат, указанных Белозерской:
«В разгар работы над «Бегом», летом 1927 года, Булгаков вместе с Любовью Евгеньевной, а попросту Любашей, едет в Ялту - посмотреть эти самые
«константинопольские» переулки над двориками.
Любовь Евгеньевна не назвала дату этой поездки в Судак и Ялту: ни год, ни число, ни месяц. Год вычислить, впрочем, нетрудно: 1927. А с некоторых пор стало возможно рассчитать поездку по месяцам и дням: директор Чеховского дома-музея в Ялте Г.А. Шалюгин нашел в доступных ему чеховских архивах, а затем и опубликовал несколько письменных свидетельств об этих днях. Вот они.
12 мая 1927 года Михаил Павлович Чехов (младший брат покойного писателя, в ту пору живущий в Ялте на чеховской даче) пишет жене в Москву: «Вчера утром (11 мая. - Л.Я.) за Женей и Колей заехали Вася, Лизочка и автор «Турбиных» Булгаков <…> ».
Помимо записей Яновской и Чехова, имеется еще и фотография Булгакова, с пометкой «Батум. 30/IV1927 год».
Теперь вернемся в книгу Белозерской, к описанию места отдыха на Зеленом Мысе, помня, что события датированы 1927 годом:
«Здесь мы устроились в пансионе датчанина Стюр, в бывшей вилле князей Барятинских. Нас устроили в просторном помещении с тремя огромными, как в храме, окнами, в которые залетали ласточки и, прорезав в полете комнату насквозь, попискивая, вылетали. Простор сказывался во всем: в планировке комнат, террас, коридоров».
Далее идет завуалированное описание отдаленности туалетной комнаты от помещения, где проживали Булгаков с Белозерской. Читаем:
«Широкие коридоры нашей виллы освещались плохо, и я, начитавшись приключений вампира графа Дракулы, боялась ходить в отдаленный уголок и умоляла М.А. постеречь в коридоре, при этом просила петь или свистеть. Помню, как он пел «Дивные очи, очи, как море, цвета лазури небес голубых» и приговаривал: «Господи, как глупо!» <…> ».
Как ты уже догадался, читатель, этот смешной эпизод был использован в романе при описании комичной сцены на пароходе «Скрябин», когда для прикрытия совершаемой кражи стула нес музыкальную вахту Ипполит Матвеевич Воробьянинов. Читаем:
«Прибежал на минуту Остап, убедился в том, что все обитатели парохода сидят в тиражном зале и, сказав: «Электричество плюс детская невинность - полная гарантия добропорядочности фирмы», - снова убежал на палубу.
- Воробьянинов! - шепнул он. - Для вас срочное дело по художественной части. Станьте у выхода из коридора первого класса и стойте. Если кто будет подходить - пойте погромче. Старик опешил.
Что же мне петь?
Уж во всяком случае, не «Боже, царя храни». Что-нибудь страстное - «Яблочко» или «Сердце красавицы». Но предупреждаю, если вы вовремя не вступите со своей арией! Это вам не Экспериментальный театр».
Исполнение «арии» «Боже, царя храни» также имело место быть в сцене пьесы «Дни Турбиных» Булгакова, когда в смутное время в доме Турбиных молодежь бравурно исполняет гимн «Боже, царя храни!», подвергая всю семью опасности. Так получилось, что свежий факт из личной жизни Булгакова попал на страницы романа. Далее в описании Белозерской об отдыхе 1927 года мы встречаем еще одну интересную деталь, так же попавшую на страницы романа «12 стульев»:
«Чтобы убить время, мы взяли билеты в театр лилипутов. Давали оперетту
"Баядерка"».
И сразу перед глазами встает Остап Бендер, напевающий «О, баядерка, ти-ри-рим, ти-ра-ра!» при подходе к привозному рынку Старгорода.
Возвращаясь к теме доказательства написания главы «Зеленый Мыс» в романе «12 стульев» Булгаковым, для чего нам потребуются воспоминания М.Т. Мазуренко «Булгаков и магнолии Зеленого Мыса», выложенные в Интернете (http://botsad.ru/menu/mir-rastenii/bot-miracles/bulg-i-magnolii/ ). В ее воспоминаниях мы читаем такие небезынтересные строки:
«И. Ильф и Е. Петров, как я предполагаю, поехали писать свой знаменитый роман «12 стульев» на Зеленый мыс в 1923 году, именно по совету Михаила Афанасьевича. Жили И. Ильф и Е. Петров на даче Дукмасовых, на первом холме от моря, рядом с домом Жубер. Ходили они и в гости к моему деду Зельгейм Генриху Антоновичу. В повести мой дед - это Брунс. А бабушка - Мусик. Настоящее ее имя Мадлен Ивановна (Жановна) Монрибо. Некоторые традиционные семейные рассказы были подхвачены И. Ильфом и переделаны в своем романе. Начало главы «Зеленый мыс» точь в точь соответствует виду, который открывался с нашей дачи на Зеленом мысу. <…>
Мечта побывать еще раз на Зеленом мысу не оставляла Булгакова. Весной, в мае 1928 года он побывал там вместе со своей второй женой Татьяной Николаевной Белозерской. Жили они на даче Стюр. Так пишет в своих воспоминаниях Белозерская. Дача Стюр находилась рядом с дачей Дукмасовых, тоже на первом зеленомысском холме. Это было последнее посещение М.А. Зеленого мыса».
Хочу прокомментировать данный текст.
Прикоснуться к истории хочет каждый. Допускаю, что госпожа Мазуренко перепутала лишь имена и отчества жен Булгакова, а Ильф и Петров приехали писать роман «12 стульев» в 1923 году действительно по совету Булгакова. Но Петров в своих воспоминаниях об Ильфе почему-то утверждает, что идею написания романа им подкинул его брат - Валентин Катаев в 1927 году, но - местным жителям виднее. Большое сомнение вызывает и срисовка портретов Мусика с бабушки Мадлен и инженера Брунса с дедушки Зельгейма. Тогда по аналогии превращения имени Мадлен в Мусика должно было произойти превращение фамилии деда Зейгельма во что-то, что хоть как-то было бы созвучно с фамилией Брунс. Но этой аналогии не наблюдается. Посмотрим: Генрих Антонович Зельгейм и Андрей Михайлович Брунс. Как-то не очень перекликается, не правда ли?
Проведем расследование самостоятельно. Учитывая идентичность двух музыкальных вахт, которые несли Булгаков (охранявший покой Белозерской в туалетной комнате) и Воробьянинов (охранявший Бендера, воровавшего стул на пароходе «Скрябин») летом 1927 года, поищем ответ у музыкального оформителя - Михаила Афанасьевича.
Если принять во внимание ассоциативный склад ума Булгакова, то для описания отдыха на даче нужно извлечь из памяти чей-то образ. И такой образ, при воспоминании о котором, рождается мысль об отдыхе. Путем недолгих размышлений, и свято веря в то, что Булгаков ничего не придумывал, а только расцвечивал события и людей, я пришла к мысли, что прототипом для создания образа инженера Брунса мог послужить друг и духовный наставник Булгакова - Максимилиан Александрович Волошин - Макс, как ласково называли его друзья, творческий дом которого находился в Коктебеле, и в котором отдыхала чета Булгаковых в 1925 году.
Медиатором направления хода мыслей в сторону Коктебеля и Волошина послужило слово «пандемониум». Помните, инженер Брунс, глядя на эволюции отца Федора, сказал:
«Если я их у вас украл, то требуйте судом и не устраивайте в моем доме пандемониума! Слышишь, Мусик! До чего доходит нахальство! Пообедать не дадут по-человечески!»
Пандемониумом называют место сборища злых духов в греческой мифологии, а со злыми духами, приведениями, перемещениями в пространстве ни Ильф, ни Петров, судя по их остальным произведениям, никак связаны не были. А вот писатель Булгаков был, что подтверждается его произведениями, где мистическому оформлению отведено далеко не последнее место. Как известно, в библиотеке Булгакова было немало книг по оккультизму, эзотерике и демонологии, к тому же в его окружении было целых два жреца Величественного Гностического Храма мировой духовной культуры: В.В. Вересаев и М.А. Волошин. Напомню, что гностики считали себя обладателями тайного знания о Мироздании, позволявшего человеку обрести сверхъестественные способности и возможности. Вспомним, что Булгакова с юности влекло все сверхъестественное, и во всех его произведениях затронута тема воздействия высших сил на судьбу человека.
Но вернемся к образу инженера Брунса, для описания которого, по моему мнению, был вызван из памяти Максимилиан Волошин.
Максимилиан Александрович Волошин имеет зеркально отраженные инициалы имени и отчества Брунса Андрея Михайловича. Жена Волошина - Маруся Заболоцкая, вполне могла среди домашних называться Мусиком. В юности у Маруси открылся процесс в легких (что «роднит» ее с женой Брунса), о чем упомянул в книге «Коктебельская обитель» Александр Корин. Читаем о Марии Заболоцкой в его воспоминаниях:
«Одна моя коктебельская знакомая, хорошо знавшая Марию Степановну, рассказывала:
- Однажды был какой-то очередной праздник - не помню, по какому поводу. Зато отчетливо вижу: жители Дома, гости и друзья Волошина, как их называли «коммунары-обормоты», в фантастических одеждах, невероятный Макс с буйной шевелюрой, перевязанной веточкой полыни, и, в сандалиях на босу ногу, игры, мистификации, запредельные для тех лет песенки. <…> Как будто они предчувствовали, что скоро всем им будет не до веселья, и потому так торопились «еще пожить и поиграть с людьми».
<…> И вот она, Мария Степановна, смотрела в тот день на все это бесчисленное множество гениев и талантов, смотрела - и вдруг так тихо вздохнула: «Сколько народу! <…> И ведь каждого потом похоронить по-человечески будет надобно!» <…> Ну а после той первой встречи с классиками - случайное, конечно, совпадение, - у Маруси открылся процесс в легких. Ее гимназическая подруга Лида Аренс вспоминала: «К концу учебного года Маруся стала хворать. И вскоре мы узнали, что наша учительница отправила ее в Ялту, где Маруся продолжила учебу».
Как видно из приведенного отрывка, у Маруси, жены Волошина, также как и у жены инженера Брунса, было легочное заболевание. О больных легких жены инженера Брунса читаем из «12 стульев» следующее:
«Не корысти ради, - затянул отец Федор, поднявшись и отойдя на три шага от драцены. - А токмо во исполнение воли больной жены.
- Ну, милый, моя жена тоже больна. Правда, Мусик, у тебя легкие не в порядке. Но я не требую на этом основании, чтобы вы... ну... продали мне, положим, ваш пиджак за тридцать копеек». (После чего щедрый Востриков предложил свой пиджак даром.)
Цитирование романа невозможно прервать, но приходится возвращаться к дальнейшим раскопкам. Исходя из тесной духовной связи Булгакова и Волошина, можно предположить следующее: когда Бендер называл себя потомком янычар, он имел в виду отношения Учитель - ученик. Ученик Михаил Булгаков, как наследник тайных знаний, которыми делился с ним Учитель Максимилиан Волошин. Знакомые Волошина отождествляли его с этим именем. Об этом есть упоминание в книге «Люди, годы, жизнь» Ильи Эренбурга:
«Возле Коктебеля есть гора, которую называли Янычар, ее абрис напоминает профиль Макса».
А вот, что мы читаем у самого Волошина в стихотворении «Коктебель»:
«Мой стих поет в волнах его прилива, И на скале, замкнувшей зыбь залива,
Судьбой и ветрами изваян профиль мой».
Еще (по свидетельствам друзей) Волошин, несмотря на свой зычный голос, был беспомощен в обыденной жизни, что тоже «роднит» его с инженером Брунсом.
В воспоминаниях Анны Остроумовой-Лебедевой «Лето в Коктебеле» мы находим такие строки о Волошине:
«В нем было много детского, наивного. Характером он был кроток, но, возмущенный, был способен на гневный порыв. В реальной, обыденной жизни - совершенно беспомощный».
«Маленький ротик открывается так изысканно, а гремит и завывает так гулко и мощно». (Из воспоминаний Ивана Бунина «Волошин»)
Проведем параллель с инженером Брунсом, для чего обратимся к тексту романа:
«Брунс вытянул толстые наливные губы трубочкой и голосом шаловливого карапуза протянул:
- Му-у-усик!
Брунс хотел обедать. Он раздраженно смотрел на перламутровую бухту и далекий мысик Батума и певуче призывал:
- Му-у-усик! Му-у-у-сик! <…>
- Андрей Михайлович! - закричал женский голос из комнаты. - Не морочь мне голову! Инженер, свернувший уже привычные губы в трубочку, немедленно ответил:
- Мусик! Ты не жалеешь своего маленького мужика!
- Пошел вон, обжора! - ответили из комнаты.
Но инженер не покорился. Он собрался было продолжить вызовы гусика, которые он безуспешно вел уже два часа, но неожиданный шорох заставил его обернуться. <…> Человек приблизился и спросил приятным голосом:
- Где здесь находится инженер Брунс?
- Я инженер Брунс, - сказал заклинатель гусика неожиданным басом, чем могу?»
Из текста видно, что инженер Брунс ребячился, призывая голосом карапуза Мусика, несмотря на то, что на самом деле он являлся обладателем баса. Исходя из вышеизложенного, можно сделать вывод: и Волошин, и инженер Брунс являлись обладателями сильного голоса и были одинаково беспомощны. О беспомощности Волошина говорят воспоминания Остроумовой-Лебедевой, а беспомощность Брунса, два часа взывавшего к обеду, говорит сама за себя. Да и невозможность самому разобраться с отцом Федором, с немедленным привлечением для этого Мусика, так же подтверждает его житейскую несамостоятельность.
Подведя итоги можно смело заявить о том, что такие моменты, как: зеркальность инициалов М.А. Волошина и А.М. Брунса, наличие жен Марусь, у которых больные легкие и совпадения некоторых черт (голос, ребячество, беспомощность) подтверждают версию выведения в образе инженера Брунса Максимилиана Волошина.
А в доказательство того, что описывал события на даче не кто иной, как Михаил Булгаков, выступают интересные подробности из описания местоположения дачи инженера Брунса, для чего нам необходимо вспомнить одну деталь из главы «Зеленый мыс», романа «12 стульев»:
«В наступившей тьме время от времени раздавался голос отца Федора.
- Сто тридцать восемь! - кричал он откуда-то с неба.
А через минуту голос его приходил со стороны дачи Думбасова».
Теперь проведем вместе небольшое расследование.
Голос отца Федора, как мы видим из отрывка, приходил со стороны дачи Думбасова. Следовательно, дача Брунса была рядом, на «голосовом расстоянии». Подтвердим это описанием жительницы Зеленого Мыса, госпожи М. Мазуренко, взяв у нее лишь необходимые сведения:
«Жили И. Ильф и Е. Петров на даче Дукмасовых, на первом холме от моря».
Как видно из цитаты, фамилия владельца дачи не претерпела сильных изменений, что тоже свойственно Булгакову, который, изменяя названия, оставлял их узнаваемыми. Но сейчас не об этом. Дача Дукмасовых располагалась на первом холме от моря, как указывает Мазуренко. И далее она сообщает, что «Дача Стюр находилась рядом с дачей Дукмасовых, тоже на первом зеленомысском холме».
Обе дачи (Стюр и Дукмасовых) находились рядом, а из воспоминаний Белозерской, которые рассматривались ранее, мы знаем, что чета Булгаковых проживала в пансионе Стюр, бывшей вилле князей Барятинских. Из этого вполне логично вытекает следующее: голос отца Федора, раздававшийся со стороны дачи Думбасова (Дукмасова) был слышен на даче инженера Брунса (Стюр), где отдыхал Михаил Афанасьевич. Именно так и было описано направление доносившегося голоса в романе «12 стульев».
Если бы голос слышали Ильф и Петров, которые проживали на даче Дукмасовых, то голос отца Федора раздавался бы со стороны дачи Стюр или другой, какой-либо дачи. Таким образом, направление голоса, указанное в романе, говорит о том, что человек, слышавший этот голос, должен был находиться на даче Брунса (Стюр). А именно на этой даче и отдыхал Булгаков в 1927 году. На этом топографическое расследование
можно считать завершенным. И окончено оно в том же месте, где прекратились скитания отца Федора в поисках стульев - на Зеленом Мысе, любимом месте отдыха Михаила Булгакова, которое настолько было дорого писателю, что он даже поселил туда героев своей пьесы «Адам и Ева».
Приложение.
А Максимилиана Волошина Булгаков выведет позднее в образе кота Бегемота, в любимом многими романе «Мастер и Маргарита». Заглянем коротко в книгу Отари Кандаурова «Евангелие от Михаила», и прочтем несколько абзацев, в которых читатель узнает еще одного героя, родившегося в творческой лаборатории Булгакова, но «случайно» попавшего на страницы «Золотого теленка». Читаем из книги «Евангелие от Михаила»:
«О магических способностях Макса свидетельствуют очевидцы: однажды от его присутствия занялась огнем занавеска, отчего чуть не случился пожар; в другой раз он взглядом воспламенил сухую траву на склоне Кара-дага. Зато когда случайно загорелась дача и катастрофа была неминуема, он волевым усилием усмирил огонь и спас строения. Это свободно-повелительное обращение с огнем перешло в роман к коту Бегемоту вместе с некоторыми черточками Макса: толстый, увалень, добродушный, но ироничный, веселый, к тому же и литературный критик».
Далее следует запись о том времени, когда Булгаков с Белозерской отдыхали в Коктебеле у Волошина. Содержание записи приведет нас к второстепенным персонажам романа «Золотой теленок». Читаем:
«Разыгрывались шарады, составителем, режиссером и постановщиком которых был Булгаков. Макс вместе со всеми с удовольствием участвовал в них как простой актер. По воспоминаниям очевидцев, спектакль на слово Навуходоносор выглядел приблизительно так. Сцена первая: таверна; Люба Булгакова (в прошлом танцовщица) отплясывала на столе; поножовщина, мордобой (на' в ухо); затем к Максу, в роли восточного деспота, подползал некто и что-то, оглядываясь, шептал (донос); финал: Маруся Волошина ходила и орала: «Опять кто-то насорил (сор и op)». A потом появился Макс, опутанный простынями, - и вдруг взвизгнул, встал на четвереньки и стал жрать траву (т.е. известный факт помешательства Навуходоносора)».
Если перенестись в роман «Золотой теленок», в главу «Ярбух фюр психоаналитик», то читатель вспомнит, что работник «Геркулеса» бухгалтер Берлага попадает в психиатрическую клинику, в которой он изображает вице-короля Индии, якобы страдая манией величия. В палате, куда его поместили, находились еще два «сумасшедших», поведение которых можно сравнить со сценой помешательства Навуходоносора в спектакле, поставленном Булгаковым в Коктебеле в доме Волошина. Так же вспомним, что упоминание Навуходоносора присутствует в тексте романа, в описании посещения Остапом кинофабрики:
«Будешь, говорит, Навуходоносора играть или Валтасара в фильме, вот названия не помню».
А в «Золотом теленке», в главе «Ярбух фюр психоаналитик» мы читаем следующие строки:
«Два терпеливых санитара отвели сварливого вице-короля в небольшую палату для больных с неправильным поведением, где смирно лежали три человека. <…> При виде посетителей больные проявили необыкновенную активность. Толстый мужчина скатился с кровати, быстро встал на четвереньки и, высоко подняв обтянутый, как мандолина, зад, принялся отрывисто лаять и разгребать паркет задними лапами в больничных туфлях. Другой завернулся в одеяло и начал выкрикивать: «И ты, Брут, продался большевикам!»
И чуть дальше - цитата, в которой сказано о мании бухгалтера Берлаги:
«Потом он лег животом на пол и, дождавшись прибытия санитаров, принялся выкрикивать: - Я не более как вице-король Индии! Где мои верные наибы, магараджи, мои абреки, мои кунаки, мои слоны?»
Из вышеизложенного следует: образ Навуходоносора, обыгранный в булгаковском спектакле в Коктебеле, распался в «Золотом теленке» на два образа - образ человека-собаки и образ Кая Юлия Цезаря. А еще в пьесе Булгакова «Бег» мы находим и вице-короля Индии. Тараканьи бега в Константинополе. Об участниках забега читаем в пьесе «Бег»:
«Бегут: первый номер - Черная Жемчужина! Номер второй - фаворит Янычар. Третий - Баба-Яга! Четвертый - «Не плачь, дитя!» Серый в яблоках таракан! Пятый - Букашка! Шестой - Хулиган! Седьмая - Пуговица!»
В результате хитрости, которую придумал владелец тараканьих бегов Артур (он опоил таракана пивом), начинается драка. Читаем:
«Проститутка-красавица (вскочив на стол в ресторане, кричит). Братики! Fratelli! Боцманы с «Вице-короля Индии» подкупили Артура, чтобы Пуговицу играть!»
В этой зарисовке Булгаков использовал и пляску жены на столе, и имя Янычар, тем самым еще раз подтвердив, что он ничего не придумывает, а лишь расцвечивает увиденное. Уверена, что из этой зарисовки и примерил на себя бухгалтер Берлага манию вице-короля Индии, а «серый в яблоках» таракан подарил свой костюм Остапу Бендеру…
Не осталась в стороне и любимая Булгаковым Ялта. Последние сто рублей были изъяты Остапом у Кислярского именно в Ялте, а сам город описан яркими красками:
«К Ялте подошли в штилевую погоду, в изнуряющее солнечное утро. Оправившийся от морской болезни предводитель красовался на носу возле колокола, украшенного
литой славянской вязью. Веселая Ялта выстроила вдоль берега свои крошечные лавочки и рестораны-поплавки. На пристани стояли экипажики с бархатными сиденьями под полотняными вырезными тентами, автомобили и автобусы
"Крымкурсо" и товарищества "Крымский шофер". Кирпичные девушки вращали развернутые зонтики и махали платками».
В «Золотом теленке» привет Ялте передается упоминанием ялтинского градоначальника Думбадзе, в романе «Мастер и Маргарита» с помощью нечистой силы Степа Лиходеев был заброшен в Ялту. Да и как о ней не вспоминать, когда в очерке «Путешествие по Крыму» Булгаков посвятил Ялте следующие строки:
«Но до чего же она хороша! <...> Смутно белеет камень, парапеты, кипарисы, купы подстриженной зелени, луна догорает над волнорезом сзади, а впереди дворец, - черт возьми! В окнах гостиницы ярусами Ялта. Светлеет. По горам цепляются облака и льется воздух. Нигде и никогда таким воздухом, как в Ялте, не дышал. Не может не поправиться человек на таком воздухе. Он сладкий, холодный, пахнет цветами, если глубже вздохнуть - ощущаешь, как он входит струей. Нет лучше воздуха, чем в Ялте!»
Так же как Степа Лиходеев, попадают в Ялту и работники пера в рассказе «Город и его окрестности» из цикла «Необыкновенные истории из жизни города Колоколамска». Читаем:
«Что же касается газетных работников, очеркистов и описателей уездной жизни, то, даже стремясь в Колоколамск, они по странной иронии судьбы попадали в Ялту или Кисловодск, каковые города описывали с усердием, достойным лучшего применения».
Все зарисовки из кладовых Михаила Булгакова, в то время как в кладовых Ильфа и Петрова, как ты уже догадался, читатель, пока пустовато.