(no subject)
Времени нет ни на что. Стала много спать. Тетради, работа, танцы, ученики - не успеваю ничего. Друзья, семья, дом, ведьмак, фильмы, книги, да тупо сериалы - неа, не слышал. Но упорно (=упорото) таскаю с собой книжечку Лорки (двуязычную недавно заказала на Лабиринте за миллион рублей - три сборника там; и сонеты Шекспира в потрясающем издании), и ее вот, эту книжечку - читаю.
У меня всегда находилась в поэзии какая-нибудь такая любовь, от которой аж мурашки по коже - хотя непонятно ни черта. Ну ладно, ни черта - мало, в общем, понятно. Спасибо, есть в книге прекрасные комментарии Натальи Малиновской - но мне мало, хочу больше!
В общем, Лорка - это вот как раз такая любовь.
И, конечно, дело привычки, но как же я люблю все-таки русскую силлабо-тонику. В переводе Анатолия Гелескула - ох, мамочки! Плющит, просто плющит. В том смысле, что по-испански на ютубе слушаю - ну вообще никак. Параллельно читаю в ленте сразу несколько источников о Семана Санта в Севилье. Параллельно сегодня опять полтора часа тупила (вот прямо тупила, правда) на испанском. Плющит, да.
Вот это стихотворение почему-то заметила в первый раз.
Сан-Габриэль
(Севилья)
I
Высокий и узкобедрый,
стройней тростников лагуны,
идет он, кутая тенью
глаза и грустные губы;
поют горячие вены
серебряною струною,
а кожа в ночи мерцает,
как яблоки под луною.
И туфли мерно роняют
в туманы лунных цветений
два такта грустных и кратких
как траур облачной тени.
И нет ему в мире равных -
ни пальмы в песках кочевий,
ни короля на троне,
ни в небе звезды вечерней.
Когда над яшмовой грудью
лицо он клонит в моленье,
ночь на равнину выходит,
чтобы упасть на колени.
И укротителя горлиц,
чуждого ивам печальным,
Сан-Габриэля встречают
звоном гитар величальным.
- Когда в материнском лоне
зальется дитя слезами,
ты вспомни про тех цыганок,
что бисер тебе низали!
II
Анунсиасьон де лос Рейес
окраиною ночною
проходит, кутая плечи,
лохмотьями и луною.
И с лилией и улыбкой
Хиральды прекрасный правнук,
стоит Габриэль-архангел -
и нет ему в мире равных.
Таинственные цикады
по бисеру замерцали.
А звезды по небосклону
рассыпались бубенцами.
- О Сан-Габриэль, трикратно
меня пронизало счастье!
Сиянье твое жасмином
мои холодит запястья.
- Пошли тебе Бог отраду,
о смуглое чудо света!
Дитя у тебя родится
прекрасней ночного ветра.
- Ай, свет мой, Габриэлильо!
Ай, Сан-Габриэль пресветлый!
Сплела б тебе в изголовье
гвоздики и горицветы!
- Пошли тебе Бог отраду,
звезда под бедным нарядом!
Найдешь ты в груди сыновней
три раны с родинкой рядом.
- Ай, свет мой, Габриэлильо!
Ай, Сан-Габриэль пресветлый!
Как ноет под левой грудью,
теплом молока согретой!
- Пошли тебе Бог отраду,
сто внуков на ста престолах!
Твои горючие очи
тоскливей пустошей голых.
Дитя запевает в лоне
у матери изумленной.
Дрожит в голосочке песня
миндалинкою зеленой.
Архангел растаял в небе
над улицами пустыми…
А звезды на небосклоне
бессмертниками застыли.
У меня всегда находилась в поэзии какая-нибудь такая любовь, от которой аж мурашки по коже - хотя непонятно ни черта. Ну ладно, ни черта - мало, в общем, понятно. Спасибо, есть в книге прекрасные комментарии Натальи Малиновской - но мне мало, хочу больше!
В общем, Лорка - это вот как раз такая любовь.
И, конечно, дело привычки, но как же я люблю все-таки русскую силлабо-тонику. В переводе Анатолия Гелескула - ох, мамочки! Плющит, просто плющит. В том смысле, что по-испански на ютубе слушаю - ну вообще никак. Параллельно читаю в ленте сразу несколько источников о Семана Санта в Севилье. Параллельно сегодня опять полтора часа тупила (вот прямо тупила, правда) на испанском. Плющит, да.
Вот это стихотворение почему-то заметила в первый раз.
Сан-Габриэль
(Севилья)
I
Высокий и узкобедрый,
стройней тростников лагуны,
идет он, кутая тенью
глаза и грустные губы;
поют горячие вены
серебряною струною,
а кожа в ночи мерцает,
как яблоки под луною.
И туфли мерно роняют
в туманы лунных цветений
два такта грустных и кратких
как траур облачной тени.
И нет ему в мире равных -
ни пальмы в песках кочевий,
ни короля на троне,
ни в небе звезды вечерней.
Когда над яшмовой грудью
лицо он клонит в моленье,
ночь на равнину выходит,
чтобы упасть на колени.
И укротителя горлиц,
чуждого ивам печальным,
Сан-Габриэля встречают
звоном гитар величальным.
- Когда в материнском лоне
зальется дитя слезами,
ты вспомни про тех цыганок,
что бисер тебе низали!
II
Анунсиасьон де лос Рейес
окраиною ночною
проходит, кутая плечи,
лохмотьями и луною.
И с лилией и улыбкой
Хиральды прекрасный правнук,
стоит Габриэль-архангел -
и нет ему в мире равных.
Таинственные цикады
по бисеру замерцали.
А звезды по небосклону
рассыпались бубенцами.
- О Сан-Габриэль, трикратно
меня пронизало счастье!
Сиянье твое жасмином
мои холодит запястья.
- Пошли тебе Бог отраду,
о смуглое чудо света!
Дитя у тебя родится
прекрасней ночного ветра.
- Ай, свет мой, Габриэлильо!
Ай, Сан-Габриэль пресветлый!
Сплела б тебе в изголовье
гвоздики и горицветы!
- Пошли тебе Бог отраду,
звезда под бедным нарядом!
Найдешь ты в груди сыновней
три раны с родинкой рядом.
- Ай, свет мой, Габриэлильо!
Ай, Сан-Габриэль пресветлый!
Как ноет под левой грудью,
теплом молока согретой!
- Пошли тебе Бог отраду,
сто внуков на ста престолах!
Твои горючие очи
тоскливей пустошей голых.
Дитя запевает в лоне
у матери изумленной.
Дрожит в голосочке песня
миндалинкою зеленой.
Архангел растаял в небе
над улицами пустыми…
А звезды на небосклоне
бессмертниками застыли.