***
В последние дни почему-то часто вспоминаю своих дорогих ушедших. Конечно, обычно в привычном уже контексте «хорошо, что они этого не видят». И бабушкины запасы спичек и соли под кроватью, и мамину фразу «мы живем в аду», но очень часто, почему-то гораздо чаще бабушкину крестницу, мамину двоюродную сестру - тетю Тамару. И ее страшную «крестную» жизнь, в которой не было ни минуты обычного счастья, и ее светлую смерть, которая и не смертью была, а возвращением к Отцу.
Родная мать не любила ее, и тетя Тамара фактически жила у моей бабушки, которая ее жалела и привечала. Замуж вышла тоже не по любви, а чтобы просто убежать из дома. И после романо-германского отделения филологического факультета долгая жизнь в деревнях и селах. Алкоголичка-свекровь, муж-пьяница, который избивал, насиловал, выгонял раздетой на мороз. И дети, старший из которых был убит, и она черная от горя, тогда была у нас дома, где моя мама так же горевала о Диме, тогда еще живом, а потом везла тело сына домой, на сельское кладбище… И сын Саша, вечный крест, вечный младенец, которого не смогла сдать в интернат, отказаться и просто забыть, и жить дальше.
И при этом исключительный свет души. «Пока мы живы, будем жить по-живому», - говорила и даже в старости делала ремонт, выходила из дома в магазин в шляпке (сельская учительница!), любовалась новыми интересными вещами в магазине, выписывала интересные цитаты и стихи, которые зачитывала мне по телефону, готовила новые блюда по интересным рецептам, помогала деньгами всем, кто просил и не просил. К ней даже бывшие ученики, которые давно спились, подходили перехватить взаймы. И никогда, конечно, не отдавали. «Только двоечники меня и помнят», - вздыхала она. Но это было не так, любили и помнили ее многие. И долгие-долгие годы рака, неоперабельного, съедавшего ее каждый день. И каждый день она молилась - «Господи, дай мне еще жизни для Сашика». Потому что знала, что умрет она и его не станет. Давал.
Она позвонила, кажется, в феврале и просто сказала: «Я умираю». Но умерла потом, позже. И, наверное, это был самый главный дар, который я получила от нее. Потому что мне было дано счастье быть с ней, держать за руку, слышать последний вздох. Когда умирала тетя Тамара, я сидела рядом и думала, что вот маму я так проводить не смогла, а тетя подарила мне эту возможность. Потому что, открылось мне тогда, важно не только прожить рядом с человеком жизнь, а важно прожить вместе и его смерть, закрыть его глаза, поцеловать, омыть его тело, бросить горсть земли, погладить холодный и гладкий крест на его могиле. Попрощаться, проститься, простить и получить прощение. В городах смерть отодвинулась от нас, спряталась в больничных коридорах, стала безликой и по-настоящему страшной. Христианская кончина, о которой мы просим в храме во время ектеньи, «мирная непостыдная» на самом деле удивительное таинство.
Когда пришел священник ее соборовать и причащать, она уже не говорила. Но страшная рвота до того вдруг прекратилась, и она смогла принять Дары. И в какой-то момент вдруг подняла руку, торжественно и очень медленно перекрестилась и четким «учительским» голосом произнесла: «Господи Иисусе Христе, помилуй меня грешную». И это были ее последние слова. А священник обернулся ко мне и просто сказал: «Вот вам и чудо. Молитесь». И это был такой классический карикатурный священник, как рисовали на плакатах «Боевой карандаш» в 60-е годы, неохватный, с сальными волосами и помятым портфельчиком. Но я точно знаю, что при этом были не только мы втроем. А был и Он.
Кончается первая неделя Великого Поста. По-настоящему страшного Поста. В церквях сейчас звучит песнопение «Яко с нами Бог». Хорошо бы об этом помнить и жить, «яко с нами Бог».