Забытый человек Пётр Ионович Губонин, окончание
Губонина и подобных ему пионеров русского капитализма можно назвать «птенцами Александровских реформ»: зародившись и поднявшись на волне экономических и социальных преобразований, новая промышленная буржуазия была их соработником, соавтором и практически единственной опорой. Немногочисленной и потому слабой, увы. Недаром Александр II, первый дворянин державы, жаловал лично Петра Ионовича: вот такой русский мужик, собственным умом и энергией способный обогатить себя и Отечество, был его идеалом. «Не себе, а Родине» - этот девиз царь собственноручно начертал на пожалованном Губонину дворянском гербе. В богатеющем и деятельном мужике - источник процветания государства.
Привилегированный класс не желал никаких перемен, усматривая в них для себя лишь возможные проблемы. Дворянам сладко спалось в родных Обломовках¸ которые царю вздумалось будоражить ради предполагаемой государственной пользы. Нет, против самой государственной пользы они не возражали, но большей частью были способны лишь теоретизировать, ровно по Салтыкову-Щедрину - «как бы из убыточного хозяйства сделать прибыльное, ничего в оном не меняя?» В то время как сами они разорялись от государевых нововведений, оборотистый мужик, на том сильно богатевший, их раздражал. Раздражение это и непонимание отлично выражено в русской литературе, преимущественно дворянской.
Разночинное сословие новых образованных людей традиционно тяготело к той же дворянской культуре. Кем видел себя получающий образование выходец из социальных низов? Человеком, покончившим с тёмным наследием предков и приобщённым к прогрессивным идеям. Он жестоко страдал от нужды, но видел свою миссию в донесении народу света просвещения, сулившего свободу и благоденствие всем ныне бедным и угнетённым. И что являл собою его удивлённому взору буржуй-нувориш? Что, оказывается, можно разбогатеть, не постигая университетских наук, оставаясь в невежестве и религиозном дурмане? Буржуй не признаёт эмансипаций, пошло верует в Бога, заставляет народ работать на себя, а сам только жрёт от пуза и водку хлещет по кабакам. Для разночинца богатей-заводчик был много хуже и дворянина, и мужика: враг!
Только самих мужиков такие, как Губонин, не раздражали. (Образованные господа - чужие, непонятными словами изъясняются, а этот - свой, со всех сторон понятный, хозяин.) Но голос мужика не звучал в общем хоре русского общества, возненавидевшего русский капитализм.
С воцарением Александра III завершились буржуазные реформы: был отклонён проект конституции, прежде уже одобренный убитым монархом, началось сворачивание зародившихся в обществе демократических элементов. Была урезана свобода печати и университетов, упразднён мировой суд, внесены изменения в систему городского самоуправления. Права выбора лишились не имевшие недвижимой собственности. Опорой «незыблемого самодержавия», согласно манифесту 1881 года, Александр III видел только дворянство. Возможности развития сельского хозяйства, обеспеченные реформой 1861 года, были исчерпаны, а новых шагов в том же направлении не последовало. Вдобавок, при новом, «самом русском», государе в империи вдруг возник и необычайно заострился национальный вопрос.
Нет, предпоследний царь не был душителем и сатрапом. Он вообще был хорошим человеком, в юности мечтал заниматься делами армии при старшем брате-императоре. Но семнадцать покушений на отца-реформатора и вид его, разорванного в клочья, на смертном одре, кого хочешь сделают ретроградом.
Не удалось стареющему Губонину увидеть русского мужика зажиточным хозяином, покупающим отечественную технику: к концу века национальный доход на человека в России оставался низким, в 5-8 раз ниже, чем в других развитых странах. Слой крупной буржуазии также оставался очень тонким, и политическое влияние его было ничтожно. Предпринимателей с доходом более 10 тысяч рублей в стране насчитывалось, вместе с членами семей, до 200 тысяч человек - чуть более десятой доли процента населения.
С началом контрреформ Россия вступила в эпоху, послужившую прологом и завязкой драмы с кровавым финалом 1917 года.
После того как Губонин упокоился в заранее приготовленном для себя и жены склепе гурзуфской церкви, неожиданно выяснилось, что деньги текли в его карманы не сами собой. Не без его труда, оказывается, прибыльно функционировали заводы, солеварни и нефтепромыслы, и даже лучший в Европе крымский курорт. За 15 лет после смерти Петра Ионовича его наследники-сыновья полностью разорились.
В 1902 году Сергей Губонин продал гостиничный комплекс «Акционерному обществу курорта Гурзуф». Но и новые хозяева не справились с дорогостоящим хозяйством: переходя из одних рук в другие, оно разорялось и чахло.
В январе 1921 года курорт был национализирован и передан в ведение крымского Курортного управления, а с 22-го года санаторий отошел Наркомвоенмору. В отличие от также национализированных великокняжеских дворцов, бывшее имение Губонина представляло собой центр города Гурзуфа, с улицами, набережными, парковыми аллеями и площадями - заборов, понятное дело, вокруг никогда не было. С этой проблемой уставшие в революционных битвах комиссары легко справились - долго ли отгородиться. А вот с церковью что делать? - она ведь тут же стоит и мешает отдыхать! До 34 года терпели и, наконец, развалили её, к чертям. На этом месте построили лечебный корпус. А тела Губонина и его жены просто выбросили. Не перезахоронили, а буквально выбросили - на помойку. Буржуй, вражина.
Потом ещё пустили слух, что это татары его прах достали и растерзали, мол, от ненависти. Враньё, конечно. У мусульман вообще не принято могилы потрошить. Да и ненависти именно к Губонину, строителю мечети, у них никакой не было - они при нём неплохо жили. Согласно другой легенде, местные как раз останки подобрали и тайно закопали где-то. Скорее всего, так и было, но где - никто не знает.
Современник Губонина Скальковский так отзывался о нем:
«Глядя на Губонина , с его красивой, чисто русской наружностью, красивыми оборотами речи и мягкими манерами, мне становилось ясно как бояре и дьяки московской Руси без малейшего образования, кроме грамотности, заимствованной у пономаря или из чтения рукописных переводов нескольких книг византийских церковных писателей, решали с успехом важнейшие государственные дела, искусно вели дипломатические переговоры и лицом в грязь не ударяли при утонченном дворе Людовика XV».
Не существует могилы Петра Ионовича, нет ему памятников, ничто из построенного не отмечено его именем сегодня на просторах бывшей России. Храмы разрушены, национализированные заводы вторично разворованы приватизациями. Уже стёрт из народной памяти «губонинский трамвай» - и трамваев-то никаких почти не осталось.
Дела забыты, а смысл их утрачен.
Смысл его жизни и был ответом на вопрос «что делать?» Но не там искали. Потому до сих пор не поняли, кто и в чём виноват.
Привилегированный класс не желал никаких перемен, усматривая в них для себя лишь возможные проблемы. Дворянам сладко спалось в родных Обломовках¸ которые царю вздумалось будоражить ради предполагаемой государственной пользы. Нет, против самой государственной пользы они не возражали, но большей частью были способны лишь теоретизировать, ровно по Салтыкову-Щедрину - «как бы из убыточного хозяйства сделать прибыльное, ничего в оном не меняя?» В то время как сами они разорялись от государевых нововведений, оборотистый мужик, на том сильно богатевший, их раздражал. Раздражение это и непонимание отлично выражено в русской литературе, преимущественно дворянской.
Разночинное сословие новых образованных людей традиционно тяготело к той же дворянской культуре. Кем видел себя получающий образование выходец из социальных низов? Человеком, покончившим с тёмным наследием предков и приобщённым к прогрессивным идеям. Он жестоко страдал от нужды, но видел свою миссию в донесении народу света просвещения, сулившего свободу и благоденствие всем ныне бедным и угнетённым. И что являл собою его удивлённому взору буржуй-нувориш? Что, оказывается, можно разбогатеть, не постигая университетских наук, оставаясь в невежестве и религиозном дурмане? Буржуй не признаёт эмансипаций, пошло верует в Бога, заставляет народ работать на себя, а сам только жрёт от пуза и водку хлещет по кабакам. Для разночинца богатей-заводчик был много хуже и дворянина, и мужика: враг!
Только самих мужиков такие, как Губонин, не раздражали. (Образованные господа - чужие, непонятными словами изъясняются, а этот - свой, со всех сторон понятный, хозяин.) Но голос мужика не звучал в общем хоре русского общества, возненавидевшего русский капитализм.
С воцарением Александра III завершились буржуазные реформы: был отклонён проект конституции, прежде уже одобренный убитым монархом, началось сворачивание зародившихся в обществе демократических элементов. Была урезана свобода печати и университетов, упразднён мировой суд, внесены изменения в систему городского самоуправления. Права выбора лишились не имевшие недвижимой собственности. Опорой «незыблемого самодержавия», согласно манифесту 1881 года, Александр III видел только дворянство. Возможности развития сельского хозяйства, обеспеченные реформой 1861 года, были исчерпаны, а новых шагов в том же направлении не последовало. Вдобавок, при новом, «самом русском», государе в империи вдруг возник и необычайно заострился национальный вопрос.
Нет, предпоследний царь не был душителем и сатрапом. Он вообще был хорошим человеком, в юности мечтал заниматься делами армии при старшем брате-императоре. Но семнадцать покушений на отца-реформатора и вид его, разорванного в клочья, на смертном одре, кого хочешь сделают ретроградом.
Не удалось стареющему Губонину увидеть русского мужика зажиточным хозяином, покупающим отечественную технику: к концу века национальный доход на человека в России оставался низким, в 5-8 раз ниже, чем в других развитых странах. Слой крупной буржуазии также оставался очень тонким, и политическое влияние его было ничтожно. Предпринимателей с доходом более 10 тысяч рублей в стране насчитывалось, вместе с членами семей, до 200 тысяч человек - чуть более десятой доли процента населения.
С началом контрреформ Россия вступила в эпоху, послужившую прологом и завязкой драмы с кровавым финалом 1917 года.
После того как Губонин упокоился в заранее приготовленном для себя и жены склепе гурзуфской церкви, неожиданно выяснилось, что деньги текли в его карманы не сами собой. Не без его труда, оказывается, прибыльно функционировали заводы, солеварни и нефтепромыслы, и даже лучший в Европе крымский курорт. За 15 лет после смерти Петра Ионовича его наследники-сыновья полностью разорились.
В 1902 году Сергей Губонин продал гостиничный комплекс «Акционерному обществу курорта Гурзуф». Но и новые хозяева не справились с дорогостоящим хозяйством: переходя из одних рук в другие, оно разорялось и чахло.
В январе 1921 года курорт был национализирован и передан в ведение крымского Курортного управления, а с 22-го года санаторий отошел Наркомвоенмору. В отличие от также национализированных великокняжеских дворцов, бывшее имение Губонина представляло собой центр города Гурзуфа, с улицами, набережными, парковыми аллеями и площадями - заборов, понятное дело, вокруг никогда не было. С этой проблемой уставшие в революционных битвах комиссары легко справились - долго ли отгородиться. А вот с церковью что делать? - она ведь тут же стоит и мешает отдыхать! До 34 года терпели и, наконец, развалили её, к чертям. На этом месте построили лечебный корпус. А тела Губонина и его жены просто выбросили. Не перезахоронили, а буквально выбросили - на помойку. Буржуй, вражина.
Потом ещё пустили слух, что это татары его прах достали и растерзали, мол, от ненависти. Враньё, конечно. У мусульман вообще не принято могилы потрошить. Да и ненависти именно к Губонину, строителю мечети, у них никакой не было - они при нём неплохо жили. Согласно другой легенде, местные как раз останки подобрали и тайно закопали где-то. Скорее всего, так и было, но где - никто не знает.
Современник Губонина Скальковский так отзывался о нем:
«Глядя на Губонина , с его красивой, чисто русской наружностью, красивыми оборотами речи и мягкими манерами, мне становилось ясно как бояре и дьяки московской Руси без малейшего образования, кроме грамотности, заимствованной у пономаря или из чтения рукописных переводов нескольких книг византийских церковных писателей, решали с успехом важнейшие государственные дела, искусно вели дипломатические переговоры и лицом в грязь не ударяли при утонченном дворе Людовика XV».
Не существует могилы Петра Ионовича, нет ему памятников, ничто из построенного не отмечено его именем сегодня на просторах бывшей России. Храмы разрушены, национализированные заводы вторично разворованы приватизациями. Уже стёрт из народной памяти «губонинский трамвай» - и трамваев-то никаких почти не осталось.
Дела забыты, а смысл их утрачен.
Смысл его жизни и был ответом на вопрос «что делать?» Но не там искали. Потому до сих пор не поняли, кто и в чём виноват.