Интервью Патрика Нотомб, отца Амели
"Гигиена убийцы" и ваша книга, "В Стэнлевилле", вышли почти одновременно, это счастливое совпадение?
Я сказал бы, что это больше из-за обстоятельств, потому что мое произведение, которое повествует о событиях, произошедший в 1964 году, когда я был заложником в Стэнлевилле, по политическим причинам, ждала много лет, чтобы выйти в печать. Я тогда, рискуя жизнью, вел более-менее шифрованный дневник, который мне удалось спрятать прежде, чем попасть в плен, и за которым я вернулся после после освобождения. Я написал свою книгу по мотивам этих записей. Я закончил ее 30 сентября 1966. Как обычно, для такого рода изданий было нужно разрешение министерства, прежде чем ее публиковать. Так как эта книга осуждает мятежников за то, что они взяли нас в плен, но осуждает не полностью, потому что там признается, что у них были веские причины совершить мятеж, при публикации мы ставили на кон репутацию правительства Конго, с риском испортить отношения с Мобуту. Стоило подождать. Наконец, в 1992, когда отношения между Бельгией и Мобуту окончательно испортились,я получил разрешение на публикацию. Если с моей стороны не было никакого оппортунизма издать ее в январе 1993, я должен признать, что воспользовался резонансом от публикации "Гигиены убийцы", например, я был принят в брюссельском магазине Libris после моей дочери.
Это правда, что вы пишете пьесы?
Во время моей молодости, когда я был студентом, я писал в университете ревю по праву. Университетское ревю - это спектакль, где смеются над профессорами. Я написал три. Я достаточно легко видел в людях смешное. Затем, будучи дипломатом, я научился доброжелательности. Потому что в этой профессии, даже если видишь в людях гротеск, не следует особенно говорить об этом. Амели унаследовала это чувство реплики. Когда у нас были гости, она отваживалась говорить им очень сильные вещи. Поскольку она делала это с большим тактом, это всегда принимали.
Она научилась этому такту в мире дипломатии?
В кругу семьи мы не придерживались правил дипломатии. Но на приемах, на которых она присутствовала, все дипломаты использовали тот же кодифицированный язык. Да, наверное, она там научилось мило говорить ужасные вещи. Я хотел бы привести другой пример. В "Любовном саботаже" есть очень верные политические суждения о Китае 70-х. Когда мы жили в этой стране, я часто говорил дома о том, что делали китайцы. Наши гости держались того же мнения. Я был ошеломлен, что Амели смогла это запомнить, хотя ей было чуть больше пяти лет. Некоторые вещи она почувствовала сама. Вы не можете представить, насколько это справедливо. когда она гворит о "Бульваре обитаемого уродства". Все эти китайские бульвары, гигантские, окруженные отвратительными уродливыми зданиями, там едва можно было жить. Я думаю, что она очень проницательна к политическим обстоятельствам, к декорациям.
Почему, как вы думаете, Япония сказалась на Амели до такой степени сильнее, чем Китай?
Она сказала это сама, она была убеждена в детстве, что была японкой. Я помню, как через несколько месяцев после переезда в Китай, когда у меня был первый отпуск, я сказал детям: "Мы возвращаемся домой". И Амели ответила: "Мы возвращаемся в Японию". Именно эту страну она считала своим настоящим домом. Ее ранее детство сказалось на ней фатально. Она действительно была пропитана этой страной. Ее няня обращалась с ней как с богиней. Это была золотая жизнь. В ее поведении есть что-то японское, ее огромная вежливость, которая не только из дипломатии. Можно сказать, она - современная японка, у которой нет холода в глазах. Я встречал там девушек, похождих на нее.
Ее склонность использовать диалоги досталась ей от вас?
То, что ясно - это что я всегда любил диалоги. Даже в моей книге о Стэнлевилле лучшие отрывки - это диалоги. Я ежедневно вел захватывающие политические разговоры с властями Конго и главарями мятежников. Записи наших встреч - лучшая контрибуция, которую я могу дать истории, потому что в конце концов другие пленные испытывали те же трудности и те же ужасы, что и я. Я всегда говорил Амели, что она рождена быть драматургом, и я верю, что именно в этом жанре завершится ее литературная карьера.
Что вы думаете о том, каким вы выглядите в книгах Амели?
Она невероятно добра. Я неохотно скажу, что она несправедлива.То есть она немного преувеличивает. Когда она говорит обо мне как о великом певце Но, например. Это правда, что я певец Но, но когда она утверждает, что я был дипломатом днем и певцом Но по вечерам, это не совсем так. На самом деле я поднимался на сцену пять или шесть раз с другими любителями. Я совсем не был профессиональным актером. С другой стороны, она пишет, что я вставал каждый день в пять утра, чтобы идти на урок в шесть часов, а на самом деле у меня был один урок в неделю в 7 часов утра.Это литературные преувеличения.
Люди, которые вам встречаются, судят о вас по тому, каким она вывела вас в книгах?
Когда я был молодой, мой прадед был сенатором, и меня спрашивали, кем я ему прихожусь. Потом мой дядя Шарль-Фердинанд стал министром, и вторую треть моей жизни меня спрашивали, кем я ему прихожусь. И спустя десять лет, меня спрашивают, кем я прихожусь Амели. У меня такое впечатление, что я никогда не существовал сам по себе, а только как приложение к известному члену семьи.Я не знаю, такова ли судьба всех родителей знаменитых детей, но для меня и моей жены успех Амели - это благословение. В моих глазах ее успех значит больше, чем мой. Это успокаивает - знать, что у человека, за которого ты отвечаешь, есть будущее.
Когда она была маленькой, по ней можно было сказать, что однажды она станет писательницей?
Она всегда была очень одаренным ребенком и страстной читательницей. Я помню, как в Китае, когда ей было пять, шесть лет, она лежала на полу, читая словарь Ларусс. Ей говорили: "Но ведь он полон слов, которые тебе незнакомы". Она отвечала: "Все эти слова, все эти слова, ну это же великолепно". Не стоит забывать также, что ее обучение полностью ей подходило. В ее книгах можно заметить, как она овладела филологической культурой, которой обучалась в университете. Ей было примерно шестнадцать лет, когда мы поняли, что она пишет.
Когда она была маленькой, она никогда не говорила, что хочет быть писательницей?
Нет. Могу только сказать, что еще в университете, прежде чем стать писательницей, она сделала себе визитные карточки из бумаги для писем, где было написано: Амели Нотомб, философ и писатель.
Вы читаете критику ее книг?
Как и она. Когда ее хвалят, я счастлив, когда ее критикуют, что случается реже, я злюсь и очень несчастен.
У вас нет впечатления, что, благодаря ее книгам, вы лучше знаете Амели, чем Жюльетту, например?
Нет. Моя вторая дочь нежная и очень спокойная. Я думаю, что, если бы она писала романы, из них мы узнали бы о ней гораздо больше, чем узнаем об Амели, которая, как вы знаете, очень экспрессивна. Если меня удивляет ее зрелость во всем, что она понимает, в том, что касается ее личности, то книги не показали мне о ней ничего нового.
Перевод мой. Перевожу как умею.
Я сказал бы, что это больше из-за обстоятельств, потому что мое произведение, которое повествует о событиях, произошедший в 1964 году, когда я был заложником в Стэнлевилле, по политическим причинам, ждала много лет, чтобы выйти в печать. Я тогда, рискуя жизнью, вел более-менее шифрованный дневник, который мне удалось спрятать прежде, чем попасть в плен, и за которым я вернулся после после освобождения. Я написал свою книгу по мотивам этих записей. Я закончил ее 30 сентября 1966. Как обычно, для такого рода изданий было нужно разрешение министерства, прежде чем ее публиковать. Так как эта книга осуждает мятежников за то, что они взяли нас в плен, но осуждает не полностью, потому что там признается, что у них были веские причины совершить мятеж, при публикации мы ставили на кон репутацию правительства Конго, с риском испортить отношения с Мобуту. Стоило подождать. Наконец, в 1992, когда отношения между Бельгией и Мобуту окончательно испортились,я получил разрешение на публикацию. Если с моей стороны не было никакого оппортунизма издать ее в январе 1993, я должен признать, что воспользовался резонансом от публикации "Гигиены убийцы", например, я был принят в брюссельском магазине Libris после моей дочери.
Это правда, что вы пишете пьесы?
Во время моей молодости, когда я был студентом, я писал в университете ревю по праву. Университетское ревю - это спектакль, где смеются над профессорами. Я написал три. Я достаточно легко видел в людях смешное. Затем, будучи дипломатом, я научился доброжелательности. Потому что в этой профессии, даже если видишь в людях гротеск, не следует особенно говорить об этом. Амели унаследовала это чувство реплики. Когда у нас были гости, она отваживалась говорить им очень сильные вещи. Поскольку она делала это с большим тактом, это всегда принимали.
Она научилась этому такту в мире дипломатии?
В кругу семьи мы не придерживались правил дипломатии. Но на приемах, на которых она присутствовала, все дипломаты использовали тот же кодифицированный язык. Да, наверное, она там научилось мило говорить ужасные вещи. Я хотел бы привести другой пример. В "Любовном саботаже" есть очень верные политические суждения о Китае 70-х. Когда мы жили в этой стране, я часто говорил дома о том, что делали китайцы. Наши гости держались того же мнения. Я был ошеломлен, что Амели смогла это запомнить, хотя ей было чуть больше пяти лет. Некоторые вещи она почувствовала сама. Вы не можете представить, насколько это справедливо. когда она гворит о "Бульваре обитаемого уродства". Все эти китайские бульвары, гигантские, окруженные отвратительными уродливыми зданиями, там едва можно было жить. Я думаю, что она очень проницательна к политическим обстоятельствам, к декорациям.
Почему, как вы думаете, Япония сказалась на Амели до такой степени сильнее, чем Китай?
Она сказала это сама, она была убеждена в детстве, что была японкой. Я помню, как через несколько месяцев после переезда в Китай, когда у меня был первый отпуск, я сказал детям: "Мы возвращаемся домой". И Амели ответила: "Мы возвращаемся в Японию". Именно эту страну она считала своим настоящим домом. Ее ранее детство сказалось на ней фатально. Она действительно была пропитана этой страной. Ее няня обращалась с ней как с богиней. Это была золотая жизнь. В ее поведении есть что-то японское, ее огромная вежливость, которая не только из дипломатии. Можно сказать, она - современная японка, у которой нет холода в глазах. Я встречал там девушек, похождих на нее.
Ее склонность использовать диалоги досталась ей от вас?
То, что ясно - это что я всегда любил диалоги. Даже в моей книге о Стэнлевилле лучшие отрывки - это диалоги. Я ежедневно вел захватывающие политические разговоры с властями Конго и главарями мятежников. Записи наших встреч - лучшая контрибуция, которую я могу дать истории, потому что в конце концов другие пленные испытывали те же трудности и те же ужасы, что и я. Я всегда говорил Амели, что она рождена быть драматургом, и я верю, что именно в этом жанре завершится ее литературная карьера.
Что вы думаете о том, каким вы выглядите в книгах Амели?
Она невероятно добра. Я неохотно скажу, что она несправедлива.То есть она немного преувеличивает. Когда она говорит обо мне как о великом певце Но, например. Это правда, что я певец Но, но когда она утверждает, что я был дипломатом днем и певцом Но по вечерам, это не совсем так. На самом деле я поднимался на сцену пять или шесть раз с другими любителями. Я совсем не был профессиональным актером. С другой стороны, она пишет, что я вставал каждый день в пять утра, чтобы идти на урок в шесть часов, а на самом деле у меня был один урок в неделю в 7 часов утра.Это литературные преувеличения.
Люди, которые вам встречаются, судят о вас по тому, каким она вывела вас в книгах?
Когда я был молодой, мой прадед был сенатором, и меня спрашивали, кем я ему прихожусь. Потом мой дядя Шарль-Фердинанд стал министром, и вторую треть моей жизни меня спрашивали, кем я ему прихожусь. И спустя десять лет, меня спрашивают, кем я прихожусь Амели. У меня такое впечатление, что я никогда не существовал сам по себе, а только как приложение к известному члену семьи.Я не знаю, такова ли судьба всех родителей знаменитых детей, но для меня и моей жены успех Амели - это благословение. В моих глазах ее успех значит больше, чем мой. Это успокаивает - знать, что у человека, за которого ты отвечаешь, есть будущее.
Когда она была маленькой, по ней можно было сказать, что однажды она станет писательницей?
Она всегда была очень одаренным ребенком и страстной читательницей. Я помню, как в Китае, когда ей было пять, шесть лет, она лежала на полу, читая словарь Ларусс. Ей говорили: "Но ведь он полон слов, которые тебе незнакомы". Она отвечала: "Все эти слова, все эти слова, ну это же великолепно". Не стоит забывать также, что ее обучение полностью ей подходило. В ее книгах можно заметить, как она овладела филологической культурой, которой обучалась в университете. Ей было примерно шестнадцать лет, когда мы поняли, что она пишет.
Когда она была маленькой, она никогда не говорила, что хочет быть писательницей?
Нет. Могу только сказать, что еще в университете, прежде чем стать писательницей, она сделала себе визитные карточки из бумаги для писем, где было написано: Амели Нотомб, философ и писатель.
Вы читаете критику ее книг?
Как и она. Когда ее хвалят, я счастлив, когда ее критикуют, что случается реже, я злюсь и очень несчастен.
У вас нет впечатления, что, благодаря ее книгам, вы лучше знаете Амели, чем Жюльетту, например?
Нет. Моя вторая дочь нежная и очень спокойная. Я думаю, что, если бы она писала романы, из них мы узнали бы о ней гораздо больше, чем узнаем об Амели, которая, как вы знаете, очень экспрессивна. Если меня удивляет ее зрелость во всем, что она понимает, в том, что касается ее личности, то книги не показали мне о ней ничего нового.
Перевод мой. Перевожу как умею.