Перенос в травме. 1
Оригинал взят уalexey5351в Перенос в травме. 1
Перевод отрывка текста из книги ”Trauma and Recovery. The aftermath of violence - from domestic abuse to political terror” by Judith Herman, M.D.
_
Пациенты, страдающие от травматичного синдрома, формируют характерный тип переноса в терапевтических отношениях. Их эмоциональный отклик на человека, находящегося в позиции власти над ними, деформирован ощущением ужаса. По этой причине реакции травматичного переноса интенсивны и создается ощущение, что речь идет о жизни и смерти, что редко встречается в обычных терапевтических отношениях. Как сказал Кернберг, “Это выглядит, как-будто жизнь пациента зависит от возможности контролировать терапевта.” Наиболее точные описания колебаний травматичного переноса встречаются в кейсах терапии пограничного расстройства личности, которые были написаны еще до того, как возможные причины этого расстройства были известны. Исследователям казалось, что деструктивная сила постоянно внедряется в отношения терапевта и пациента. Эту силу, которую традиционно относили к врожденной агрессии пациента, сейчас можно более точно назвать проявлением образа насильника. Психиатр Эрик Листер заметил, что перенос у травмированных пациентов отражает скорее всего не просто диадные отношения в терапии, а скорее тройственные отношения: “Террор выглядит таким образом, как-будто терапевт и пациент находятся в присутствии третьего человека. Это образ насильника, который … требовал молчания, и чей приказ молчать [сейчас] нарушается.”
Травматичный перенос отражает не только ощущение ужаса (террора), но и ощущение беспомощности. В момент травмы жертва испытывает абсолютную беспомощность. Она не способна защитить себя сама и кричит, призывая ей помочь, но никто не приходит на помощь. Она чувствует себя абсолютно брошенной. Память об этом ощущении проникает во все последующие отношения. Чем сильнее эмоциональное убеждение пациента в беспомощности и “брошенности,” тем более остро она чувствует отчаяние и ощущает потребность во всемогущем спасателе. Часто она предоставляет эту роль терапевту. Она может сформировать сильно идеализированные ожидания в отношении терапевта. Идеализация терапевта защищает пациента - на уровне фантазии - от ощущения ужаса травмы. В одном из успешных терапевтических кейсов терапевт и пациент смогли понять ощущение ужаса, как источник, из которого выросло требование пациента о спасении: “Терапевт заметила - Это страшно - нуждаться в ком-то так сильно и ощущать, что не можешь контролировать человека.” Пациент прониклась этой фразой и продолжила мысль: “Это страшно, потому что вы можете меня убить тем что вы мне говорите… или если вам станет все равно, или если вы меня бросите.” Терапевт ответила: “Теперь нам понятно, почему вам нужно, чтобы я была идеальной.”
Когда у терапевта не получается соотвествовать ожиданиям идеальности - а это происходит неизбежно - пациента обычно переполняет ярость. Поскольку пацент чувствует, что его жизнь зависит от спасателя, он не может себе позволить быть толерантным - он не может позволить терапевту быть просто человеком и иметь право на ошибку. Беспомощность травмированного человека, его отчаяние, ярость на спасателя, который пусть даже и на мгновение, но не смог соответствовать своей роли, иллюстрирована в кейсе ветерана Вьетнамской войны Тима О’Брайана. Он описал свои ощущения после ранения в сражении:
'Желание мести ело меня изнутри. Ночью я крепко пил…. Я помню, как меня подстрелили и как я орал чтобы прислали медика и потом ждал, ждал, ждал, один раз потерял сознание, потом очнулся и опять орал, и помню как от того, что я кричал было еще больнее, я помню этот ужасный запах, исходящий от меня, пот, страх, неумелые пальцы Бобби Джоргенсена, когда он наконец добрался до меня и начал оказывать первую помощь. Я помню, как я вспоминал все это, снова и снова, каждую деталь… Я хотел наорать на него: “Ты кретин, это шок - я умираю,” но все что я мог - это кричать. Я вспоминал все это, и больницу и сестер. Я даже помню ярость. Но я больше не мог чувствовать. В конце концов все что я чувствовал - это холод в груди. Во-первых - этот парень меня чуть не убил. Во-вторых - он должен за это заплатить.'
Это свидетельство показывает не только беспомощную ярость жертвы, которая испытывает ужас смерти, но и смещение (displacement) его ярости с того человка, который в него стрелял на того, кто помогал. Тим чувствует, что его чуть не убил медик, а не солдат противника. Кроме того, его ярость смешана с ощущением оскорбления и со стыдом. Хотя ему очень нужна помощь медика, ему непереносимо, что его видят в таком “грязном” состоянии. Пока его раны залечиваются в больнице, он планирует отомстить - не тому, кто стрелял, а неумелому медику.
Многие травмированные люди чувствуют ту же ярость к тем, кто пытается им помогать, и переживают те же фантазии мести. В этих фантазиях они хотят унизить расстраивающего их и вызывающего зависть терапевта до того самого непереносимого состояния ужаса, беспомощности и стыда, которое они испытали сами.
Источник:
Trauma and Recovery: The Aftermath of Violence--from Domestic Abuse to Political Terror by Judith Herman
Перевод отрывка текста из книги ”Trauma and Recovery. The aftermath of violence - from domestic abuse to political terror” by Judith Herman, M.D.
_
Пациенты, страдающие от травматичного синдрома, формируют характерный тип переноса в терапевтических отношениях. Их эмоциональный отклик на человека, находящегося в позиции власти над ними, деформирован ощущением ужаса. По этой причине реакции травматичного переноса интенсивны и создается ощущение, что речь идет о жизни и смерти, что редко встречается в обычных терапевтических отношениях. Как сказал Кернберг, “Это выглядит, как-будто жизнь пациента зависит от возможности контролировать терапевта.” Наиболее точные описания колебаний травматичного переноса встречаются в кейсах терапии пограничного расстройства личности, которые были написаны еще до того, как возможные причины этого расстройства были известны. Исследователям казалось, что деструктивная сила постоянно внедряется в отношения терапевта и пациента. Эту силу, которую традиционно относили к врожденной агрессии пациента, сейчас можно более точно назвать проявлением образа насильника. Психиатр Эрик Листер заметил, что перенос у травмированных пациентов отражает скорее всего не просто диадные отношения в терапии, а скорее тройственные отношения: “Террор выглядит таким образом, как-будто терапевт и пациент находятся в присутствии третьего человека. Это образ насильника, который … требовал молчания, и чей приказ молчать [сейчас] нарушается.”
Травматичный перенос отражает не только ощущение ужаса (террора), но и ощущение беспомощности. В момент травмы жертва испытывает абсолютную беспомощность. Она не способна защитить себя сама и кричит, призывая ей помочь, но никто не приходит на помощь. Она чувствует себя абсолютно брошенной. Память об этом ощущении проникает во все последующие отношения. Чем сильнее эмоциональное убеждение пациента в беспомощности и “брошенности,” тем более остро она чувствует отчаяние и ощущает потребность во всемогущем спасателе. Часто она предоставляет эту роль терапевту. Она может сформировать сильно идеализированные ожидания в отношении терапевта. Идеализация терапевта защищает пациента - на уровне фантазии - от ощущения ужаса травмы. В одном из успешных терапевтических кейсов терапевт и пациент смогли понять ощущение ужаса, как источник, из которого выросло требование пациента о спасении: “Терапевт заметила - Это страшно - нуждаться в ком-то так сильно и ощущать, что не можешь контролировать человека.” Пациент прониклась этой фразой и продолжила мысль: “Это страшно, потому что вы можете меня убить тем что вы мне говорите… или если вам станет все равно, или если вы меня бросите.” Терапевт ответила: “Теперь нам понятно, почему вам нужно, чтобы я была идеальной.”
Когда у терапевта не получается соотвествовать ожиданиям идеальности - а это происходит неизбежно - пациента обычно переполняет ярость. Поскольку пацент чувствует, что его жизнь зависит от спасателя, он не может себе позволить быть толерантным - он не может позволить терапевту быть просто человеком и иметь право на ошибку. Беспомощность травмированного человека, его отчаяние, ярость на спасателя, который пусть даже и на мгновение, но не смог соответствовать своей роли, иллюстрирована в кейсе ветерана Вьетнамской войны Тима О’Брайана. Он описал свои ощущения после ранения в сражении:
'Желание мести ело меня изнутри. Ночью я крепко пил…. Я помню, как меня подстрелили и как я орал чтобы прислали медика и потом ждал, ждал, ждал, один раз потерял сознание, потом очнулся и опять орал, и помню как от того, что я кричал было еще больнее, я помню этот ужасный запах, исходящий от меня, пот, страх, неумелые пальцы Бобби Джоргенсена, когда он наконец добрался до меня и начал оказывать первую помощь. Я помню, как я вспоминал все это, снова и снова, каждую деталь… Я хотел наорать на него: “Ты кретин, это шок - я умираю,” но все что я мог - это кричать. Я вспоминал все это, и больницу и сестер. Я даже помню ярость. Но я больше не мог чувствовать. В конце концов все что я чувствовал - это холод в груди. Во-первых - этот парень меня чуть не убил. Во-вторых - он должен за это заплатить.'
Это свидетельство показывает не только беспомощную ярость жертвы, которая испытывает ужас смерти, но и смещение (displacement) его ярости с того человка, который в него стрелял на того, кто помогал. Тим чувствует, что его чуть не убил медик, а не солдат противника. Кроме того, его ярость смешана с ощущением оскорбления и со стыдом. Хотя ему очень нужна помощь медика, ему непереносимо, что его видят в таком “грязном” состоянии. Пока его раны залечиваются в больнице, он планирует отомстить - не тому, кто стрелял, а неумелому медику.
Многие травмированные люди чувствуют ту же ярость к тем, кто пытается им помогать, и переживают те же фантазии мести. В этих фантазиях они хотят унизить расстраивающего их и вызывающего зависть терапевта до того самого непереносимого состояния ужаса, беспомощности и стыда, которое они испытали сами.
Источник:
Trauma and Recovery: The Aftermath of Violence--from Domestic Abuse to Political Terror by Judith Herman