От привязанности к разочарованию. Или про " слёзы сепарации"
История взаимоотношений психотерапевта с пациентом в определённой степени призвана воплотить в жизнь не случившуюся историю взросления пациента в своих отношениях с родителями. Эта история взросления, путь к личностной зрелости, неизбежно проходит через точки расставания: через расставание со своей иллюзией о всемогуществе терапевта, расставание со своей иллюзий про родительскую любовь терапевта к пациенту, через рассатавание со своей иллюзией про то, что терапевт любит пациента той любовью, которая только единственно и возможна в действительных детско - родительских отношениях - с родными родителями и своими родными детьми. Все эти точки расставаний, как правило сопровождаются болью утраты, слезами сепарации.Но без этой стадии психотерапевтических отношений - стадии сепарации - исцеление не возможно. Сначала привязанность, потом отделение. Отделение, которое сопровождается почти всегда болью мучительного напряжения во взаимоотношениях с психотерапевтом.
Но если выдержать это напряжение, пройти этот этап - то можно сделать новый, решительный шаг к исцелению и к свободе. Вот как описывает этап сепарации в психотерапии Д.Калшед:
"В терапии похожие "моменты" случаются тогда, когда шизоидный пациент набирается храбрости предъявить терапевту свои действительные требования, т. е. трансферные требования, которые терапевт не в состоянии удовлетворить, даже если бы и захотел. Честное признание терапевтом своих ограничений приводит к "разочарованию", и пациент подвергается повторной травматизации. Аналитик тоже травмирован и устрашен. Оказывается, все его добрые намерения привели лишь к порождению ужасной иллюзии - созависимости с внутренней Рапунцелью пациента. На этом этапе обе стороны страдают от утраты иллюзий. Пациент думал, что терапевт действительно будет для него связующей нитью с жизнью в реальном мире,- на самом деле исполнит свое обещание и будет Принцем. Терапевт же считал, что пациент будет исцелен одними лишь эмпатией и пониманием, и что он оставит свои нескончаемые требования раппорта, сочувствия, поддерживающей подпитки. Вместо этого, к их взаимному огорчению, потребности внутри этой "симбиотической мембраны" как были, так и остались неудовлетворенными и, похоже, они никогда не будут удовлетворены. На этом этапе терпение терапевта может начать иссякать. К своему растущему раздражению, терапевт обнаруживает, что каждая его интерпретация оказывается травмирующей, каждые его выходные, каждое упоминание о его (ее) реальной жизни во внешнем мире, по видимости, причиняет пациенту типа Рапунцель невероятное страдание. В этот момент обычно происходит какое-то событие, которое раскрывает положение вещей. Обычно отреагирует терапевт.
Например, однажды я поднял плату за сеанс молодой женщине. Я называю это отреагированием, потому что это было первое повышение оплаты за пять лет, следовательно, было довольно значительным - десять долларов за час. Я объявил об этом в начале сеанса. Она безучастно взглянула на меня и в течение всего сеанса настаивала на том, что это ровным счетом ничего не значит для нее, все прекрасно, просто нужно, чтобы я прислал ей счет; она даже не хочет думать об этом. Час спустя она позвонила мне в ярости и отменила следующую встречу. Это была Рапунцелева ведьма. Затем последовали проклятья и угрозы совершить самоубийство. На следующий день я получил письмо, полное извинений за ее вспышку гнева и самообвинений в плохом характере (здесь колдунья опять развернулась внутрь, обвиняя детскую часть "я"). В ходе последующей проработки эта пациентка смогла описать чувство паники, которое ею овладело, когда рухнули ее взаимоотношения со своим гневом (в детстве она впадала в приступы гнева, и каждый раз ее наказывали все более строго).
Эта вспышка ярости пациентки стала началом целого ряда последующих конфронтации ее ведьмы с моими реалистичными ограничениями. Я начал укреплять свои границы, заканчивая сеанс строго по часам, конфронтируя с трансферными требованиями, вместо того чтобы обходить их, каждый раз возвращая пациентку к парадоксальной реальности того, что мы делаем вместе.
Во время этой бурной фазы нашей работы потребовалось тонкое сочетание утешения и твердости. Пациентам, страдающим от последствий психической травмы, довольно трудно вынести такую ситуацию без уверенности в возможности реальных отношений после окончания терапии. Часто эти пациенты не могут смириться с "жестокостью" психоаналитических рамок. К примеру, как они могут выразить свои трансферные фантазии, если они чувствуют унижение от молчания аналитика, который, спустя несколько минут, выпроводит их за дверь и впустит следующий "случай"? Для пациента с ранней травмой так же болезненно, как и это переживание, бывает узнать правду, что в психотерапии между пациентом и аналитиком есть как "реальные", так и "иллюзорные" отношения. Более того, для обеих сторон просто необходимо вынести напряжение, которое возникает между этими сторонами взаимоотношений. Ведь всю свою жизнь пациент избегал этой поляризации, составляющей неотъемлемую часть человеческого существования, уходя в мир фантазии. Вот и теперь он желал бы опять скрыться от этой реальности в переносе-сопротивлении. Что же касается терапевта, то, выдерживая это напряжение, он или она еще раз осознает ограниченность своих человеческих возможностей в том, что он может предложить в своей практике людям, перенесшим психическую травму,- вопреки глубинным фантазиям/надеждам терапевта о спасении пациента от всех "несправедливо обрушившихся на него" напастей.
В терапевтической ситуации в этот период также много слез. Пациент и терапевт проходят через времена, когда кажется, что связующая нить окончательно разорвана. И все же, если удается выдержать напряжение в этот период, возможна истинная conjunction. На этот раз терапевтическая "травма" наступает после периода обязательной "иллюзии" отношений между "я" и объектом, в ходе которого во взаимодействии осуществляется настоящее "вынашивание" (pregnancy). Это является одним из факторов исцеления на этапе проработки. Несмотря на то, что иллюзия рушится, эти переживания отличаются от переживаний ранней травмы. Во-первых, имеет место истинный союз; во-вторых, пациент в полной мере выражает свой протест - то, чего он не мог сделать, будучи ребенком. Употребляемый в небольших дозах, это - яд, приносящий исцеление. Известно, что иммунитет развивается только после инъекции болезнетворных микроорганизмов. Только эта разбавленная повторная травматизация добирается до боли. И это взаимный процесс. Терапевт тоже должен признать свое "разочарование"*. Например, решающей частью моей работы с пациенткой, о которой я упоминал выше, было признание моих собственных затруднений. Этой пациентке необходимо было видеть, что я страдаю тоже, для того, чтобы она могла почувствовать возмещающую сторону своего собственного гнева и выплакать слезы, которые могут исцелить глаза ее раненых отношений с реальностью. Ей нужно было увидеть, как я пытаюсь справиться со своими аутентичными реакциями на ее гнев и ее любовь, перед тем как она смогла, в соответствии с моими ожиданиями, совладать со своими реакциями. В этом процессе гуманность терапевта отличает его от жестокого перфекционизма внутреннего опекуна пациента. Дальнейшие совместные усилия направлены на вхождение пациента в более широкую человеческую реальность, более широкую человеческую общность, в которую пациент так по-настоящему и не вступил. В этом и состоит необходимая работа горя, проводимая в этот период.
* Напомним, что "disillusionment" означает также "избавление от иллюзий".
Когда наши пациенты типа Рапунцель выздоравливают, когда их жизнь во внешнем мире становится более одушевленной в свете их "истинного я", они проходят через период горевания над ужасной утратой своего внутреннего мира - по крайней мере, они так это чувствуют - своего рода мучительного жертвования тем, что они ощущают как свое "детство". Они не хотят оставлять "Божественный мир" ради пустоты и поверхностности жизни в "этом мире" с его банальностью и лживостью. И все же жизнь во внешнем мире становится все более реальной и аутентичной. Подобно Рапунцель, они стоят перед необходимостью отказаться от своих идентификаций с инфляцированным миром колдовства и после "падения" восстановить взаимодействие с очарованием*. Это то, что в наших сказках обозначают слова "жили они долго и счастливо",- не в слепоте, с одной стороны, и не в пустой "реальности", с другой, а в мире, в котором стена между воображением и реальностью пала и превратилась в гибкую границу. Это больше, чем фрейдовские невзгоды обыденной жизни. Это значит жить жизнью, которая может присниться или привидеться в мечтах, жизнью, в которой усилия по воплощению этого сна или мечты могут быть разделены с другими людьми, занятыми тем же самым."
Но если выдержать это напряжение, пройти этот этап - то можно сделать новый, решительный шаг к исцелению и к свободе. Вот как описывает этап сепарации в психотерапии Д.Калшед:
"В терапии похожие "моменты" случаются тогда, когда шизоидный пациент набирается храбрости предъявить терапевту свои действительные требования, т. е. трансферные требования, которые терапевт не в состоянии удовлетворить, даже если бы и захотел. Честное признание терапевтом своих ограничений приводит к "разочарованию", и пациент подвергается повторной травматизации. Аналитик тоже травмирован и устрашен. Оказывается, все его добрые намерения привели лишь к порождению ужасной иллюзии - созависимости с внутренней Рапунцелью пациента. На этом этапе обе стороны страдают от утраты иллюзий. Пациент думал, что терапевт действительно будет для него связующей нитью с жизнью в реальном мире,- на самом деле исполнит свое обещание и будет Принцем. Терапевт же считал, что пациент будет исцелен одними лишь эмпатией и пониманием, и что он оставит свои нескончаемые требования раппорта, сочувствия, поддерживающей подпитки. Вместо этого, к их взаимному огорчению, потребности внутри этой "симбиотической мембраны" как были, так и остались неудовлетворенными и, похоже, они никогда не будут удовлетворены. На этом этапе терпение терапевта может начать иссякать. К своему растущему раздражению, терапевт обнаруживает, что каждая его интерпретация оказывается травмирующей, каждые его выходные, каждое упоминание о его (ее) реальной жизни во внешнем мире, по видимости, причиняет пациенту типа Рапунцель невероятное страдание. В этот момент обычно происходит какое-то событие, которое раскрывает положение вещей. Обычно отреагирует терапевт.
Например, однажды я поднял плату за сеанс молодой женщине. Я называю это отреагированием, потому что это было первое повышение оплаты за пять лет, следовательно, было довольно значительным - десять долларов за час. Я объявил об этом в начале сеанса. Она безучастно взглянула на меня и в течение всего сеанса настаивала на том, что это ровным счетом ничего не значит для нее, все прекрасно, просто нужно, чтобы я прислал ей счет; она даже не хочет думать об этом. Час спустя она позвонила мне в ярости и отменила следующую встречу. Это была Рапунцелева ведьма. Затем последовали проклятья и угрозы совершить самоубийство. На следующий день я получил письмо, полное извинений за ее вспышку гнева и самообвинений в плохом характере (здесь колдунья опять развернулась внутрь, обвиняя детскую часть "я"). В ходе последующей проработки эта пациентка смогла описать чувство паники, которое ею овладело, когда рухнули ее взаимоотношения со своим гневом (в детстве она впадала в приступы гнева, и каждый раз ее наказывали все более строго).
Эта вспышка ярости пациентки стала началом целого ряда последующих конфронтации ее ведьмы с моими реалистичными ограничениями. Я начал укреплять свои границы, заканчивая сеанс строго по часам, конфронтируя с трансферными требованиями, вместо того чтобы обходить их, каждый раз возвращая пациентку к парадоксальной реальности того, что мы делаем вместе.
Во время этой бурной фазы нашей работы потребовалось тонкое сочетание утешения и твердости. Пациентам, страдающим от последствий психической травмы, довольно трудно вынести такую ситуацию без уверенности в возможности реальных отношений после окончания терапии. Часто эти пациенты не могут смириться с "жестокостью" психоаналитических рамок. К примеру, как они могут выразить свои трансферные фантазии, если они чувствуют унижение от молчания аналитика, который, спустя несколько минут, выпроводит их за дверь и впустит следующий "случай"? Для пациента с ранней травмой так же болезненно, как и это переживание, бывает узнать правду, что в психотерапии между пациентом и аналитиком есть как "реальные", так и "иллюзорные" отношения. Более того, для обеих сторон просто необходимо вынести напряжение, которое возникает между этими сторонами взаимоотношений. Ведь всю свою жизнь пациент избегал этой поляризации, составляющей неотъемлемую часть человеческого существования, уходя в мир фантазии. Вот и теперь он желал бы опять скрыться от этой реальности в переносе-сопротивлении. Что же касается терапевта, то, выдерживая это напряжение, он или она еще раз осознает ограниченность своих человеческих возможностей в том, что он может предложить в своей практике людям, перенесшим психическую травму,- вопреки глубинным фантазиям/надеждам терапевта о спасении пациента от всех "несправедливо обрушившихся на него" напастей.
В терапевтической ситуации в этот период также много слез. Пациент и терапевт проходят через времена, когда кажется, что связующая нить окончательно разорвана. И все же, если удается выдержать напряжение в этот период, возможна истинная conjunction. На этот раз терапевтическая "травма" наступает после периода обязательной "иллюзии" отношений между "я" и объектом, в ходе которого во взаимодействии осуществляется настоящее "вынашивание" (pregnancy). Это является одним из факторов исцеления на этапе проработки. Несмотря на то, что иллюзия рушится, эти переживания отличаются от переживаний ранней травмы. Во-первых, имеет место истинный союз; во-вторых, пациент в полной мере выражает свой протест - то, чего он не мог сделать, будучи ребенком. Употребляемый в небольших дозах, это - яд, приносящий исцеление. Известно, что иммунитет развивается только после инъекции болезнетворных микроорганизмов. Только эта разбавленная повторная травматизация добирается до боли. И это взаимный процесс. Терапевт тоже должен признать свое "разочарование"*. Например, решающей частью моей работы с пациенткой, о которой я упоминал выше, было признание моих собственных затруднений. Этой пациентке необходимо было видеть, что я страдаю тоже, для того, чтобы она могла почувствовать возмещающую сторону своего собственного гнева и выплакать слезы, которые могут исцелить глаза ее раненых отношений с реальностью. Ей нужно было увидеть, как я пытаюсь справиться со своими аутентичными реакциями на ее гнев и ее любовь, перед тем как она смогла, в соответствии с моими ожиданиями, совладать со своими реакциями. В этом процессе гуманность терапевта отличает его от жестокого перфекционизма внутреннего опекуна пациента. Дальнейшие совместные усилия направлены на вхождение пациента в более широкую человеческую реальность, более широкую человеческую общность, в которую пациент так по-настоящему и не вступил. В этом и состоит необходимая работа горя, проводимая в этот период.
* Напомним, что "disillusionment" означает также "избавление от иллюзий".
Когда наши пациенты типа Рапунцель выздоравливают, когда их жизнь во внешнем мире становится более одушевленной в свете их "истинного я", они проходят через период горевания над ужасной утратой своего внутреннего мира - по крайней мере, они так это чувствуют - своего рода мучительного жертвования тем, что они ощущают как свое "детство". Они не хотят оставлять "Божественный мир" ради пустоты и поверхностности жизни в "этом мире" с его банальностью и лживостью. И все же жизнь во внешнем мире становится все более реальной и аутентичной. Подобно Рапунцель, они стоят перед необходимостью отказаться от своих идентификаций с инфляцированным миром колдовства и после "падения" восстановить взаимодействие с очарованием*. Это то, что в наших сказках обозначают слова "жили они долго и счастливо",- не в слепоте, с одной стороны, и не в пустой "реальности", с другой, а в мире, в котором стена между воображением и реальностью пала и превратилась в гибкую границу. Это больше, чем фрейдовские невзгоды обыденной жизни. Это значит жить жизнью, которая может присниться или привидеться в мечтах, жизнью, в которой усилия по воплощению этого сна или мечты могут быть разделены с другими людьми, занятыми тем же самым."