мы двое чужих
***Ленинград***
Мы - двое чужих. Это совершенно очевидно. И это совершенно нелогично. Почему? Да потому что слово "двое" уже объединяет, уже обводит фигурной скобкой две едва различимые в сумерках февраля фигуры. И лиц не разобрать, и диалог доносится лишь невразумительными обрывками. Может быть, один просто интересуется, как пройти, скажем, на Большую Морскую, а второй ему объясняет... Может, они расстаются, так и не сумев удержать хрупкого равновесия, так легко дающегося влюбленным и так неуловимого для тех, кто уже привык друг к другу... А может мы стали невольными свидетелями судьбоносной встречи, с первых секунд которой они уже не чужие. Они - двое чужих. Они - это мы. И если очень захотеть и отправить в Космос свое искреннее желание, слово "чужие" поглотит накатывающийся на город вечер, и останемся только мы. Притянутые друг к другу фигурной скобкой легато, нитями неслучайных случайностей, магнитами судьбоносных встреч и недопонятых когда-то знаков, мы будем бояться посмотреть друг другу в глаза, потому что дышать и без того трудно, а колени предательски слабеют. Мы будем стоять на приличном расстоянии, но словно в объятиях друг друга, а потом... Я тебя поцелую.
Я тебя поцелую, нырнув в этот поцелуй как в прорубь, не успев испугаться возможных последствий, твоей реакции, чужих глаз… Я тебя поцелую, сначала легко, а потом все неистовей, все нежней, с каждым мигом все длящегося поцелуя осознавая свое право на тебя, твое право на меня, всю неизбежность дальнейших минут, часов, лет - вопреки чьим-то предсказаниям, советам, предостережениям и слабому голосу разума «так не принято», неизбежность совместно пережитых событий и пройденных расстояний, споров, которые завершаются смехом, глупых обид, которые завершаются слезами, всю приятную неизбежность общих друзей, небольшого, но очень вместительного дома, затерянного где-то то ли в Болгарии, то ли в Финляндии, смешных собак, шумных детей, которые при всем своем детском сумасшествии очень тонко чувствуют зачатки металла в моем голосе и искры электричества в твоем взгляде… всю горькую неизбежность утраты, расстояния, которое не преодолеть, расставания навсегда…
Я поцелую тебя, и в поцелуе этом - будь он на Большой Морской или на берегу теплого моря, на тесной кухне или в страстно изогнутой арке Барселонского дворика - случится чудо: мы.
Самое загадочное из загадочных - чужие нечужие... Мы.
***
***Казань***
Ближе никого и придумать невозможно... Столько лет бок о бок, в горе и в радости, в страсти и апатии. С тех пор, как их бросило друг к другу необъяснимой силой, они не расставались ни на день, наплевав на мнение окружающих людей, коллег, друзей. Может, их союз кому-то и показался бы аморальным, делай они из него НЕЧТО из ряда вон выходящее. Так нет, жили себе тихо, по выходным выбирались то на рыбалку, то в цирк с детьми, то на пляж. Ничьего внимания особо не привлекали, им было достаточно друг друга - так ей поначалу казалось. И еще ей казалось, что роднее и ближе никого не было и вряд ли будет. Ни муж, ни даже дети не вызывали у нее такого глубокого чувства. Сначала она немного помучилась угрызениями совести, но потом, осознав что происходящее никоим образом не отдаляет ее от семьи, перестала себя пилить и полностью растворилась в процессе.
Две женщины, сплетающиеся в нежных и страстных объятиях - что может быть более эстетичным, более прекрасным? Две женщины, ведущие за ручки двоих детей, кормящие друг друга мороженым и улыбающиеся солнцу, отражаемому в намытых витринах, друг другу и всему миру - воплощенная гармония.
Скоро все так привыкли к этому, что воспринимали как что-то совершенно обычное. Муж Марины мог часами спорить под пиво с Катериной об автомобилях, футболе и ситуации в стране. Сын Марины не чаял души в Катерине, потому что только с ней можно было оторваться по-полной на аттракционах работающего только летом парка - сама Марина и на пушечный выстрел не подошла бы а ним.
- Не с моим вестибулярным аппаратом, - отмахивалась она, и Катерина с Игорьком, чмокнув Марину в щеки, растворялись в толпе.
Мама Катерины обожала Марину, при каждой возможности норовя накормить ее ватрушками собственного приготовления, варениями и печениями.
И в принципе все было идиллически, гладко и комфортно, если бы не одно "но". Катерина, будучи очень социальной женщиной, время от времени ходила в гости, на "тусовки", встречи выпускников и часто задерживалась там допоздна, а то и вовсе не ночевала дома. Марине было неинтересно все это гламурное и светское времяпрепровождение, и она обычно ограничивалась тем, что поправляла слишком, по её мнению, лохматую прическу Кати и, смахнув невидимые пылинки с ее рукава, произносила:
- Смотри у меня там, Казанова! Не балуй!
Катерина закатывала глаза и фыркала.
- Началось! Ну это просто корпоратив!!! До завтра!
Поцеловавшись на прощание, они расходились.
Такая, ставшая привычной, жизнь длилась год, два, восемь... Каждый занимал свою нишу в этой жизни, вел свою партию, совокупность которой многие называли "семьей".
Никто не знает, почему в тот день Марина решила поехать домой непривычным маршрутом - вдоль реки. Никто не знает, почему в центре Казани, где всегда поддерживается идеальный порядок, посреди дороги оказался открытый колодезный люк. И уж совсем никто не смог бы объяснить, как Марина, водитель от бога, смогла его не заметить.
В общем, когда спустя полчаса эвакуатор еще не явился, Марина выбралась из машины и закурила, подставив лицо вечернему солнцу. Разглядывая окружающие дома, в одном из окон она увидела знакомую лохматую голову. Уже почти выкрикнув родное имя, Марина отчего-то сдержалась.
Катя - а это была она - докурила, быстрыми движениями затушила сигарету о карниз и, бросив окурок вниз, распрямилась, потягиваясь. Подчиняясь необъяснимому желанию стать незаметной, Марина села в машину и достала телефон. Трубку взяли не сразу - Кате пришлось сходить за телефоном в глубину комнаты, на секунду исчезнув из виду.
- Алло, - наконец ответила она, и ее голос был тих и сдержан.
- Кати, привет! Как дела? Я что-то соскучилась... Ты где?
- Я... Я у тети Розы. Она приболела, я ей морс варю, - последовал ответ.
- Бедная тетя Роза, - произнесла Марина. Ее грудь наполнялась чем-то тяжелым, навроде расплавленного свинца - тетя Роза существовала, но жила совершенно в другом районе. - Что ты шепчешь?
- Она спит, не хочу будить...
- Ладно... тогда до вечера? Помнишь, завтра мы идем на крестины?
- М... Родная, боюсь не получится... Розе совсем плохо. Я поживу пока тут - у нее же больше никого нет...
- Да?... Ну ладно, жаль...
Отключившись, Марина не отвела глаз от окна. Там появился второй персонаж - худенькая девушка с длинными светлыми волосами. Катя по-хозяйски притянула не к себе и поцеловала. Изощренный садизм - не отворачиваться, когда видишь что-то, что убивает тебя. Медленно и мучительно...
Приехал эвакуатор, и пока машину доставали и реанимировали, Марина сидела в кабине спасателей. Оттуда ей было видно, как из подъезда вышли те двое и, оживленно беседуя, прошли мимо машины.
- Я думаю, дней пять у нас есть. Может все-таки съездим куда-нибудь? Давно не выезжали, - говорила Катя.
- Но если только на пару денечков, - кокетливо тянула девица, растягивая густо накрашенные губы в улыбке.
- Как такое может быть? - шептала Марина. Ответить ей было некому.
Двое чужих... Двое с общими жизнями, друзьями, привычками и установившимися местами за общим столом... Двое, связанные половиной жизни и планами на будущее. Двое чужих. Один из которых сделал все, чтобы за долгие отношения не раз и не два предать другого. Двое чужих... у которых с этого момента каждая улыбка одного будет отпечатываться красной полоской шрама на теле другого. Двое чужих, не объединенных более красивой фигурной скобкой. Чужие люди, которые еще какое-то время будут двигаться рядом по инерции, а потом их "чужесть" победит силу слова "двое" и все закончится.
- Что-то поменялось в тебе, - произнесет спустя неделю "вахты у Розы" Катя и сделает шаг, чтобы обнять Марину. Словно в странном танце, Марина отступит на полтора шага назад и впервые посмотрит на подругу новым взглядом. Досчитав про себя до десяти, Марина улыбнется и ответит:
- Ты права. Катя, ты абсолютно права. Во мне поменялась...ты...
Двое, которым придется идти по жизни рядом - слишком многое связывает... Двое чужих, которые теперь, даже улыбаясь, даже находясь в одной комнате, даже не испытывая той острой боли первых месяцев осознания - все равно останутся чужими, более далекими друг для друга, чем попутчики в плацкарте, сведенные судьбой лишь на ночь. Двое чужих... Один из которых всегда будет искать остроту чувства за пределами их личного "мы", всегда будет рассказывать там, за пределами, про обязательства, нелюбовь, невозможность предательства, и при том предавать, предавать, тысячу раз предавать ту, вторую, ждущую у окна, греющую чай, целующую пальцы и прощающую все.
Прощать можно все. Закрывать глаза можно на многое. Длить можно любые отношения. Но закрывая глаза, пряча под веками бессильные слезы, ненавидя и принимая свое недоверие как теперь уже неотъемлемую часть жизнь - как долго можно продолжать улыбаться? целовать рот, едко пахнущий миндалем обмана? обнимать того, чья кожа еще не выдохнула чужих прикосновений....
Двое чужих родных людей.
Жизнь поистине изобретательна в своей жестокости.
***
Мы двое чужих. Мы идем по направлению друг к другу, мы протягиваем руки и почти касаемся друг друга кончиками пальцев. Мы едва дышим - от совершенно необъяснимой нежности. Мы едва держимся на ногах - от волнения. Мы продолжаем этот танец долго и долго. Разве может быть что-то более мучительное, чем желать друг друга и не обладать друг другом? Разве может быть что-то более томительное, чем мечтать о том, чтобы отдать себя другому и не иметь такой возможности? Разве есть что-то более нечестное, чем двое чужих, идущих навстречу друг другу и в самый последний момент, когда траектории их движения вот-вот должны пересечься - растворяющиеся в вечернем сыром воздухе…
***
***Москва***
Мы - двое чужих. У тебя семья, установленный быт, дети, летний сад у родителей. У тебя пивные вечеринки в кругу друзей, вылазки на лыжах зимой, на велосипедах летом. У тебя три мэйнкуна и огромный алабай, охраняющий твой дом. У тебя - любовница, долгие годы неизменно держащая тебя на коротком поводке, долгие годы остающаяся рядом с тобой… У тебя счастливая любовь, несчастная любовь. У тебя гармония и разрушенные воздушные замки. У тебя есть чистая душа, птицей умеющая парить в небе, у тебя есть разбитое когда-то сердце… У тебя - ты, женщина, предпочитающая всем прочим нарядам рубашки и джинсы, свитера и удобные брюки-чинос. У тебя - установившаяся картина мира, с планами на будущее - не только свое, но и своих близких, со скромным вкладом в одном из европейских банков и с определенностью на тему грядущего отпуска. У тебя - я…внезапно и непредсказуемо, и, как следствие, большой знак вопроса напротив всего вышеперечисленного. У тебя - всё…
***
- Не трогай меня, это невозможно, невыносимо, не убирай руку, подожди… - твой горячечный шепот заглушает для меня грохочущие голоса с экрана. Мы не смогли придумать ничего глупее, чем сходить на «пятьдесят оттенков серого», и теперь, сидя в последнем ряду, мы могли бы бороться со вполне естественным желанием - принадлежать и отдавать. Мы боремся с собой, делая вид, что ничего не происходит. На миг нам удается принять приличные позы, но именно в этот миг, в полной тишине зала, можно услышать как грохочут наши сердца.
Мы двое чужих, но у нас такие схожие желания!…
***
У меня есть я, маленький сын, две смешные собаки и каким-то непостижимым образом задержавшаяся на несколько лет в моей жизни птица-говорун породы карелла. У меня есть непредсказуемый график работы, свойственный только журналистам определенной специфики, вечно недовольная этим графиком мама и холодильник для вина, купленный с очередной премии. У меня есть небольшая квартира в спальном районе Москвы, а в качестве приложения к ней - панорамные окна на самые лучшие восходы и закаты этого города. У меня есть стихи, которые я записываю в перерывах между перестрелками в маленьком молескине, и битый-перебитый айфон, который я использую как плейер. У меня нет мужа, нет постоянного партнера - моя работа не предполагает длительных привязанностей, это было бы слишком жестоко. У меня есть необременительные отношения - всегда найдется пара-тройка девушек, которых устроит то, что вы видитесь раз в месяц, при этом совершенно не строя никаких планов на будущее. У меня есть разбитое когда-то сердце, позволяющее безболезненно вести такой образ жизни… У меня есть ты - внезапно и предсказуемо появившаяся в моей жизни. Почему предсказуемо? Хотя бы потому, что сама жизнь уже начала умолять меня о том, чтобы добавить в нее что-то стабильное. Что может быть более стабильным, чем состоявшаяся женщина в самом расцвете лет, замужняя и прочно стоящая на ногах? Твоя стабильность порой это то, что выбивает почву у меня из под ног… Мы двое чужих, но каким-то непостижимым образом мы набрели друг на друга в дыму и темноте, в ярком свете и толкотне переполненного аэропорта, кончики пальцев коснулись кончиков пальцев, а глаза нашли глаза. Мы растерянно улыбнулись друг другу и, вроде бы, даже приготовили шаблонное извинение - неприлично натыкаться на незнакомого человека так откровенно! - но почему-то промолчали. Обе. Шереметьевский улей гудел, обтекая нас со всех сторон, а мы стояли друг напротив друга и молчали. Ты пыталась запихнуть в и без того переполненный рюкзак рассыпавшиеся брошюры из порвавшегося после нашего столкновения пакеты, я - проверяла в десятый раз карабины и застежки на кофрах с аппаратурой, как будто не делала этого еще сто пятьдесят раз до того.
- Как насчет бокала вина? - неизвестно с чего предложила ты, чувствуя как краснеешь. Такого не происходило уж очень давно, наверное с тех пор, как Катерина впервые тебя поцеловала. Словно оправдываясь, ты добавила: - Все равно надо как-то скоротать время…
- Откровенно говоря, я предпочла бы что-нибудь покрепче, - неизвестно с чего призналась я. Обычно я не стремлюсь выпивать в компании незнакомок, но тонкий запах духов, исходивший от тебя, растрепанные короткие волосы и чуть насмешливый взгляд, привлекли меня, загнав в дальний угол усталость последних двух недель.
Бары в Шереметьево отвратительные, но когда ты проводишь две недели в зоне военных действий (как это было со мной) или пару дней на нудном семинаре по новинкам полиграфии (как это было с тобой), любое заведение с приглушенным светом и хорошим коньяком подойдет. В первой же подобной лавочке мы и присели. Там, в течение очень короткого периода времени (наши рейсы задержали всего на три с половиной часа) мы узнали друг о друге все. Я - журналист, работающий в горячих точках. Ты - владелец небольшой типографии. Я - предпочитаю Хеннесси. Ты - Гленфиддиш. У тебя - полноценная семья, подарки для которой занимают большую часть багажа, у меня - беспорядочная личная да и просто жизнь, которую я легко отодвигаю на задний план ради того, чтобы провести несколько недель или дней с сыном.
Разговоры в баре - не мой конек. Я вообще редко откровенничаю с людьми - наверное, своего рода профдеформация, убежденность, что любая излишняя информация, рассказанная кому бы то ни было, может быть обращена против тебя - как в традиционных голливудских детективах. Разговаривать после командировок я вообще не люблю - такого бывает насмотришься, что тянет только спать и пить, а человечество, позволяющее себе так бездарно проживать годы, убивая себе подобных, начинаешь вообще тихо ненавидеть…
- Тяжелая выдалась поездка, - твоя ладонь легко накрывает мою, в глазах неподдельное участие. Что это… Ты флиртуешь со мной? Провоцируешь меня? Заигрываешь? Я не знаю, как трактовать твое поведение, но моя интуиция говорит, что ты просто чувствуешь необходимость прикоснуться ко мне, в качестве терапии, панацеи или дружеского участия - остается неясно.
- Охренеть какая тяжелая, - признаюсь я после паузы. - Мы потеряли оператора…
Мы молча приканчиваем наши напитки, и ты делаешь бармену знак повторить.
- Молодой? - спрашиваешь ты, но я не успеваю ответить, как ты произносишь вслух то, что я собиралась как раз сказать: - Какая в принципе разница… Смерть всегда несвоевременна. Сочувствую…
Не знаю, как так происходит, что за три часа сидения в баре ты становишься мне ближе, чем, скажем, коллеги, с которыми я работаю не первый год… Ты не знаешь, как это работает?
***
Если чему-то суждено случиться, оно случается - пусть даже для этого требуется цепочка совершенно невероятных событий. Совершенно невероятным образом на Москву обрушивается туман - в одночасье, из ниоткуда. Все аэропорты закрывают свои рты - ни самолета, ни вертолета, ни-че-го. Бедолаги, которым было предписано приземлиться в «Шарике», отправляются к черту на рога - то ли в Быково, то ли еще куда. Мы не можем вылететь и, проведя предварительно три часа в баре и получив подтверждение, что до утра никакого движения авиатранспорта не предвидится, решаем отправиться в город. Хорошо, что я имею привычку перед короткими командировками оставлять машину на паркинге у аэропорта - это избавляет нас от приставаний таксистов, всегда неумеренно любезных, и уже через четверть часа я выруливаю на шоссе.
Именно на пути в центр меня посещает мысль сходить в кино. Домой взвращаться бессмысленно - представляю себе удивление и сумятицу, которые начнутся, стоит мне появиться в половине двенадцатого ночи на пороге. К тому же, ты - не из Москвы, и мне придется тащить тебя с собой, испытывая некоторую неловкость: перед тобой - за вечный бардак и шумную мою семью, перед семьей - за то, что «опять притащила кого-то на ночь глядя». Объяснять, что ты - не «кто-то», я вряд ли буду. Это необъяснимо. Это непонятно даже мне самой, но я не испытываю желания закрутить с тобой интрижку - на время ожидания вылета, я кокетничаю, ты отвечаешь, то наше общение похоже на встречу двух старых друзей, за плечами которых долгие годы, мески с солью, какофония медно-ржавых труб - не говоря уже о воде и огне. Это необъяснимо, но я знаю: ты чувствуешь то же самое.
Мы идем в кинотеатр одного из центральных торговых центров, где, с трудом сдерживая зевоту, продираемся через первую часть фильма, а потом начинаем дурачиться, наплевав на осуждающие взгляды таких же поздношатающихся киноманов. Я обнаруживаю, что ты бешено боишься щекотки, и пристаю к тебе, беззастенчиво тыкая тебя костяшками пальцев то в левый, то в правый бок.
- Не трогай меня, это невозможно, невыносимо, не убирай руку, ой, подожди… - шепчешь ты.
- Что?
- Ты на какую-то точку там нажала, у меня, кажется, голова прошла…
От абсурдности всего происходящего меня прорывает, и я начинаю давиться смехом. Чем закончились «оттенки» мы так и не узнали. Вырвавшись из пропахшего попкорном зала, мы решаем, куда направиться. Самым естественным (для меня) было бы покататься по городу, посмотреть на новое освещение центра, перекусить в одном из ресторанов, а потом, не спеша, отправиться в сторону аэропорта - прежде, чем начнутся вечные пробки на Ленинградке. Тебя эта мысль приводит в ужас:
- Ты выпила два бокала коньяка, какой руль, какие покатушки?! - мотаешь ты головой.
- Но мы же доехали сюда как-то… - резонно парирую я.
- Это я просто обалдела и не смогла вмешаться в процесс…
В результате, оставив машину в тепле подземной стоянки, мы гуляем по Садовому. Давно забытая радость от пеших прогулок наполняет ноги и спину приятным теплом. Я не большой специалист по достопримечательностям, но все-таки умудряюсь комментировать кое-что из того, что мы проходим.
Удивительно, за все те часы, что мы проводим вместе, никому из нас никто не звонит. Не обрывают мне телефон сообщениями вечные девицы, молчат уведомления от соцсетей, мама не уточняет - долетела ли… Твой социум тоже хранит молчание, но почему-то эта тишина не вызывает в нас обиды, скорее признательность - сейчас как никогда хочется, чтобы не тревожили. Уже через несколько часов мы вернемся в аэропорт, где будет царить извечная суета, и уже ничто не напомнит о ночном затишье, невесть как родившемся тумане, окутавшем столицу и окрестности. Уже через несколько часов наши рейсы разлетятся в разных направлениях, лишь в самом начале своего пути последовав немного параллельным курсом. Уже через несколько часов каждый из нас окажется в своей привычной жизни - с ее предсказуемыми поворотами, знакомыми запахами и привычными людьми. Катерина встретит тебя в аэропорту и крепко обнимет, прижимаясь холодными от мороза губами к твоим - горячим от наших разговоров - губам. По ее глазам ты поймешь, что неделя твоего отсутствия не означала для нее тоски и затворничества. По ее глазам ты поймешь, она - твоя судьба, твой ад и рай, твоя любовница, нравится тебе это или нет. По тому, как ты коротко вздохнешь, ей станет ясно, что ты поняла все.
- Марин, не начинай, ладно? - попросит она жалобно. - Тебе все кажется…
Через несколько дней я, отсняв весь необходимый материал в Судане, вернусь домой. Меня встретит мое семейство - во главе с собаками, которые немедленно принесут к моим ногам все имеющиеся в доме игрушки. Сын, крайне сдержанный для своих пяти лет, подойдет и молча обнимет меня. Мама, прежде чем начать отчитывать меня за «эти мужские ботинки», измученный вид и традиционно возмущаться «эти твои бабы опять оборвали все телефоны!», неловко поцелует меня в щеку и скажет, как обычно:
- Хорошо, что ты вернулась…
Я никогда не буду искать тебя, ковыряясь в социальных сетях, прося знакомых хакеров вскрыть списки пассажиров, вылетавших в ту ночь из Шереметьева. Зная, что мне захочется увидеть тебя, понимая, что эта встреча может разрушить и без того хрупкое равновесие твоей жизни, я специально не спрашивала, куда ты летишь. Я хочу запомнить нашу сумасшедшую ночь как чудо - без координат и реперных точек. Я хочу думать о ней, как о подарке судьбы, которая позволила двум чужим встретиться в суматохе переполненного аэропорта, найти друг друга глазами и прожить несколько ночных часов так, что от одного воспоминания у меня теплеет в груди. Я знаю только твое имя, и оно звучит для меня прекрасной музыкой прибоя - Марина.
Как знать, может быть, в одну из будущих ночей нам снова суждено встретиться - в морском порту ли, на железнодорожном вокзале… так ли это важно? Когда двое чужих - принадлежащих кому-то еще - людей находят друг друга глазами, почти касаются кончиками пальцев, дышат в унисон и смеются над глупостями, волей-неволей задумаешься - а так ли они чужеродны друг другу, как может подуматься?
Мы - двое чужих....
--
***************
Мы - двое чужих. Это совершенно очевидно. И это совершенно нелогично. Почему? Да потому что слово "двое" уже объединяет, уже обводит фигурной скобкой две едва различимые в сумерках февраля фигуры. И лиц не разобрать, и диалог доносится лишь невразумительными обрывками. Может быть, один просто интересуется, как пройти, скажем, на Большую Морскую, а второй ему объясняет... Может, они расстаются, так и не сумев удержать хрупкого равновесия, так легко дающегося влюбленным и так неуловимого для тех, кто уже привык друг к другу... А может мы стали невольными свидетелями судьбоносной встречи, с первых секунд которой они уже не чужие. Они - двое чужих. Они - это мы. И если очень захотеть и отправить в Космос свое искреннее желание, слово "чужие" поглотит накатывающийся на город вечер, и останемся только мы. Притянутые друг к другу фигурной скобкой легато, нитями неслучайных случайностей, магнитами судьбоносных встреч и недопонятых когда-то знаков, мы будем бояться посмотреть друг другу в глаза, потому что дышать и без того трудно, а колени предательски слабеют. Мы будем стоять на приличном расстоянии, но словно в объятиях друг друга, а потом... Я тебя поцелую.
Я тебя поцелую, нырнув в этот поцелуй как в прорубь, не успев испугаться возможных последствий, твоей реакции, чужих глаз… Я тебя поцелую, сначала легко, а потом все неистовей, все нежней, с каждым мигом все длящегося поцелуя осознавая свое право на тебя, твое право на меня, всю неизбежность дальнейших минут, часов, лет - вопреки чьим-то предсказаниям, советам, предостережениям и слабому голосу разума «так не принято», неизбежность совместно пережитых событий и пройденных расстояний, споров, которые завершаются смехом, глупых обид, которые завершаются слезами, всю приятную неизбежность общих друзей, небольшого, но очень вместительного дома, затерянного где-то то ли в Болгарии, то ли в Финляндии, смешных собак, шумных детей, которые при всем своем детском сумасшествии очень тонко чувствуют зачатки металла в моем голосе и искры электричества в твоем взгляде… всю горькую неизбежность утраты, расстояния, которое не преодолеть, расставания навсегда…
Я поцелую тебя, и в поцелуе этом - будь он на Большой Морской или на берегу теплого моря, на тесной кухне или в страстно изогнутой арке Барселонского дворика - случится чудо: мы.
Самое загадочное из загадочных - чужие нечужие... Мы.
***
***Казань***
Ближе никого и придумать невозможно... Столько лет бок о бок, в горе и в радости, в страсти и апатии. С тех пор, как их бросило друг к другу необъяснимой силой, они не расставались ни на день, наплевав на мнение окружающих людей, коллег, друзей. Может, их союз кому-то и показался бы аморальным, делай они из него НЕЧТО из ряда вон выходящее. Так нет, жили себе тихо, по выходным выбирались то на рыбалку, то в цирк с детьми, то на пляж. Ничьего внимания особо не привлекали, им было достаточно друг друга - так ей поначалу казалось. И еще ей казалось, что роднее и ближе никого не было и вряд ли будет. Ни муж, ни даже дети не вызывали у нее такого глубокого чувства. Сначала она немного помучилась угрызениями совести, но потом, осознав что происходящее никоим образом не отдаляет ее от семьи, перестала себя пилить и полностью растворилась в процессе.
Две женщины, сплетающиеся в нежных и страстных объятиях - что может быть более эстетичным, более прекрасным? Две женщины, ведущие за ручки двоих детей, кормящие друг друга мороженым и улыбающиеся солнцу, отражаемому в намытых витринах, друг другу и всему миру - воплощенная гармония.
Скоро все так привыкли к этому, что воспринимали как что-то совершенно обычное. Муж Марины мог часами спорить под пиво с Катериной об автомобилях, футболе и ситуации в стране. Сын Марины не чаял души в Катерине, потому что только с ней можно было оторваться по-полной на аттракционах работающего только летом парка - сама Марина и на пушечный выстрел не подошла бы а ним.
- Не с моим вестибулярным аппаратом, - отмахивалась она, и Катерина с Игорьком, чмокнув Марину в щеки, растворялись в толпе.
Мама Катерины обожала Марину, при каждой возможности норовя накормить ее ватрушками собственного приготовления, варениями и печениями.
И в принципе все было идиллически, гладко и комфортно, если бы не одно "но". Катерина, будучи очень социальной женщиной, время от времени ходила в гости, на "тусовки", встречи выпускников и часто задерживалась там допоздна, а то и вовсе не ночевала дома. Марине было неинтересно все это гламурное и светское времяпрепровождение, и она обычно ограничивалась тем, что поправляла слишком, по её мнению, лохматую прическу Кати и, смахнув невидимые пылинки с ее рукава, произносила:
- Смотри у меня там, Казанова! Не балуй!
Катерина закатывала глаза и фыркала.
- Началось! Ну это просто корпоратив!!! До завтра!
Поцеловавшись на прощание, они расходились.
Такая, ставшая привычной, жизнь длилась год, два, восемь... Каждый занимал свою нишу в этой жизни, вел свою партию, совокупность которой многие называли "семьей".
Никто не знает, почему в тот день Марина решила поехать домой непривычным маршрутом - вдоль реки. Никто не знает, почему в центре Казани, где всегда поддерживается идеальный порядок, посреди дороги оказался открытый колодезный люк. И уж совсем никто не смог бы объяснить, как Марина, водитель от бога, смогла его не заметить.
В общем, когда спустя полчаса эвакуатор еще не явился, Марина выбралась из машины и закурила, подставив лицо вечернему солнцу. Разглядывая окружающие дома, в одном из окон она увидела знакомую лохматую голову. Уже почти выкрикнув родное имя, Марина отчего-то сдержалась.
Катя - а это была она - докурила, быстрыми движениями затушила сигарету о карниз и, бросив окурок вниз, распрямилась, потягиваясь. Подчиняясь необъяснимому желанию стать незаметной, Марина села в машину и достала телефон. Трубку взяли не сразу - Кате пришлось сходить за телефоном в глубину комнаты, на секунду исчезнув из виду.
- Алло, - наконец ответила она, и ее голос был тих и сдержан.
- Кати, привет! Как дела? Я что-то соскучилась... Ты где?
- Я... Я у тети Розы. Она приболела, я ей морс варю, - последовал ответ.
- Бедная тетя Роза, - произнесла Марина. Ее грудь наполнялась чем-то тяжелым, навроде расплавленного свинца - тетя Роза существовала, но жила совершенно в другом районе. - Что ты шепчешь?
- Она спит, не хочу будить...
- Ладно... тогда до вечера? Помнишь, завтра мы идем на крестины?
- М... Родная, боюсь не получится... Розе совсем плохо. Я поживу пока тут - у нее же больше никого нет...
- Да?... Ну ладно, жаль...
Отключившись, Марина не отвела глаз от окна. Там появился второй персонаж - худенькая девушка с длинными светлыми волосами. Катя по-хозяйски притянула не к себе и поцеловала. Изощренный садизм - не отворачиваться, когда видишь что-то, что убивает тебя. Медленно и мучительно...
Приехал эвакуатор, и пока машину доставали и реанимировали, Марина сидела в кабине спасателей. Оттуда ей было видно, как из подъезда вышли те двое и, оживленно беседуя, прошли мимо машины.
- Я думаю, дней пять у нас есть. Может все-таки съездим куда-нибудь? Давно не выезжали, - говорила Катя.
- Но если только на пару денечков, - кокетливо тянула девица, растягивая густо накрашенные губы в улыбке.
- Как такое может быть? - шептала Марина. Ответить ей было некому.
Двое чужих... Двое с общими жизнями, друзьями, привычками и установившимися местами за общим столом... Двое, связанные половиной жизни и планами на будущее. Двое чужих. Один из которых сделал все, чтобы за долгие отношения не раз и не два предать другого. Двое чужих... у которых с этого момента каждая улыбка одного будет отпечатываться красной полоской шрама на теле другого. Двое чужих, не объединенных более красивой фигурной скобкой. Чужие люди, которые еще какое-то время будут двигаться рядом по инерции, а потом их "чужесть" победит силу слова "двое" и все закончится.
- Что-то поменялось в тебе, - произнесет спустя неделю "вахты у Розы" Катя и сделает шаг, чтобы обнять Марину. Словно в странном танце, Марина отступит на полтора шага назад и впервые посмотрит на подругу новым взглядом. Досчитав про себя до десяти, Марина улыбнется и ответит:
- Ты права. Катя, ты абсолютно права. Во мне поменялась...ты...
Двое, которым придется идти по жизни рядом - слишком многое связывает... Двое чужих, которые теперь, даже улыбаясь, даже находясь в одной комнате, даже не испытывая той острой боли первых месяцев осознания - все равно останутся чужими, более далекими друг для друга, чем попутчики в плацкарте, сведенные судьбой лишь на ночь. Двое чужих... Один из которых всегда будет искать остроту чувства за пределами их личного "мы", всегда будет рассказывать там, за пределами, про обязательства, нелюбовь, невозможность предательства, и при том предавать, предавать, тысячу раз предавать ту, вторую, ждущую у окна, греющую чай, целующую пальцы и прощающую все.
Прощать можно все. Закрывать глаза можно на многое. Длить можно любые отношения. Но закрывая глаза, пряча под веками бессильные слезы, ненавидя и принимая свое недоверие как теперь уже неотъемлемую часть жизнь - как долго можно продолжать улыбаться? целовать рот, едко пахнущий миндалем обмана? обнимать того, чья кожа еще не выдохнула чужих прикосновений....
Двое чужих родных людей.
Жизнь поистине изобретательна в своей жестокости.
***
Мы двое чужих. Мы идем по направлению друг к другу, мы протягиваем руки и почти касаемся друг друга кончиками пальцев. Мы едва дышим - от совершенно необъяснимой нежности. Мы едва держимся на ногах - от волнения. Мы продолжаем этот танец долго и долго. Разве может быть что-то более мучительное, чем желать друг друга и не обладать друг другом? Разве может быть что-то более томительное, чем мечтать о том, чтобы отдать себя другому и не иметь такой возможности? Разве есть что-то более нечестное, чем двое чужих, идущих навстречу друг другу и в самый последний момент, когда траектории их движения вот-вот должны пересечься - растворяющиеся в вечернем сыром воздухе…
***
***Москва***
Мы - двое чужих. У тебя семья, установленный быт, дети, летний сад у родителей. У тебя пивные вечеринки в кругу друзей, вылазки на лыжах зимой, на велосипедах летом. У тебя три мэйнкуна и огромный алабай, охраняющий твой дом. У тебя - любовница, долгие годы неизменно держащая тебя на коротком поводке, долгие годы остающаяся рядом с тобой… У тебя счастливая любовь, несчастная любовь. У тебя гармония и разрушенные воздушные замки. У тебя есть чистая душа, птицей умеющая парить в небе, у тебя есть разбитое когда-то сердце… У тебя - ты, женщина, предпочитающая всем прочим нарядам рубашки и джинсы, свитера и удобные брюки-чинос. У тебя - установившаяся картина мира, с планами на будущее - не только свое, но и своих близких, со скромным вкладом в одном из европейских банков и с определенностью на тему грядущего отпуска. У тебя - я…внезапно и непредсказуемо, и, как следствие, большой знак вопроса напротив всего вышеперечисленного. У тебя - всё…
***
- Не трогай меня, это невозможно, невыносимо, не убирай руку, подожди… - твой горячечный шепот заглушает для меня грохочущие голоса с экрана. Мы не смогли придумать ничего глупее, чем сходить на «пятьдесят оттенков серого», и теперь, сидя в последнем ряду, мы могли бы бороться со вполне естественным желанием - принадлежать и отдавать. Мы боремся с собой, делая вид, что ничего не происходит. На миг нам удается принять приличные позы, но именно в этот миг, в полной тишине зала, можно услышать как грохочут наши сердца.
Мы двое чужих, но у нас такие схожие желания!…
***
У меня есть я, маленький сын, две смешные собаки и каким-то непостижимым образом задержавшаяся на несколько лет в моей жизни птица-говорун породы карелла. У меня есть непредсказуемый график работы, свойственный только журналистам определенной специфики, вечно недовольная этим графиком мама и холодильник для вина, купленный с очередной премии. У меня есть небольшая квартира в спальном районе Москвы, а в качестве приложения к ней - панорамные окна на самые лучшие восходы и закаты этого города. У меня есть стихи, которые я записываю в перерывах между перестрелками в маленьком молескине, и битый-перебитый айфон, который я использую как плейер. У меня нет мужа, нет постоянного партнера - моя работа не предполагает длительных привязанностей, это было бы слишком жестоко. У меня есть необременительные отношения - всегда найдется пара-тройка девушек, которых устроит то, что вы видитесь раз в месяц, при этом совершенно не строя никаких планов на будущее. У меня есть разбитое когда-то сердце, позволяющее безболезненно вести такой образ жизни… У меня есть ты - внезапно и предсказуемо появившаяся в моей жизни. Почему предсказуемо? Хотя бы потому, что сама жизнь уже начала умолять меня о том, чтобы добавить в нее что-то стабильное. Что может быть более стабильным, чем состоявшаяся женщина в самом расцвете лет, замужняя и прочно стоящая на ногах? Твоя стабильность порой это то, что выбивает почву у меня из под ног… Мы двое чужих, но каким-то непостижимым образом мы набрели друг на друга в дыму и темноте, в ярком свете и толкотне переполненного аэропорта, кончики пальцев коснулись кончиков пальцев, а глаза нашли глаза. Мы растерянно улыбнулись друг другу и, вроде бы, даже приготовили шаблонное извинение - неприлично натыкаться на незнакомого человека так откровенно! - но почему-то промолчали. Обе. Шереметьевский улей гудел, обтекая нас со всех сторон, а мы стояли друг напротив друга и молчали. Ты пыталась запихнуть в и без того переполненный рюкзак рассыпавшиеся брошюры из порвавшегося после нашего столкновения пакеты, я - проверяла в десятый раз карабины и застежки на кофрах с аппаратурой, как будто не делала этого еще сто пятьдесят раз до того.
- Как насчет бокала вина? - неизвестно с чего предложила ты, чувствуя как краснеешь. Такого не происходило уж очень давно, наверное с тех пор, как Катерина впервые тебя поцеловала. Словно оправдываясь, ты добавила: - Все равно надо как-то скоротать время…
- Откровенно говоря, я предпочла бы что-нибудь покрепче, - неизвестно с чего призналась я. Обычно я не стремлюсь выпивать в компании незнакомок, но тонкий запах духов, исходивший от тебя, растрепанные короткие волосы и чуть насмешливый взгляд, привлекли меня, загнав в дальний угол усталость последних двух недель.
Бары в Шереметьево отвратительные, но когда ты проводишь две недели в зоне военных действий (как это было со мной) или пару дней на нудном семинаре по новинкам полиграфии (как это было с тобой), любое заведение с приглушенным светом и хорошим коньяком подойдет. В первой же подобной лавочке мы и присели. Там, в течение очень короткого периода времени (наши рейсы задержали всего на три с половиной часа) мы узнали друг о друге все. Я - журналист, работающий в горячих точках. Ты - владелец небольшой типографии. Я - предпочитаю Хеннесси. Ты - Гленфиддиш. У тебя - полноценная семья, подарки для которой занимают большую часть багажа, у меня - беспорядочная личная да и просто жизнь, которую я легко отодвигаю на задний план ради того, чтобы провести несколько недель или дней с сыном.
Разговоры в баре - не мой конек. Я вообще редко откровенничаю с людьми - наверное, своего рода профдеформация, убежденность, что любая излишняя информация, рассказанная кому бы то ни было, может быть обращена против тебя - как в традиционных голливудских детективах. Разговаривать после командировок я вообще не люблю - такого бывает насмотришься, что тянет только спать и пить, а человечество, позволяющее себе так бездарно проживать годы, убивая себе подобных, начинаешь вообще тихо ненавидеть…
- Тяжелая выдалась поездка, - твоя ладонь легко накрывает мою, в глазах неподдельное участие. Что это… Ты флиртуешь со мной? Провоцируешь меня? Заигрываешь? Я не знаю, как трактовать твое поведение, но моя интуиция говорит, что ты просто чувствуешь необходимость прикоснуться ко мне, в качестве терапии, панацеи или дружеского участия - остается неясно.
- Охренеть какая тяжелая, - признаюсь я после паузы. - Мы потеряли оператора…
Мы молча приканчиваем наши напитки, и ты делаешь бармену знак повторить.
- Молодой? - спрашиваешь ты, но я не успеваю ответить, как ты произносишь вслух то, что я собиралась как раз сказать: - Какая в принципе разница… Смерть всегда несвоевременна. Сочувствую…
Не знаю, как так происходит, что за три часа сидения в баре ты становишься мне ближе, чем, скажем, коллеги, с которыми я работаю не первый год… Ты не знаешь, как это работает?
***
Если чему-то суждено случиться, оно случается - пусть даже для этого требуется цепочка совершенно невероятных событий. Совершенно невероятным образом на Москву обрушивается туман - в одночасье, из ниоткуда. Все аэропорты закрывают свои рты - ни самолета, ни вертолета, ни-че-го. Бедолаги, которым было предписано приземлиться в «Шарике», отправляются к черту на рога - то ли в Быково, то ли еще куда. Мы не можем вылететь и, проведя предварительно три часа в баре и получив подтверждение, что до утра никакого движения авиатранспорта не предвидится, решаем отправиться в город. Хорошо, что я имею привычку перед короткими командировками оставлять машину на паркинге у аэропорта - это избавляет нас от приставаний таксистов, всегда неумеренно любезных, и уже через четверть часа я выруливаю на шоссе.
Именно на пути в центр меня посещает мысль сходить в кино. Домой взвращаться бессмысленно - представляю себе удивление и сумятицу, которые начнутся, стоит мне появиться в половине двенадцатого ночи на пороге. К тому же, ты - не из Москвы, и мне придется тащить тебя с собой, испытывая некоторую неловкость: перед тобой - за вечный бардак и шумную мою семью, перед семьей - за то, что «опять притащила кого-то на ночь глядя». Объяснять, что ты - не «кто-то», я вряд ли буду. Это необъяснимо. Это непонятно даже мне самой, но я не испытываю желания закрутить с тобой интрижку - на время ожидания вылета, я кокетничаю, ты отвечаешь, то наше общение похоже на встречу двух старых друзей, за плечами которых долгие годы, мески с солью, какофония медно-ржавых труб - не говоря уже о воде и огне. Это необъяснимо, но я знаю: ты чувствуешь то же самое.
Мы идем в кинотеатр одного из центральных торговых центров, где, с трудом сдерживая зевоту, продираемся через первую часть фильма, а потом начинаем дурачиться, наплевав на осуждающие взгляды таких же поздношатающихся киноманов. Я обнаруживаю, что ты бешено боишься щекотки, и пристаю к тебе, беззастенчиво тыкая тебя костяшками пальцев то в левый, то в правый бок.
- Не трогай меня, это невозможно, невыносимо, не убирай руку, ой, подожди… - шепчешь ты.
- Что?
- Ты на какую-то точку там нажала, у меня, кажется, голова прошла…
От абсурдности всего происходящего меня прорывает, и я начинаю давиться смехом. Чем закончились «оттенки» мы так и не узнали. Вырвавшись из пропахшего попкорном зала, мы решаем, куда направиться. Самым естественным (для меня) было бы покататься по городу, посмотреть на новое освещение центра, перекусить в одном из ресторанов, а потом, не спеша, отправиться в сторону аэропорта - прежде, чем начнутся вечные пробки на Ленинградке. Тебя эта мысль приводит в ужас:
- Ты выпила два бокала коньяка, какой руль, какие покатушки?! - мотаешь ты головой.
- Но мы же доехали сюда как-то… - резонно парирую я.
- Это я просто обалдела и не смогла вмешаться в процесс…
В результате, оставив машину в тепле подземной стоянки, мы гуляем по Садовому. Давно забытая радость от пеших прогулок наполняет ноги и спину приятным теплом. Я не большой специалист по достопримечательностям, но все-таки умудряюсь комментировать кое-что из того, что мы проходим.
Удивительно, за все те часы, что мы проводим вместе, никому из нас никто не звонит. Не обрывают мне телефон сообщениями вечные девицы, молчат уведомления от соцсетей, мама не уточняет - долетела ли… Твой социум тоже хранит молчание, но почему-то эта тишина не вызывает в нас обиды, скорее признательность - сейчас как никогда хочется, чтобы не тревожили. Уже через несколько часов мы вернемся в аэропорт, где будет царить извечная суета, и уже ничто не напомнит о ночном затишье, невесть как родившемся тумане, окутавшем столицу и окрестности. Уже через несколько часов наши рейсы разлетятся в разных направлениях, лишь в самом начале своего пути последовав немного параллельным курсом. Уже через несколько часов каждый из нас окажется в своей привычной жизни - с ее предсказуемыми поворотами, знакомыми запахами и привычными людьми. Катерина встретит тебя в аэропорту и крепко обнимет, прижимаясь холодными от мороза губами к твоим - горячим от наших разговоров - губам. По ее глазам ты поймешь, что неделя твоего отсутствия не означала для нее тоски и затворничества. По ее глазам ты поймешь, она - твоя судьба, твой ад и рай, твоя любовница, нравится тебе это или нет. По тому, как ты коротко вздохнешь, ей станет ясно, что ты поняла все.
- Марин, не начинай, ладно? - попросит она жалобно. - Тебе все кажется…
Через несколько дней я, отсняв весь необходимый материал в Судане, вернусь домой. Меня встретит мое семейство - во главе с собаками, которые немедленно принесут к моим ногам все имеющиеся в доме игрушки. Сын, крайне сдержанный для своих пяти лет, подойдет и молча обнимет меня. Мама, прежде чем начать отчитывать меня за «эти мужские ботинки», измученный вид и традиционно возмущаться «эти твои бабы опять оборвали все телефоны!», неловко поцелует меня в щеку и скажет, как обычно:
- Хорошо, что ты вернулась…
Я никогда не буду искать тебя, ковыряясь в социальных сетях, прося знакомых хакеров вскрыть списки пассажиров, вылетавших в ту ночь из Шереметьева. Зная, что мне захочется увидеть тебя, понимая, что эта встреча может разрушить и без того хрупкое равновесие твоей жизни, я специально не спрашивала, куда ты летишь. Я хочу запомнить нашу сумасшедшую ночь как чудо - без координат и реперных точек. Я хочу думать о ней, как о подарке судьбы, которая позволила двум чужим встретиться в суматохе переполненного аэропорта, найти друг друга глазами и прожить несколько ночных часов так, что от одного воспоминания у меня теплеет в груди. Я знаю только твое имя, и оно звучит для меня прекрасной музыкой прибоя - Марина.
Как знать, может быть, в одну из будущих ночей нам снова суждено встретиться - в морском порту ли, на железнодорожном вокзале… так ли это важно? Когда двое чужих - принадлежащих кому-то еще - людей находят друг друга глазами, почти касаются кончиками пальцев, дышат в унисон и смеются над глупостями, волей-неволей задумаешься - а так ли они чужеродны друг другу, как может подуматься?
Мы - двое чужих....
--
***************