[The Magus]
Книга, которая запоминается. На всю жизнь.
Тот самый момент, когда ты понимаешь, что нашел своего любимого писателя на все времена.
Джон Фаулз. Сначала "Любовница...", но речь не о ней. Волхв. Маг. Колдун.
Самое гениальное произведение, что я когда-либо читала.
Фаулз не просто классик, не просто писатель, умеющий увлечь читателя интересным сюжетом, он - гений. Я до сих пор не могу поверить, что человек мог такое придумать. Как? Неведомо. Но книга написана. И она божественна. По-сатанински божественна.
По такой книге очень трудно написать какой-то вразумительный отзыв. Она эпохальна. Она эпопейна.В ней есть что-то и от Мастера и Маргариты (мистицизм, Кончис=Воланд?), и от обычного английского классического романа, и от совсем современной литературы... есть даже что-то общее с сериалом "Остаться в живых" (остров?!)
И одновременно "Волхв" не похож ни на что. Это настолько аутентичная, уникальная повесть... мне даже стыдно ее с чем-то сравнивать.
Она покоряет. Она занимает все твои мысли. Овладевает разумом. Останавливает время. Заставляет вчитываться в каждую строчку, ища разгадку, ища очередного подвоха.
Тебя тысячу раз обманули, а на тысячу первый ты понимаешь. Понимаешь, зачем все это было нужно. Только не понимаешь, как смертный человек мог сотворить такое чудо.
Кто-то пишет, что, мол, автор не дает ответа на многие вопросы. Но нет же. Нет. Это же Фаулз. В "Любовнице французского лейтенанта" было 3 концовки. Здесь она одна. Или же их великое множество. Каждый читатель пропускает произведение в прямом смысле "через себя" и поэтому волен сам решать, как трактовать последнюю фразу.
Так же, как и в сюжете самой книги. Николасу много раз говорили, что определенного сценария нет. Импровизация. Все зависит в итоге лишь от выбора главного героя. Все сцены, актеры, декорации - все подстраивалось под него. Интерактивность во всем. За это я люблю Фаулза. Он всегда оставляет выбор. При этом давая понять главное. Думаю (и надеюсь), что я это главное поняла.
Тем не менее, ближе к концу книги я даже злилась на Николаса. На мой взгляд, он слишком часто проявлял слабость, ему нравилось, что им играли, как куклой, отпускали, хватали, снова отпускали, снова привязывали. я бы на его месте не опустила руку с плетью. Я бы отомстила. Но в то же время я понимаю, как я была бы не права.
И Алисон. Сначала она кажется такой глупой шлюхой. Неспособной тонко чувствовать. Не способной серьезно думать о любви. Но потом ты понимаешь, что за нос тебя водили и здесь. И главной шлюхой романа был именно мистер Эрфе. Перегнул ли Фаулз палку? Нет. Запутался ли в сюжетной линии? Не думаю. Это то произведение, которое можно долго анализировать и обнаруживать новые подробности, моменты, детали. Можно еще много думать.
Такие книги не забываются. И я прочитала ее в нужный момент. Всё символично.
Cras amet qui numquam amavit
quique amavit сras amet
Завтра познает любовь не любивший ни разу,
и тот, кто уже отлюбил, завтра познает любовь.
"Let those love now who've never loved; let those who've loved, love yet again."
И напоследок, цитаты, которые врезались мне в душу. В прямом смысле.
· Любить - это не только то, о чём я тебе тогда написала. Не только идти по улице и не оборачиваться. Любить - это когда делаешь вид, что отправляешься на службу, а сама несешься на вокзал. Чтобы преподнести тебе сюрприз, поцеловать, что угодно, - напоследок; и тут я увидела, как ты покупаешь журналы в дорогу. Меня бы в то утро ничто не смогло рассмешить. А ты смеялся. Как ни в чем не бывало болтал с киоскером и смеялся. Вот когда я поняла, что значит любить: видеть, как тот, без кого ты жить не можешь, с прибаутками от тебя уматывает.
· Молча подняла бокал. Доверчивые серые глаза - оазис невинности на продажном лице, словно остервенилась она под давлением обстоятельств, а не по душевной склонности. Остервенилась и научилась рассчитывать только на себя, но при этом выглядеть беззащитной. И ее выговор, уже не австралийский, но еще не английский, звучал то в нос, с оттенком хриплой горечи, то с неожиданной солоноватой ясностью. Загадка, живой оксюморон.
· - Думаешь, я шлюха?
Может, именно тогда, глядя на нее вблизи, я и сделал выбор. И не
сказал, что просилось на язык: да, шлюха, хуже шлюхи, потому что
спекулируешь своей шлюховатостыо, лучше б я послушался твою будущую золовку.
Будь я чуть дальше от нее, на том конце комнаты, чтобы не видеть глаз, у
меня, наверное, хватило бы духу все оборвать. Но этот серый, упорный, вечно
доверчивый взгляд, взыскующий правды, заставил меня солгать.
· За цинизмом всегда скрывается неспособность к усилию - одним словом, импотенция; быть выше борьбы может лишь тот, кто по настоящему боролся.
· Свобода - это сделать решительный выбор и стоять на своем до последнего.
· Представьте, что в один прекрасный день у вас открывается шестое, до сих пор не познанное чувство, нечто, что выходит из ряда осознания, зрения - привычных пяти. Но оно важнее других, из него-то и рождаются другие. Глагол «существовать» теперь не пассивен и описателен, но активен… почти повелителен.
· Я всегда считал (и не из одного только напускного цинизма), что уже через десять минут после знакомства мужчина и женщина понимают, хочется ли им переспать друг с другом.
· Любая игра между мужчиной и женщиной, по каким бы правилам ни велась, имеет чувственную подоплёку.
· - Род человеческий - ерунда. Главное - не изменить самому себе.
- Но ведь Гитлер, к примеру, тоже себе не изменял.
Повернулся ко мне:
- Верно. Не изменял. Но миллионы немцев себе изменили. Вот в чем трагедия. Не в том, что одиночка осмелился стать проводником зла. А в том, что миллионы окружающих не осмелились принять сторону добра.
· - Как вам это объяснить? Морис на моем месте сказал бы, что секс отличается от других удовольствий интенсивностью, но не качеством. Что это лишь часть, причем не главная, тех человеческих отношений, что зовутся любовью. И что главная часть - это искренность, выстраданное доверие сердца к сердцу. Или, если угодно, души к душе. Что физическая измена - лишь следствие измены духовной. Ибо люди, которые подарили друг другу любовь, не имеют права лгать.
·Она держалась так, словно мы расстались всего неделю назад. Но это не помогало. Девять месяцев возвели между нами решётку, сквозь которую проникали слова, но не чувства.
· Если что-нибудь и может причинить ей боль, так это молчание; а я хотел, чтоб ей стало больно.
· Если бы я покончила с собой, ты бы только обрадовался. Растрезвонил бы, что я умерла от любви к тебе. Поэтому я никогда не наложу на себя руки. Чтобы не удружить какому-нибудь говну вроде тебя.
· Просто я больше ни с чем не связана, я - ничья. Какое место ни возьми, я либо прилетаю, либо улетаю оттуда. Или пролетаю над ним. Только люди, которые мне нравятся, которых я люблю. Вот они - моя последняя родина
· Варенья, лакомых перемен, не получишь, пока не объешься хлебом, черствыми корками ожидания.
· Мы чувствуем, что живем, только потому, что заключенные в Бельзене умерли. Мы чувствуем, что наш мир существует, только потому, что тысячи таких же миров погибают при вспышке сверхновой. Та улыбка означает: могло не быть, но есть.
· Вот, значит, как это бывает: двести истасканных, замусоленных слов - и конец.
· Каждый из нас - остров. Иначе мы давно бы свихнулись. Между островами ходят суда, летают самолеты, протянуты провода телефонов, мы переговариваемся по радио - все что хотите. Но остаемся островами. Которые могут затонуть или рассыпаться в прах.
· - В жизни каждого из нас наступает миг поворота. Оказываешься наедине с собой. Не с тем, каким еще станешь. А с тем, каков есть и пребудешь всегда. Вы слишком молоды, чтобы понять это. Вы еще становитесь. А не пребываете.
- Возможно.
- Не «возможно», а точно.
- А если проскочишь этот... миг поворота? - Но мне-то казалось, что в моей жизни такой миг уже был: лесное безмолвие, гудок афинского парохода, черный зев ружейного дула.
- Сольешься с массой. Лишь немногие замечают, что миг настал. И ведут себя соответственно.
· За пять секунд в человека не влюбишься, но предчувствие любви может заронить в душу и пятисекундная встреча.
· И вдруг, точно серебряные обрезки ногтя Луны, на меня стало падать одиночество собственного существования, долгая, долгая несовместимость «я» и мира вокруг, - чувство, что порой настигает нас тихими ночами, но очищенное от всякой тоски.
Тот самый момент, когда ты понимаешь, что нашел своего любимого писателя на все времена.
Джон Фаулз. Сначала "Любовница...", но речь не о ней. Волхв. Маг. Колдун.
Самое гениальное произведение, что я когда-либо читала.
Фаулз не просто классик, не просто писатель, умеющий увлечь читателя интересным сюжетом, он - гений. Я до сих пор не могу поверить, что человек мог такое придумать. Как? Неведомо. Но книга написана. И она божественна. По-сатанински божественна.
По такой книге очень трудно написать какой-то вразумительный отзыв. Она эпохальна. Она эпопейна.В ней есть что-то и от Мастера и Маргариты (мистицизм, Кончис=Воланд?), и от обычного английского классического романа, и от совсем современной литературы... есть даже что-то общее с сериалом "Остаться в живых" (остров?!)
И одновременно "Волхв" не похож ни на что. Это настолько аутентичная, уникальная повесть... мне даже стыдно ее с чем-то сравнивать.
Она покоряет. Она занимает все твои мысли. Овладевает разумом. Останавливает время. Заставляет вчитываться в каждую строчку, ища разгадку, ища очередного подвоха.
Тебя тысячу раз обманули, а на тысячу первый ты понимаешь. Понимаешь, зачем все это было нужно. Только не понимаешь, как смертный человек мог сотворить такое чудо.
Кто-то пишет, что, мол, автор не дает ответа на многие вопросы. Но нет же. Нет. Это же Фаулз. В "Любовнице французского лейтенанта" было 3 концовки. Здесь она одна. Или же их великое множество. Каждый читатель пропускает произведение в прямом смысле "через себя" и поэтому волен сам решать, как трактовать последнюю фразу.
Так же, как и в сюжете самой книги. Николасу много раз говорили, что определенного сценария нет. Импровизация. Все зависит в итоге лишь от выбора главного героя. Все сцены, актеры, декорации - все подстраивалось под него. Интерактивность во всем. За это я люблю Фаулза. Он всегда оставляет выбор. При этом давая понять главное. Думаю (и надеюсь), что я это главное поняла.
Тем не менее, ближе к концу книги я даже злилась на Николаса. На мой взгляд, он слишком часто проявлял слабость, ему нравилось, что им играли, как куклой, отпускали, хватали, снова отпускали, снова привязывали. я бы на его месте не опустила руку с плетью. Я бы отомстила. Но в то же время я понимаю, как я была бы не права.
И Алисон. Сначала она кажется такой глупой шлюхой. Неспособной тонко чувствовать. Не способной серьезно думать о любви. Но потом ты понимаешь, что за нос тебя водили и здесь. И главной шлюхой романа был именно мистер Эрфе. Перегнул ли Фаулз палку? Нет. Запутался ли в сюжетной линии? Не думаю. Это то произведение, которое можно долго анализировать и обнаруживать новые подробности, моменты, детали. Можно еще много думать.
Такие книги не забываются. И я прочитала ее в нужный момент. Всё символично.
Cras amet qui numquam amavit
quique amavit сras amet
Завтра познает любовь не любивший ни разу,
и тот, кто уже отлюбил, завтра познает любовь.
"Let those love now who've never loved; let those who've loved, love yet again."
И напоследок, цитаты, которые врезались мне в душу. В прямом смысле.
· Любить - это не только то, о чём я тебе тогда написала. Не только идти по улице и не оборачиваться. Любить - это когда делаешь вид, что отправляешься на службу, а сама несешься на вокзал. Чтобы преподнести тебе сюрприз, поцеловать, что угодно, - напоследок; и тут я увидела, как ты покупаешь журналы в дорогу. Меня бы в то утро ничто не смогло рассмешить. А ты смеялся. Как ни в чем не бывало болтал с киоскером и смеялся. Вот когда я поняла, что значит любить: видеть, как тот, без кого ты жить не можешь, с прибаутками от тебя уматывает.
· Молча подняла бокал. Доверчивые серые глаза - оазис невинности на продажном лице, словно остервенилась она под давлением обстоятельств, а не по душевной склонности. Остервенилась и научилась рассчитывать только на себя, но при этом выглядеть беззащитной. И ее выговор, уже не австралийский, но еще не английский, звучал то в нос, с оттенком хриплой горечи, то с неожиданной солоноватой ясностью. Загадка, живой оксюморон.
· - Думаешь, я шлюха?
Может, именно тогда, глядя на нее вблизи, я и сделал выбор. И не
сказал, что просилось на язык: да, шлюха, хуже шлюхи, потому что
спекулируешь своей шлюховатостыо, лучше б я послушался твою будущую золовку.
Будь я чуть дальше от нее, на том конце комнаты, чтобы не видеть глаз, у
меня, наверное, хватило бы духу все оборвать. Но этот серый, упорный, вечно
доверчивый взгляд, взыскующий правды, заставил меня солгать.
· За цинизмом всегда скрывается неспособность к усилию - одним словом, импотенция; быть выше борьбы может лишь тот, кто по настоящему боролся.
· Свобода - это сделать решительный выбор и стоять на своем до последнего.
· Представьте, что в один прекрасный день у вас открывается шестое, до сих пор не познанное чувство, нечто, что выходит из ряда осознания, зрения - привычных пяти. Но оно важнее других, из него-то и рождаются другие. Глагол «существовать» теперь не пассивен и описателен, но активен… почти повелителен.
· Я всегда считал (и не из одного только напускного цинизма), что уже через десять минут после знакомства мужчина и женщина понимают, хочется ли им переспать друг с другом.
· Любая игра между мужчиной и женщиной, по каким бы правилам ни велась, имеет чувственную подоплёку.
· - Род человеческий - ерунда. Главное - не изменить самому себе.
- Но ведь Гитлер, к примеру, тоже себе не изменял.
Повернулся ко мне:
- Верно. Не изменял. Но миллионы немцев себе изменили. Вот в чем трагедия. Не в том, что одиночка осмелился стать проводником зла. А в том, что миллионы окружающих не осмелились принять сторону добра.
· - Как вам это объяснить? Морис на моем месте сказал бы, что секс отличается от других удовольствий интенсивностью, но не качеством. Что это лишь часть, причем не главная, тех человеческих отношений, что зовутся любовью. И что главная часть - это искренность, выстраданное доверие сердца к сердцу. Или, если угодно, души к душе. Что физическая измена - лишь следствие измены духовной. Ибо люди, которые подарили друг другу любовь, не имеют права лгать.
·Она держалась так, словно мы расстались всего неделю назад. Но это не помогало. Девять месяцев возвели между нами решётку, сквозь которую проникали слова, но не чувства.
· Если что-нибудь и может причинить ей боль, так это молчание; а я хотел, чтоб ей стало больно.
· Если бы я покончила с собой, ты бы только обрадовался. Растрезвонил бы, что я умерла от любви к тебе. Поэтому я никогда не наложу на себя руки. Чтобы не удружить какому-нибудь говну вроде тебя.
· Просто я больше ни с чем не связана, я - ничья. Какое место ни возьми, я либо прилетаю, либо улетаю оттуда. Или пролетаю над ним. Только люди, которые мне нравятся, которых я люблю. Вот они - моя последняя родина
· Варенья, лакомых перемен, не получишь, пока не объешься хлебом, черствыми корками ожидания.
· Мы чувствуем, что живем, только потому, что заключенные в Бельзене умерли. Мы чувствуем, что наш мир существует, только потому, что тысячи таких же миров погибают при вспышке сверхновой. Та улыбка означает: могло не быть, но есть.
· Вот, значит, как это бывает: двести истасканных, замусоленных слов - и конец.
· Каждый из нас - остров. Иначе мы давно бы свихнулись. Между островами ходят суда, летают самолеты, протянуты провода телефонов, мы переговариваемся по радио - все что хотите. Но остаемся островами. Которые могут затонуть или рассыпаться в прах.
· - В жизни каждого из нас наступает миг поворота. Оказываешься наедине с собой. Не с тем, каким еще станешь. А с тем, каков есть и пребудешь всегда. Вы слишком молоды, чтобы понять это. Вы еще становитесь. А не пребываете.
- Возможно.
- Не «возможно», а точно.
- А если проскочишь этот... миг поворота? - Но мне-то казалось, что в моей жизни такой миг уже был: лесное безмолвие, гудок афинского парохода, черный зев ружейного дула.
- Сольешься с массой. Лишь немногие замечают, что миг настал. И ведут себя соответственно.
· За пять секунд в человека не влюбишься, но предчувствие любви может заронить в душу и пятисекундная встреча.
· И вдруг, точно серебряные обрезки ногтя Луны, на меня стало падать одиночество собственного существования, долгая, долгая несовместимость «я» и мира вокруг, - чувство, что порой настигает нас тихими ночами, но очищенное от всякой тоски.