Второй поворот направо, а дальше прямо до самого утра ...
«СИЛЬФИДА» в БОЛЬШОМ ТЕАТРЕ 10.10.2014 г.
Со своей поездкой в Красноярск я совершенно запутался с датами и составами, и, в итоге, получилось, что, пока я был в Стасике на «Манон», в Большом шла «Сильфида» с Горячевой и Гудановым, сто лет не танцевавшем в «Сильфиде» (и вообще танцевавшем ли в нынешней редакции?). Спасибо тем, кто этот спектакль заснял и дал, таким образом, возможность увидеть его хотя бы в записи.
Впечатления от видео, разумеется, априори неверны, искажены и не имеют права на существование, но всем несогласным по-прежнему предлагается потерпеть.
Гуданов, на мой взгляд, один из тех счастливых артистов, которым возраст дает опыт и мастерство, ничего не забирая взамен. То есть, я, конечно, не видел Дмитрия в молодости, и вполне допускаю, что тогда он танцевал еще лучше, но и сейчас, глядя на сцену, язык не поворачивается назвать его возрастным исполнителем. Форма прекрасная. Внешность по-прежнему соответствует ролям молодых героев. Танцует, правда, не по-датски: работа корпуса и рук русская. Ну да Бог с ней, с Данией; спектакль - это не урок классического наследия, а Гуданов показывает такую культуру танца, которую нечасто увидишь, и, видя которую, совершенно не думаешь, из какой национальной школы она произрастает. В пантомиме точно просчитанными выглядят каждая поза и каждый жест. (Как, например, нерешительно, согнутой рукой клянется Джеймс в любви Эффи в первом акте, а, наоборот, полностью вытянутой вверх рукой - Сильфиде во втором). Но, главное, у Дмитрия есть целостное понимание роли. Он ведет события спектакля, а не события - его.
«Сильфида» Гуданова (опять я начинаю текст про женский балет с анализа мужской роли, ну да ладно, вроде бы постановочная концепция Кобборга позволяет) … Так вот, «Сильфида» Гуданова прозвучала историей мальчика, который не хотел взрослеть и потому сбежал от невесты прямиком в волшебный мир своего детства. Но, поскольку в жизни (настоящей, а не балетной) чудес не бывает - ничего из этого бегства не получилось, и реальность все же настигла его. На моей памяти Гуданов - первый исполнитель, которому удалось убедительно воплотить кобборговскую идею о том, что вся история разворачивается в душе героя.
В первом акте гудановский Джеймс отчетливо тяготится течением установленных ритуалов помолвки. Грусть - то размытая, то проступающая с полной силой - не отпускает его ни на минуту. Во втором акте он на равных включается в хоровод сильфид. Нелирическая, грациозно-игривая подача хореографического текста рождает ассоциации скорее с детской игрой, чем с любовным дуэтом. Да это и есть игра, и вся солнечная лесная поляна, населенная фантастическими существами, выглядит своего рода Неверлэндом Джеймса, миром тех сказок и легенд, под которые он рос. Не случайно на этот раз в первом акте так выделилась деталь, обычно второстепенная - пантомимная реплика Сильфиды, говорящей Джеймсу, что она незримо сопровождала его с самого детства. Она действительно явилась к нему оттуда - из детства, и ее попытки сорвать свадьбу героя вызваны тем, что с его взрослением мир Сильфиды - мир детских фантазий Джеймса - исчезнет.
Анастасия Горячева очень чутко вписалась в предложенные партнером «условия игры». Ее героиня - картинная и живописная, за мгновение переходящая от слез к веселью - выглядит феей из сказки. Настоящий шедевр исполнительницы - поза в распахнутом окне в первом акте: зыбкая, словно из тумана сотканная, плачущая фейная фигура в лунном свете. Такой и может представиться добрая волшебница мальчику, еще не расставшемуся с детскими грезами, но уже познавшему первые томления просыпающейся юности. В сцене смерти Сильфиды Горячева поддержала намеченный Гудановым сюжет и поднялась до высоких пластических обобщений. Пантомима обрела у нее содержательную емкость, доступную лишь танцу. В повторяющемся жесте указательного пальца читается и тихий упрек («я знала, знала, что так будет»), и напутствие («теперь иди и живи»). Обручальное кольцо она возвращает со стоическим сознанием неудачи своей попытки («что ж бери, ничего не вышло») В момент последнего приникания к Джеймсу ее спина плачет, горячо и нежно прощается.
Тема бегства от судьбы читалась в сценах Джеймса и Мэдж. Герой Гуданова явно не впервые видит колдунью и заранее знает, зачем она пришла и что сделает - потому так настойчиво гонит ее прочь. Мэдж же Геннадия Янина, в свою очередь, не сомневается, что тем или иным путем все равно осуществит все задуманное («неволей иль волей, а будешь ты мой») - от того особенно не сопротивляется напору Джеймса. Созданный Яниным образ колдуньи - не зловещий, а скорее гротесковый, словно сошедший со старинных карикатур и иллюстраций к страшным сказкам - как нельзя лучше вписался именно в данную трактовку балета. Его Мэдж явилась из тех же детских фантазий, что и Сильфида; ее торжество - это торжество зла, знаменующее разрушение детской веры героя в то, что добро всегда победит, его отход от детского восприятия мира, его утрату веры в волшебство.
Как и у Горячевой, у Янина в спектакле был отдельный, независимо от всей роли заслуживающий упоминания, шедевр - сцена шабаша. Помешивание и разливание зелья по кружкам - просто образец игры с воображаемым предметом: отсутствие жидкости в котле и половнике не только не разрушает иллюзию, но заставляет еще больше восторгаться пластическим мастерством исполнителя. Когда Мэдж по очереди чокается с ведьмами - смена поз и траекторий движения руки кажется выверенной до миллиметра.
Танцевавшему 10-го числа составу удалось перевести спектакль в плоскость романтической сказочной трагедии. Четко читающийся символизм фантастического сюжета, разворачивающегося на фоне декоративных подробностей деревенской жизни, породнил их «Сильфиду» с трагическими сказками Гофмана. И совершенно романтическим был безысходный финал балета, когда сильфиды покинули Джеймса, и он остался на распутье между разрушенным миром собственных детских фантазий и реальностью, в которой он уже тоже никому не нужен.
Если все дети, кроме одного-единственного, рано или поздно вырастают, то, по меньшей мере, одному из них взросление не принесло ничего хорошего.
© А. С. Галкин.
Данный текст охраняется авторским правом. Его прямое или скрытое цитирование без указания имени автора запрещено.
Со своей поездкой в Красноярск я совершенно запутался с датами и составами, и, в итоге, получилось, что, пока я был в Стасике на «Манон», в Большом шла «Сильфида» с Горячевой и Гудановым, сто лет не танцевавшем в «Сильфиде» (и вообще танцевавшем ли в нынешней редакции?). Спасибо тем, кто этот спектакль заснял и дал, таким образом, возможность увидеть его хотя бы в записи.
Впечатления от видео, разумеется, априори неверны, искажены и не имеют права на существование, но всем несогласным по-прежнему предлагается потерпеть.
Гуданов, на мой взгляд, один из тех счастливых артистов, которым возраст дает опыт и мастерство, ничего не забирая взамен. То есть, я, конечно, не видел Дмитрия в молодости, и вполне допускаю, что тогда он танцевал еще лучше, но и сейчас, глядя на сцену, язык не поворачивается назвать его возрастным исполнителем. Форма прекрасная. Внешность по-прежнему соответствует ролям молодых героев. Танцует, правда, не по-датски: работа корпуса и рук русская. Ну да Бог с ней, с Данией; спектакль - это не урок классического наследия, а Гуданов показывает такую культуру танца, которую нечасто увидишь, и, видя которую, совершенно не думаешь, из какой национальной школы она произрастает. В пантомиме точно просчитанными выглядят каждая поза и каждый жест. (Как, например, нерешительно, согнутой рукой клянется Джеймс в любви Эффи в первом акте, а, наоборот, полностью вытянутой вверх рукой - Сильфиде во втором). Но, главное, у Дмитрия есть целостное понимание роли. Он ведет события спектакля, а не события - его.
«Сильфида» Гуданова (опять я начинаю текст про женский балет с анализа мужской роли, ну да ладно, вроде бы постановочная концепция Кобборга позволяет) … Так вот, «Сильфида» Гуданова прозвучала историей мальчика, который не хотел взрослеть и потому сбежал от невесты прямиком в волшебный мир своего детства. Но, поскольку в жизни (настоящей, а не балетной) чудес не бывает - ничего из этого бегства не получилось, и реальность все же настигла его. На моей памяти Гуданов - первый исполнитель, которому удалось убедительно воплотить кобборговскую идею о том, что вся история разворачивается в душе героя.
В первом акте гудановский Джеймс отчетливо тяготится течением установленных ритуалов помолвки. Грусть - то размытая, то проступающая с полной силой - не отпускает его ни на минуту. Во втором акте он на равных включается в хоровод сильфид. Нелирическая, грациозно-игривая подача хореографического текста рождает ассоциации скорее с детской игрой, чем с любовным дуэтом. Да это и есть игра, и вся солнечная лесная поляна, населенная фантастическими существами, выглядит своего рода Неверлэндом Джеймса, миром тех сказок и легенд, под которые он рос. Не случайно на этот раз в первом акте так выделилась деталь, обычно второстепенная - пантомимная реплика Сильфиды, говорящей Джеймсу, что она незримо сопровождала его с самого детства. Она действительно явилась к нему оттуда - из детства, и ее попытки сорвать свадьбу героя вызваны тем, что с его взрослением мир Сильфиды - мир детских фантазий Джеймса - исчезнет.
Анастасия Горячева очень чутко вписалась в предложенные партнером «условия игры». Ее героиня - картинная и живописная, за мгновение переходящая от слез к веселью - выглядит феей из сказки. Настоящий шедевр исполнительницы - поза в распахнутом окне в первом акте: зыбкая, словно из тумана сотканная, плачущая фейная фигура в лунном свете. Такой и может представиться добрая волшебница мальчику, еще не расставшемуся с детскими грезами, но уже познавшему первые томления просыпающейся юности. В сцене смерти Сильфиды Горячева поддержала намеченный Гудановым сюжет и поднялась до высоких пластических обобщений. Пантомима обрела у нее содержательную емкость, доступную лишь танцу. В повторяющемся жесте указательного пальца читается и тихий упрек («я знала, знала, что так будет»), и напутствие («теперь иди и живи»). Обручальное кольцо она возвращает со стоическим сознанием неудачи своей попытки («что ж бери, ничего не вышло») В момент последнего приникания к Джеймсу ее спина плачет, горячо и нежно прощается.
Тема бегства от судьбы читалась в сценах Джеймса и Мэдж. Герой Гуданова явно не впервые видит колдунью и заранее знает, зачем она пришла и что сделает - потому так настойчиво гонит ее прочь. Мэдж же Геннадия Янина, в свою очередь, не сомневается, что тем или иным путем все равно осуществит все задуманное («неволей иль волей, а будешь ты мой») - от того особенно не сопротивляется напору Джеймса. Созданный Яниным образ колдуньи - не зловещий, а скорее гротесковый, словно сошедший со старинных карикатур и иллюстраций к страшным сказкам - как нельзя лучше вписался именно в данную трактовку балета. Его Мэдж явилась из тех же детских фантазий, что и Сильфида; ее торжество - это торжество зла, знаменующее разрушение детской веры героя в то, что добро всегда победит, его отход от детского восприятия мира, его утрату веры в волшебство.
Как и у Горячевой, у Янина в спектакле был отдельный, независимо от всей роли заслуживающий упоминания, шедевр - сцена шабаша. Помешивание и разливание зелья по кружкам - просто образец игры с воображаемым предметом: отсутствие жидкости в котле и половнике не только не разрушает иллюзию, но заставляет еще больше восторгаться пластическим мастерством исполнителя. Когда Мэдж по очереди чокается с ведьмами - смена поз и траекторий движения руки кажется выверенной до миллиметра.
Танцевавшему 10-го числа составу удалось перевести спектакль в плоскость романтической сказочной трагедии. Четко читающийся символизм фантастического сюжета, разворачивающегося на фоне декоративных подробностей деревенской жизни, породнил их «Сильфиду» с трагическими сказками Гофмана. И совершенно романтическим был безысходный финал балета, когда сильфиды покинули Джеймса, и он остался на распутье между разрушенным миром собственных детских фантазий и реальностью, в которой он уже тоже никому не нужен.
Если все дети, кроме одного-единственного, рано или поздно вырастают, то, по меньшей мере, одному из них взросление не принесло ничего хорошего.
© А. С. Галкин.
Данный текст охраняется авторским правом. Его прямое или скрытое цитирование без указания имени автора запрещено.