(no subject)
Суббота. 7 утра.
Надо продрать глаза, сходить в душ, сделать себе мюсли и кофе.
Собрать сумки, палитру и холст, разгрести машину от апрельского снега и помчаться по пустым дорогам в художку.
Я туда всегда опаздываю. Потому что туда можно опаздывать. Там никто не ждет, не давит.
Туда я просто прихожу, медитативно раскладываю мольберт, распаковываю краски и кисти, раскладываю цвета на палитре и под Баха или Шопена пишу.
Вот, получился интересный цвет.
Вот холст стал оживать.
Сначала непонятными пятнами. Потом формами, которые играют между собой. Потом оттенками, рельефом, тенями.
Только преподаватель иногда подходит: "уважай цвет. Без уважения картина не заживет. Не бойся экспериментов. Передавай глубину. Уважай то, что ты пишешь. Думай, анализируй, играй. Не слушай свой разум - картины без внутреннего света мертвые. Ищи свою волну".
И вот, под звуки органа или скрипки рано или поздно мозг отключается вместе с внутренним критиком и в голове не остается ни-че-го. Только в груди появляется щемящее возбуждение, язык высовывается изо рта, а руки сами передают то, что рождается внутри.
Это такое состояние небытия, где времени не существует, а меня умной, боящейся, стыдящейся и подозрительной нет. Есть только "вау", "хочу", "оооо, да-да-да, вот-вот-вот, поперло!".
В этом процессе не остается места прошлому. Там совершенно незачем быть будущему.
Потому что прямо сейчас рождается цвет, тон и формы, которые танцуют друг с другом. Или ругаются.
Так проявляется самая моя жизненная часть - маленькая пятилетняя девочка, которая с высунутым языком, перемазанная краской, самозабвенно играет.
И в этот момент не существует ничего, кроме этой игры.
И каждая картина проживает свою жизнь в процессе рождения.
Может начаться тихо и спокойно, потом замереть, потом цвета начнут перекрикивать друг друга, потом тепло и холод вступают в жестокую схватку и в этом всем теряется центр, главное место картины. Потом снова и снова все переделываешь и так может длиться часами, днями, месяцами, годами, пока не появится "ВОТ ОНО!".
А потом приходится откладывать кисти, убирать краски под уговоры преподавателя "ничего-ничего, в следующий раз закончишь", я постепенно начинаю возвращаться в этот мир, включать мозг, замечать что-то вокруг себя.
* * *
Я ехала по мокрым апрельским улицам за новыми холстами. Слушала себя - отчего же я так в художке оживаю? Отчего же меня так от всего отпускает?
Внутри прозвучало: "Я есть".
Это то, что я никогда в жизни не смогу передать словами, даже если очень буду стараться, даже если у меня будет самый проницательный слушатель.
Выразить не с какой-то конкретной целью, не для того, что бы быть понятой, не для того, что бы быть оцененной или услышанной, а просто для того, что бы быть до конца. Дать место быть всему в себе, самым потаенным частичкам себя, которые соединяясь, играют между собой, дышат, живут. Как краски, которые смешиваются между собой, создавая разные цвета, играя разными оттенками.
Они же вроде просто краски, сотни мазков по холсту.
Но если игра этих красок приправлена внутренним светом, омыта слезами, звучит внутри детским смехом, все это обязательно зажигает душу.
И в этот момент не существует времени, нет места для прошлого или будущего. Остается место лишь для маленькой девочки, или маленького мальчика, которые любят самозабвенно играть с высунутым языком.
Надо продрать глаза, сходить в душ, сделать себе мюсли и кофе.
Собрать сумки, палитру и холст, разгрести машину от апрельского снега и помчаться по пустым дорогам в художку.
Я туда всегда опаздываю. Потому что туда можно опаздывать. Там никто не ждет, не давит.
Туда я просто прихожу, медитативно раскладываю мольберт, распаковываю краски и кисти, раскладываю цвета на палитре и под Баха или Шопена пишу.
Вот, получился интересный цвет.
Вот холст стал оживать.
Сначала непонятными пятнами. Потом формами, которые играют между собой. Потом оттенками, рельефом, тенями.
Только преподаватель иногда подходит: "уважай цвет. Без уважения картина не заживет. Не бойся экспериментов. Передавай глубину. Уважай то, что ты пишешь. Думай, анализируй, играй. Не слушай свой разум - картины без внутреннего света мертвые. Ищи свою волну".
И вот, под звуки органа или скрипки рано или поздно мозг отключается вместе с внутренним критиком и в голове не остается ни-че-го. Только в груди появляется щемящее возбуждение, язык высовывается изо рта, а руки сами передают то, что рождается внутри.
Это такое состояние небытия, где времени не существует, а меня умной, боящейся, стыдящейся и подозрительной нет. Есть только "вау", "хочу", "оооо, да-да-да, вот-вот-вот, поперло!".
В этом процессе не остается места прошлому. Там совершенно незачем быть будущему.
Потому что прямо сейчас рождается цвет, тон и формы, которые танцуют друг с другом. Или ругаются.
Так проявляется самая моя жизненная часть - маленькая пятилетняя девочка, которая с высунутым языком, перемазанная краской, самозабвенно играет.
И в этот момент не существует ничего, кроме этой игры.
И каждая картина проживает свою жизнь в процессе рождения.
Может начаться тихо и спокойно, потом замереть, потом цвета начнут перекрикивать друг друга, потом тепло и холод вступают в жестокую схватку и в этом всем теряется центр, главное место картины. Потом снова и снова все переделываешь и так может длиться часами, днями, месяцами, годами, пока не появится "ВОТ ОНО!".
А потом приходится откладывать кисти, убирать краски под уговоры преподавателя "ничего-ничего, в следующий раз закончишь", я постепенно начинаю возвращаться в этот мир, включать мозг, замечать что-то вокруг себя.
* * *
Я ехала по мокрым апрельским улицам за новыми холстами. Слушала себя - отчего же я так в художке оживаю? Отчего же меня так от всего отпускает?
Внутри прозвучало: "Я есть".
Это то, что я никогда в жизни не смогу передать словами, даже если очень буду стараться, даже если у меня будет самый проницательный слушатель.
Выразить не с какой-то конкретной целью, не для того, что бы быть понятой, не для того, что бы быть оцененной или услышанной, а просто для того, что бы быть до конца. Дать место быть всему в себе, самым потаенным частичкам себя, которые соединяясь, играют между собой, дышат, живут. Как краски, которые смешиваются между собой, создавая разные цвета, играя разными оттенками.
Они же вроде просто краски, сотни мазков по холсту.
Но если игра этих красок приправлена внутренним светом, омыта слезами, звучит внутри детским смехом, все это обязательно зажигает душу.
И в этот момент не существует времени, нет места для прошлого или будущего. Остается место лишь для маленькой девочки, или маленького мальчика, которые любят самозабвенно играть с высунутым языком.