Про страх одиночества
Слушаю себя: отчего же я чисто по-женски боюсь мужчин, которые боятся одночества?
Вспоминаю некоторых бабушек и дедушек, прошедших голод. Они запрещали выбрасывать еду, даже если она испорчена. Они заставляли своих детей и внуков (и мне довелось через это пройти) доедать все, даже если уже совсем не лезет.
Для людей, прошедших голод, еда - большая ценность. Для людей, хорошо знакомых с одиночеством, отношения - большая ценность. И мне кажется это очень здравым до тех пор, пока эти ценности не становятся должествованием, которое лишает выбора.
Если я регулярно буду через силу заставлять себя доедать любимую еду - вот она уже в меня не лезет совсем, но я ее в себя пихаю "потому что любимая", то однажды я возненавижу вкус той еды, которая когда-то была для меня желанной.
Если я боюсь сдохнуть с голода, то я начну жрать все подряд, в том числе и про запас, даже когда не хочу есть, даже нелюбимую еду. А любимую, не успевая насладиться вкусом. Возбуждение от вкуса будет гаситься возбуждением страха.
Вот примерно так же и с одиночеством.
Страх одиночества, порой, толкает в отношения не потому что они желанные и выбранные, а потому что страшно, что ничего другого не будет, что так и наступит страшный и печальный конец.
И тогда, даже если партнер в таких отношениях желанный, то все равно эту желанность перебивает страх. А быть в отношениях из-за страха - тут уж не до переживания ценности партнера, не до того, что бы узнавать его и себя через отношения с ним и смаковать все это дело. Спонтанный интерес, удовольствие, переживание своего собственного выбора и желаний гасятся мрачной картинкой страха одиночества.
У этого страха есть основания. Правда, скорее всего, основания эти зарыты не в здесь-и-сейчас (с чего бы это взрослому, социализированному, способному о себе позаботиться человеку испытывать такие переживания?), а в там-и-тогда. В там-и-тогда, которое, вероятнее всего стоит искать в опыте детско-родительских отношений.
Вспоминаю некоторых бабушек и дедушек, прошедших голод. Они запрещали выбрасывать еду, даже если она испорчена. Они заставляли своих детей и внуков (и мне довелось через это пройти) доедать все, даже если уже совсем не лезет.
Для людей, прошедших голод, еда - большая ценность. Для людей, хорошо знакомых с одиночеством, отношения - большая ценность. И мне кажется это очень здравым до тех пор, пока эти ценности не становятся должествованием, которое лишает выбора.
Если я регулярно буду через силу заставлять себя доедать любимую еду - вот она уже в меня не лезет совсем, но я ее в себя пихаю "потому что любимая", то однажды я возненавижу вкус той еды, которая когда-то была для меня желанной.
Если я боюсь сдохнуть с голода, то я начну жрать все подряд, в том числе и про запас, даже когда не хочу есть, даже нелюбимую еду. А любимую, не успевая насладиться вкусом. Возбуждение от вкуса будет гаситься возбуждением страха.
Вот примерно так же и с одиночеством.
Страх одиночества, порой, толкает в отношения не потому что они желанные и выбранные, а потому что страшно, что ничего другого не будет, что так и наступит страшный и печальный конец.
И тогда, даже если партнер в таких отношениях желанный, то все равно эту желанность перебивает страх. А быть в отношениях из-за страха - тут уж не до переживания ценности партнера, не до того, что бы узнавать его и себя через отношения с ним и смаковать все это дело. Спонтанный интерес, удовольствие, переживание своего собственного выбора и желаний гасятся мрачной картинкой страха одиночества.
У этого страха есть основания. Правда, скорее всего, основания эти зарыты не в здесь-и-сейчас (с чего бы это взрослому, социализированному, способному о себе позаботиться человеку испытывать такие переживания?), а в там-и-тогда. В там-и-тогда, которое, вероятнее всего стоит искать в опыте детско-родительских отношений.