Разрешено видеть прекрасное
Тата размышляет:
Мы с Германом намедни обсуждали один интересный феномен из области восприятия красоты. Бывает, что человек, который в беседе только что восхищался по поводу чего-то безусловно прекрасного, делал глубокие и утончённые комментарии, говорил о значении красоты в жизни - при переходе к обсуждению в каком-то смысле подобного явления из другой области, которое имеет ничуть не меньше оснований рассматриваться с точки зрения своей прекрасности, вдруг не то что оспаривает его совершенство (ведь у каждого могут быть свои предпочтения, это дело вкуса, в конце концов) - а сперва странным образом теряется и перестаёт понимать, о чём речь, затем же напрочь отказывается признавать значимым, достойным вникания.
По сумме складывается впечатление, что человек ведёт себя так, как будто нуждается в какой-то легитимизации своего чувства, вообще своего внимания к объектам в этой области. И без такого "узаконения" не может себе позволить даже просто внимательно взглянуть на объект. Поневоле возникает подозрение, что этот человек вообще не способен сам увидеть что-то и осознать как совершенство, а лишь имитирует чувство восхищения, копируя общепринятый шаблон в отношении рассматриваемого объекта и только добавляя вариации "ахов" от себя.
Однако, обдумав картину, мы пришли к мысли, что на самом деле всё сложнее.
Человек же вообще обучается "видеть красоту" (то есть отмечать и осознавать свою радость и удовольствие от свойств "красивых" объектов) от других людей, на тех самых образцах, которые эти люди выделяют как "красивые". А дальше уже человек расширяет эти принципы (каноны красоты) на новые объекты, ориентируясь на собственное восприятие ("нравится", "приносит удовольствие", "восхищает").
Представим, как маленький ребёнок учится от своих старших осознавать свои чувства в связи с ситуациями и предметами. Ему говорят "смотри, как красиво", "ах, какая красота", акцентируют своё удовольствие от красивого и побуждают его к присоединению к реакции взрослых. Он сам пока не разбирается в своих чувствах даже в таких однозначных областях, как голод и холод, и старшие работают для него медиаторами и толкователями его недифференцированных ощущений. То есть это они знают, что "это прекрасно", а ребёнок пока что им просто верит на слово, так что его впечатления-ощущения, возникающие в связи с объектом восхищения, его психика так и фиксирует: "вот то, что я сейчас чувствую, означает, что я прикасаюсь к прекрасному".
Если ребёнок имеет возможность свободно проявлять любые свои реакции и без порицания получать от старших их истолкование ("это весна, Маугли") и алгоритм, что с этим ощущением делать сейчас (и в дальнейшем каждый раз, стало быть) - то в дальнейшем и с чувством прекрасного не будет затыка. Будучи взрослым, человек сможет ориентируясь на собственные ощущения, получаемые от объекта, выносить суждение "мне нравится", "я нахожу прекрасным", "для меня в этом что-то есть" и т.п. И даже то, что объект не вписывается в привычные каноны красоты, для которых путь получения эстетического удовольствия уже проторен, не помешает человеку восхищаться и радоваться.
А вот если ребёнок растёт в условиях, где часть тем и реакций является гласно или, того хуже, молчаливо осуждаемой, запретной и необсуждаемой…
Представим ребёнка на прогулке в скверике: выгуливающий его взрослый всячески развивает в ребёнке "чувство прекрасного", указывая на птичек и их пёрышки, замысловатые изгибы веточек и корней, причудливые камни… Но когда ребёнок с энтузиазмом продолжает тему, указывая на птичий помёт, напоминающий звёздочки, или на причудливые собачьи какашки - в ответ вместо разделения восторга получает в лучшем случае импульс молчаливой фрустрации, а в худшем - замечание и осуждение.
Что важно - ладно бы взрослый просто не интересовался тем, что лежит на газонах, и предоставил детскому любопытству самому всё исследовать на предмет интереса и привлекательности. А тут тебе сперва специально показывают "вот какая красота, вот какая забавная закорючка" - а когда ты подхватываешь "а вот ещё красивей, а вот ещё забавней" - в ответ негаданно получаешь отповедь "Фууу! Это некрасиво! хорошие дети не имеют с _этим_ дела!".
Такой ребёнок перманентно попадает в "подвешенное" положение в отношении к каждому новому объекту внимания. Знать заранее, какая из тем вдруг окажется табуированной, невозможно, поскольку к обобщениям типа "всё про … подлежит замалчиванию" ребёнок делается способен на более позднем этапе, чем на том, когда у него прокачиваются поисковые стратегии. Поэтому у ребенка, которого в любой момент могут непредсказуемо одёрнуть, не получается включить свободное непринуждённое внимание, чтобы дать себе оценить новое явление с точки зрения "мне нравится / мне не нравится". И навык опознания в себе "чистого эстетического удовольствия" (а то и собственного удовольствия вообще) не формируется. Но если при этом от ребёнка хотят, чтобы он "учился видеть красоту", то ему приходится имитировать это умение, просто отзеркаливая реакцию взрослых и прочих окружающих. И чуть теплящееся чувство гармонии, мало-мальски поддерживаемое созерцанием признанных эталонов, в любой фрустрирующей обстановке немедленно отказывает.
В итоге такой практики парадоксальным образом у тех бывших детей, чьим "эстетическим воспитанием" специально занимались, формируется характерная реакция, которой нет у тех, чьим старшим было не до таких тонких материй. Это как бы не простая невосприимчивость к тому, что лежит за линией "специально рекомендованного к восхищению". Это какая-то внезапно накатывающая агрессивная тупость, неожиданная в таком, по первому впечатлению, тонко чувствующем и внимательном к прекрасному человеке.
Причем чем ближе соседствуют два сходных объекта, из которых один регламентирован как достойный любования, а про другой "нет специальных указаний" (общества, ценителей и пр.) - тем более сильную фрустрацию вызывает у бедного "эстетически натасканного" наблюдателя предложение обратить внимание на второй объект и оценить его красоту. Потому что бывший ребёнок так и чует (не на уровне сознания, а на уровне прог): ведь поди неспроста "нет указаний", наверное по какой-то причине соблазняющий предмет обойдён вниманием компетентных лиц? Проги на страже: вдруг ребёнок увлечётся, почувствует интерес к объекту и приятность от него - а на самом деле это опять такая область, где не может быть в принципе ничего прекрасного, потому что приличные дети с этим дела не имеют - и тогда беда, пропал ребёнок!
Закономерно, если по ситуации нельзя отмолчаться с невразумительной миной, следует нервный выплеск в духе: "чего вы от меня хотите, чтобы я этим восхищался?" "в этом ни один нормальный человек не сможет найти ничего прекрасного!" "заумь, неестественность, примитив, изврат!" и пр.
Это не обязательно из разряда "я не могу восхищаться идеологически чуждым искусством"; внутренний запрет может быть очень ранним и поэтому даже не осознаваться как то, что мешает цельному восприятию.
Помню, я прибежала поделиться с родителями потрясением от книги Юза Алешковского "Рука", над которой буквально обрыдалась. Мне представлялось, что предсмертная исповедь борца-одиночки с режимом перед лицом своего ровесника-противника-пленника не может не вызвать глубокого и сочувственного отклика, по крайней мере яркость и драматизм этой истории стоят того, чтобы поговорить про книгу. Но мама сказала: я вообще терпеть не могу мата! брр! не понимаю, зачем было писать матерным языком! Я стала размахивать руками - мол, лагерный колорит, без этого не передать психологии и вообще отношения к тоталитарной доктрине; но главное же, суть же в драме Руки и Гурова, это же… Я затруднилась, а мама ещё раз передёрнулась: и там всякое… вообще, мол, примитив какой-то, не хочу даже дочитывать, противно! Отец же свысока заметил, что Алешковский просто пересказал извечную мечту зэка о добром начальнике, какая там ещё драма, одни фантазии. Да и абсолютно нереалистичная история, чтобы высокопоставленный мент держал бы при помощи своих подручных чиновника на его даче несколько дней и делал с ним что хотел; так и не бывает.
Ну что сказать? Конечно, то были годы старые, советского ещё правопорядка, задолго до нынешних разборок с привязыванием к батареям и прочим беспределом… Однако, думаю, не "нереалистичность", а именно некие внутренние запреты помешали моим родителям не только самим вгрузиться в произведение и получить эффект от прочтения (так-то они любили почитать модные новинки и поговорить о них), но и обсудить книгу со мною. Здесь было для них слишком много внутренне табуированных тем, чтобы воспринимать вещь как целое, и тем более чтобы составить своё мнение и вербализовать его.
Печальней всего, что такой затык не позволяет оценивать совершенство сложных структур и композиций, если в них наряду с темами, рекомендованными к восхищению, вплетены и "запрещённые к восхищению", а то и вовсе "без подобающих указаний". Больно видеть, как читатель с восторженными возгласами о мастерстве и глубине хватается за отдельные фрагменты и впадает в отупение и даже раздражение ("а это-то здесь зачем? фу-фу-фу!") перед аналогичными деталями из другого ряда, закономерно и гармонично развивающими замысел автора. Это могут быть предметы, подробности быта, повороты сюжета, психологические механизмы - если они относятся к областям, запрещённым к осознанию и вербализации на каком-то из ранних этапов жизни читающего, он не может оценить их ни с точки зрения их внутренней гармонии, ни с точки зрения их важности в гармонии общего замысла, их узлового значения для всей структуры наблюдаемого явления.
В одних случаях такой читатель просто теряется и либо молча фрустрирует от неуместности / невместимости для него авторского решения, либо переключается на скрупулёзное воспевание третьестепенных, но легитимных элементов декора. В других случаях превращается из читателя в критика и стремится, что называется, выхолостить приглянувшийся шедевр.
Как автору, у которого, по выражению одной благовоспитанной дамы, "встречаются ну очень... откровенные стихотворения", мне доводилось наблюдать, как оные откровенные стихотворения встречаются с ну очень... стеснительными читателями.
Бывало, что из-за одной-единственной шокирующей (попаданием в запретную область) строчки, вне зависимости от смысла сказанного или перетолковывая смысл на противоположный, читатели моих стихов или стихов моих друзей с содроганием отодвигали текст от себя - "если там есть такие слова - это в любом случае нельзя читать, в каком бы смысле эти слова не использовались!"
Только теперь я понимаю, что возмущение вместо спокойной интегрирующей реакции на вещь в целом (как если бы, скажем, "не отозвались" образы или тема) - скорее всего, именно проявление подспудного смятения в связи с невозможностью этой самой интеграции из-за того, что автор работает с "нечитаемыми" (бывшими табуированными) объектами. Характерно, что этот протест как правило выражается не в форме "зачем я не умею это воспринимать?", а в форме "зачем ты мне это показываешь?" / "зачем ты рисуешь так, что это мне мешает чувствовать себя комфортно?"
Как автор, могу лишь выразить соболезнования.
Отдельный интереснейший вопрос - о собственном творчестве того, кого с детства приучали отворачиваться от "неподобающего" в себе и в окружающем. Вполне может статься, что в дальнейшем ребёнок получил легитимный доступ к прежде закрытым областям: во-первых, переступил порог "детям до 16", во-вторых, попал в более раскрепощённое общество по сравнению с семьёй, в-третьих, стал читать книги, в которых говорится о важности "теневых" областей психики…
Но привычка и последствия "запрета видеть" никуда не деваются, к сожалению. Поэтому закрытые от самого себя области остаются, если только человек не раскрывает их целенаправленным штурмом. И навык свободного непредвзятого исследования мира через свои личные инструменты восприятия, не прокачанный в период становления базовых навыков, остаётся хроменьким и шатким, повисающим на костылях авторитетов, если его не тренировать специальными упражнениями.
В итоге талантливый ребёнок, скомпенсировавшись постольку-поскольку, иной раз весьма своеобразно, способен создавать сильные и впечатляющие образы - и даже отчасти проживать в них и через них то, от чего его оттолкнули в своё время старшие. Но, насколько я могу судить по известным мне случаям, у авторов с таким анамнезом будет пара характерных слабых мест.
Во-первых, проблемы с авторизацией. Ибо источником наиболее мощных творческих потоков будет именно закрытая для сознания часть, "не-я" в твоём "я". Во-вторых, проблемы с анализом и прорисовкой психологических механизмов - да и вообще причинно-следственных цепочек, возможно. Ибо как нам развивать отслеживание цепочек, если там и сям запретные зоны или слепые пятна?
Если это поэт, например, то он будет стремиться творить в состоянии "священного безумия", предоставляя голос некой стихии вдохновения внутри себя, декларируя себя лишь её посредником и дистанцируясь от этической оценки и вообще любых уточнений "как это понимать". Это означает, что будут проблемы с доработкой и окончательной огранкой стихов: как ты можешь совершенствовать вещь, которая на тебя обрушилась пусть даже в поэтическом инсайте, если не берёшь на себя смелость проверить каждый стык и как можно точнее подобрать слово, оборот, наиболее адекватно отражающие замысел (поскольку декларируешь, что замысел не твой, ты его не понимаешь и не пытаешься понять, и если что, ты может даже и не согласен, а просто так вот само выпелось). А поскольку гениальность - это на 99 процентов труд, а при таком подходе труд с глубоким проникновением в структуру вещи представляется невозможным и даже кощунственным, то гениальности достичь не получается.
Если это прозаик, ему будет иной раз "неудобно за моральный облик" персонажей. И не потому, что наиболее дорогие ему герои вытворяют то, что он бы ни за что не стал, хотя очень хочется. А потому, что одни лица достигают желанных автору высот не вполне понятным ему самому образом, а другие совершают необходимые для сюжета и вроде даже последовательные поступки, но при попытке автора дать им "внутреннее обоснование" начинается что-то странное. Создаётся впечатление, что часть действующих механизмов оказывается в "слепом пятне" для самого автора, так что он вынужден либо более или менее неловко корректировать сюжет, либо более или менее нелепо оправдывать своих героев в глазах читателя. Попросту говоря, автор набрасывает ряд очень живых и убедительных сцен и узлов, но они либо не увязываются между собой, либо требуют всё новых и новых дополнительных объяснений, либо суждение читателя о герое рискует сильно разойтись с характеристикой образа, которую предлагает автор.
Если же это альтеррист, то у него будет перманентный разлад и когнитивный диссонанс с миром и с альтерритами - как у прозаика и поэта вместе взятых. Все стихии мира, все его жители будут постоянно выделывать то, чего достойные силы и существа не должны себе позволять, альтеррист будет эмпатически в это вгружаться и испытывать непередаваемое ощущение полноты жизни - то самое, что ассоциируется с причастностью к прекрасному; но поскольку у альтерриста-травматика прописано, что ничего прекрасного в таком быть не может, то он будет изворачиваться всеми возможными альтерристическими способами: от "это не я, это они сами, поэтому им можно" до "я содрогаясь скорблю об их ужасных поступках, от этого мне так и прекрасно".
И при том что все эти баги не исключают возможности быть талантливым (скажу без ложной скромности) поэтом / писателем / альтерристом, они много возможностей отнимают, определённые "потолки" в совершенствовании создают и вообще делают человека наполовину несчастным там, где он мог бы быть вдвойне счастлив.
Какового двойного счастья и вам во всех творческих делах желаем:)
Мы с Германом намедни обсуждали один интересный феномен из области восприятия красоты. Бывает, что человек, который в беседе только что восхищался по поводу чего-то безусловно прекрасного, делал глубокие и утончённые комментарии, говорил о значении красоты в жизни - при переходе к обсуждению в каком-то смысле подобного явления из другой области, которое имеет ничуть не меньше оснований рассматриваться с точки зрения своей прекрасности, вдруг не то что оспаривает его совершенство (ведь у каждого могут быть свои предпочтения, это дело вкуса, в конце концов) - а сперва странным образом теряется и перестаёт понимать, о чём речь, затем же напрочь отказывается признавать значимым, достойным вникания.
По сумме складывается впечатление, что человек ведёт себя так, как будто нуждается в какой-то легитимизации своего чувства, вообще своего внимания к объектам в этой области. И без такого "узаконения" не может себе позволить даже просто внимательно взглянуть на объект. Поневоле возникает подозрение, что этот человек вообще не способен сам увидеть что-то и осознать как совершенство, а лишь имитирует чувство восхищения, копируя общепринятый шаблон в отношении рассматриваемого объекта и только добавляя вариации "ахов" от себя.
Однако, обдумав картину, мы пришли к мысли, что на самом деле всё сложнее.
Человек же вообще обучается "видеть красоту" (то есть отмечать и осознавать свою радость и удовольствие от свойств "красивых" объектов) от других людей, на тех самых образцах, которые эти люди выделяют как "красивые". А дальше уже человек расширяет эти принципы (каноны красоты) на новые объекты, ориентируясь на собственное восприятие ("нравится", "приносит удовольствие", "восхищает").
Представим, как маленький ребёнок учится от своих старших осознавать свои чувства в связи с ситуациями и предметами. Ему говорят "смотри, как красиво", "ах, какая красота", акцентируют своё удовольствие от красивого и побуждают его к присоединению к реакции взрослых. Он сам пока не разбирается в своих чувствах даже в таких однозначных областях, как голод и холод, и старшие работают для него медиаторами и толкователями его недифференцированных ощущений. То есть это они знают, что "это прекрасно", а ребёнок пока что им просто верит на слово, так что его впечатления-ощущения, возникающие в связи с объектом восхищения, его психика так и фиксирует: "вот то, что я сейчас чувствую, означает, что я прикасаюсь к прекрасному".
Если ребёнок имеет возможность свободно проявлять любые свои реакции и без порицания получать от старших их истолкование ("это весна, Маугли") и алгоритм, что с этим ощущением делать сейчас (и в дальнейшем каждый раз, стало быть) - то в дальнейшем и с чувством прекрасного не будет затыка. Будучи взрослым, человек сможет ориентируясь на собственные ощущения, получаемые от объекта, выносить суждение "мне нравится", "я нахожу прекрасным", "для меня в этом что-то есть" и т.п. И даже то, что объект не вписывается в привычные каноны красоты, для которых путь получения эстетического удовольствия уже проторен, не помешает человеку восхищаться и радоваться.
А вот если ребёнок растёт в условиях, где часть тем и реакций является гласно или, того хуже, молчаливо осуждаемой, запретной и необсуждаемой…
Представим ребёнка на прогулке в скверике: выгуливающий его взрослый всячески развивает в ребёнке "чувство прекрасного", указывая на птичек и их пёрышки, замысловатые изгибы веточек и корней, причудливые камни… Но когда ребёнок с энтузиазмом продолжает тему, указывая на птичий помёт, напоминающий звёздочки, или на причудливые собачьи какашки - в ответ вместо разделения восторга получает в лучшем случае импульс молчаливой фрустрации, а в худшем - замечание и осуждение.
Что важно - ладно бы взрослый просто не интересовался тем, что лежит на газонах, и предоставил детскому любопытству самому всё исследовать на предмет интереса и привлекательности. А тут тебе сперва специально показывают "вот какая красота, вот какая забавная закорючка" - а когда ты подхватываешь "а вот ещё красивей, а вот ещё забавней" - в ответ негаданно получаешь отповедь "Фууу! Это некрасиво! хорошие дети не имеют с _этим_ дела!".
Такой ребёнок перманентно попадает в "подвешенное" положение в отношении к каждому новому объекту внимания. Знать заранее, какая из тем вдруг окажется табуированной, невозможно, поскольку к обобщениям типа "всё про … подлежит замалчиванию" ребёнок делается способен на более позднем этапе, чем на том, когда у него прокачиваются поисковые стратегии. Поэтому у ребенка, которого в любой момент могут непредсказуемо одёрнуть, не получается включить свободное непринуждённое внимание, чтобы дать себе оценить новое явление с точки зрения "мне нравится / мне не нравится". И навык опознания в себе "чистого эстетического удовольствия" (а то и собственного удовольствия вообще) не формируется. Но если при этом от ребёнка хотят, чтобы он "учился видеть красоту", то ему приходится имитировать это умение, просто отзеркаливая реакцию взрослых и прочих окружающих. И чуть теплящееся чувство гармонии, мало-мальски поддерживаемое созерцанием признанных эталонов, в любой фрустрирующей обстановке немедленно отказывает.
В итоге такой практики парадоксальным образом у тех бывших детей, чьим "эстетическим воспитанием" специально занимались, формируется характерная реакция, которой нет у тех, чьим старшим было не до таких тонких материй. Это как бы не простая невосприимчивость к тому, что лежит за линией "специально рекомендованного к восхищению". Это какая-то внезапно накатывающая агрессивная тупость, неожиданная в таком, по первому впечатлению, тонко чувствующем и внимательном к прекрасному человеке.
Причем чем ближе соседствуют два сходных объекта, из которых один регламентирован как достойный любования, а про другой "нет специальных указаний" (общества, ценителей и пр.) - тем более сильную фрустрацию вызывает у бедного "эстетически натасканного" наблюдателя предложение обратить внимание на второй объект и оценить его красоту. Потому что бывший ребёнок так и чует (не на уровне сознания, а на уровне прог): ведь поди неспроста "нет указаний", наверное по какой-то причине соблазняющий предмет обойдён вниманием компетентных лиц? Проги на страже: вдруг ребёнок увлечётся, почувствует интерес к объекту и приятность от него - а на самом деле это опять такая область, где не может быть в принципе ничего прекрасного, потому что приличные дети с этим дела не имеют - и тогда беда, пропал ребёнок!
Закономерно, если по ситуации нельзя отмолчаться с невразумительной миной, следует нервный выплеск в духе: "чего вы от меня хотите, чтобы я этим восхищался?" "в этом ни один нормальный человек не сможет найти ничего прекрасного!" "заумь, неестественность, примитив, изврат!" и пр.
Это не обязательно из разряда "я не могу восхищаться идеологически чуждым искусством"; внутренний запрет может быть очень ранним и поэтому даже не осознаваться как то, что мешает цельному восприятию.
Помню, я прибежала поделиться с родителями потрясением от книги Юза Алешковского "Рука", над которой буквально обрыдалась. Мне представлялось, что предсмертная исповедь борца-одиночки с режимом перед лицом своего ровесника-противника-пленника не может не вызвать глубокого и сочувственного отклика, по крайней мере яркость и драматизм этой истории стоят того, чтобы поговорить про книгу. Но мама сказала: я вообще терпеть не могу мата! брр! не понимаю, зачем было писать матерным языком! Я стала размахивать руками - мол, лагерный колорит, без этого не передать психологии и вообще отношения к тоталитарной доктрине; но главное же, суть же в драме Руки и Гурова, это же… Я затруднилась, а мама ещё раз передёрнулась: и там всякое… вообще, мол, примитив какой-то, не хочу даже дочитывать, противно! Отец же свысока заметил, что Алешковский просто пересказал извечную мечту зэка о добром начальнике, какая там ещё драма, одни фантазии. Да и абсолютно нереалистичная история, чтобы высокопоставленный мент держал бы при помощи своих подручных чиновника на его даче несколько дней и делал с ним что хотел; так и не бывает.
Ну что сказать? Конечно, то были годы старые, советского ещё правопорядка, задолго до нынешних разборок с привязыванием к батареям и прочим беспределом… Однако, думаю, не "нереалистичность", а именно некие внутренние запреты помешали моим родителям не только самим вгрузиться в произведение и получить эффект от прочтения (так-то они любили почитать модные новинки и поговорить о них), но и обсудить книгу со мною. Здесь было для них слишком много внутренне табуированных тем, чтобы воспринимать вещь как целое, и тем более чтобы составить своё мнение и вербализовать его.
Печальней всего, что такой затык не позволяет оценивать совершенство сложных структур и композиций, если в них наряду с темами, рекомендованными к восхищению, вплетены и "запрещённые к восхищению", а то и вовсе "без подобающих указаний". Больно видеть, как читатель с восторженными возгласами о мастерстве и глубине хватается за отдельные фрагменты и впадает в отупение и даже раздражение ("а это-то здесь зачем? фу-фу-фу!") перед аналогичными деталями из другого ряда, закономерно и гармонично развивающими замысел автора. Это могут быть предметы, подробности быта, повороты сюжета, психологические механизмы - если они относятся к областям, запрещённым к осознанию и вербализации на каком-то из ранних этапов жизни читающего, он не может оценить их ни с точки зрения их внутренней гармонии, ни с точки зрения их важности в гармонии общего замысла, их узлового значения для всей структуры наблюдаемого явления.
В одних случаях такой читатель просто теряется и либо молча фрустрирует от неуместности / невместимости для него авторского решения, либо переключается на скрупулёзное воспевание третьестепенных, но легитимных элементов декора. В других случаях превращается из читателя в критика и стремится, что называется, выхолостить приглянувшийся шедевр.
Как автору, у которого, по выражению одной благовоспитанной дамы, "встречаются ну очень... откровенные стихотворения", мне доводилось наблюдать, как оные откровенные стихотворения встречаются с ну очень... стеснительными читателями.
Бывало, что из-за одной-единственной шокирующей (попаданием в запретную область) строчки, вне зависимости от смысла сказанного или перетолковывая смысл на противоположный, читатели моих стихов или стихов моих друзей с содроганием отодвигали текст от себя - "если там есть такие слова - это в любом случае нельзя читать, в каком бы смысле эти слова не использовались!"
Только теперь я понимаю, что возмущение вместо спокойной интегрирующей реакции на вещь в целом (как если бы, скажем, "не отозвались" образы или тема) - скорее всего, именно проявление подспудного смятения в связи с невозможностью этой самой интеграции из-за того, что автор работает с "нечитаемыми" (бывшими табуированными) объектами. Характерно, что этот протест как правило выражается не в форме "зачем я не умею это воспринимать?", а в форме "зачем ты мне это показываешь?" / "зачем ты рисуешь так, что это мне мешает чувствовать себя комфортно?"
Как автор, могу лишь выразить соболезнования.
Отдельный интереснейший вопрос - о собственном творчестве того, кого с детства приучали отворачиваться от "неподобающего" в себе и в окружающем. Вполне может статься, что в дальнейшем ребёнок получил легитимный доступ к прежде закрытым областям: во-первых, переступил порог "детям до 16", во-вторых, попал в более раскрепощённое общество по сравнению с семьёй, в-третьих, стал читать книги, в которых говорится о важности "теневых" областей психики…
Но привычка и последствия "запрета видеть" никуда не деваются, к сожалению. Поэтому закрытые от самого себя области остаются, если только человек не раскрывает их целенаправленным штурмом. И навык свободного непредвзятого исследования мира через свои личные инструменты восприятия, не прокачанный в период становления базовых навыков, остаётся хроменьким и шатким, повисающим на костылях авторитетов, если его не тренировать специальными упражнениями.
В итоге талантливый ребёнок, скомпенсировавшись постольку-поскольку, иной раз весьма своеобразно, способен создавать сильные и впечатляющие образы - и даже отчасти проживать в них и через них то, от чего его оттолкнули в своё время старшие. Но, насколько я могу судить по известным мне случаям, у авторов с таким анамнезом будет пара характерных слабых мест.
Во-первых, проблемы с авторизацией. Ибо источником наиболее мощных творческих потоков будет именно закрытая для сознания часть, "не-я" в твоём "я". Во-вторых, проблемы с анализом и прорисовкой психологических механизмов - да и вообще причинно-следственных цепочек, возможно. Ибо как нам развивать отслеживание цепочек, если там и сям запретные зоны или слепые пятна?
Если это поэт, например, то он будет стремиться творить в состоянии "священного безумия", предоставляя голос некой стихии вдохновения внутри себя, декларируя себя лишь её посредником и дистанцируясь от этической оценки и вообще любых уточнений "как это понимать". Это означает, что будут проблемы с доработкой и окончательной огранкой стихов: как ты можешь совершенствовать вещь, которая на тебя обрушилась пусть даже в поэтическом инсайте, если не берёшь на себя смелость проверить каждый стык и как можно точнее подобрать слово, оборот, наиболее адекватно отражающие замысел (поскольку декларируешь, что замысел не твой, ты его не понимаешь и не пытаешься понять, и если что, ты может даже и не согласен, а просто так вот само выпелось). А поскольку гениальность - это на 99 процентов труд, а при таком подходе труд с глубоким проникновением в структуру вещи представляется невозможным и даже кощунственным, то гениальности достичь не получается.
Если это прозаик, ему будет иной раз "неудобно за моральный облик" персонажей. И не потому, что наиболее дорогие ему герои вытворяют то, что он бы ни за что не стал, хотя очень хочется. А потому, что одни лица достигают желанных автору высот не вполне понятным ему самому образом, а другие совершают необходимые для сюжета и вроде даже последовательные поступки, но при попытке автора дать им "внутреннее обоснование" начинается что-то странное. Создаётся впечатление, что часть действующих механизмов оказывается в "слепом пятне" для самого автора, так что он вынужден либо более или менее неловко корректировать сюжет, либо более или менее нелепо оправдывать своих героев в глазах читателя. Попросту говоря, автор набрасывает ряд очень живых и убедительных сцен и узлов, но они либо не увязываются между собой, либо требуют всё новых и новых дополнительных объяснений, либо суждение читателя о герое рискует сильно разойтись с характеристикой образа, которую предлагает автор.
Если же это альтеррист, то у него будет перманентный разлад и когнитивный диссонанс с миром и с альтерритами - как у прозаика и поэта вместе взятых. Все стихии мира, все его жители будут постоянно выделывать то, чего достойные силы и существа не должны себе позволять, альтеррист будет эмпатически в это вгружаться и испытывать непередаваемое ощущение полноты жизни - то самое, что ассоциируется с причастностью к прекрасному; но поскольку у альтерриста-травматика прописано, что ничего прекрасного в таком быть не может, то он будет изворачиваться всеми возможными альтерристическими способами: от "это не я, это они сами, поэтому им можно" до "я содрогаясь скорблю об их ужасных поступках, от этого мне так и прекрасно".
И при том что все эти баги не исключают возможности быть талантливым (скажу без ложной скромности) поэтом / писателем / альтерристом, они много возможностей отнимают, определённые "потолки" в совершенствовании создают и вообще делают человека наполовину несчастным там, где он мог бы быть вдвойне счастлив.
Какового двойного счастья и вам во всех творческих делах желаем:)