Последний полет "Варяга" (окончание)
Предыдущий пост
7.
Контр-адмирал Брыжейко
Лейб-яхта Его Императорского Величества "Штандарт" была, вне всяких сомнений, лучшим кораблем на космическом флоте. Ручная сборка, вакуум-сварка, алюмированный титан, уникальный миниатюрный хронофаг, в каютах - панели из древопластмассы, крошечный зимний садик, бассейн, надежная связь практически с каждым русским бортом во Вселенной, а на случай внезапного злоумышления - мощнейшие дезинтеграторы с солидным радиусом действия.
Гавриил Ардалионович лежал и гадал: почему Государь отправил его к “Варягу” именно на “Штандарте 9”. То ли в знак полнейшего доверия, то ли по причине небывалой значимости миссии, то ли просто-напросто пожалел старые годы контр-адмирала, потому что была яхта оборудована всевозможными системами безопасности и летать на ней мог безо всякого для себя ущерба и старик и младенец? Как-то это даже унизительно...
В этот момент “Штандарт” тряхнуло. "Сглазил, старый черт!"- выругал сам себя Брыжейко, но тут яхту снова тряхнуло, на этот раз в другую сторону. Скова и снова. Что-то знакомое, давно позабытое колыхнулось в памяти Гавриила Ардалионыча. Позабытое с тех пор, когда шагнул он с борта "Мстислава" на Графскую пристань в Севастополе...
"Господи, да это же бортовая качка!" - понял контр-адмирал. Но откуда же взяться в безвоздушном пространстве каким бы то ни было возмущениям? Направленный гравитационный удар? Но тогда его старые кости давно бы раскрошились о переборку. Да и кто осмелится воздвигнуть преступную руку на личную яхту Государя? Да кроме того есть ведь и катера сопровождения...
Ну вот - еще и килевая. С божницы адмираловой каюты слетел на пол образ Николая-чудотворца - флотская братия, перебазировавшись в космос, не желала расставаться со своим всегдашним покровителем.
Нет, такого быть попросту не могло. Брыжейко, кряхтя, приподнялся на койке и нажал кнопку связи.
- Каперанг Распутин! - рявкнул он. В ответ послышался невразумительный рев. Контр-адмирал забегал пальцами по пульту, но ни одна из служб яхты не отзывалась. “Началось, - подумал он. - Вот тебе и желтые человечки”. Он переключил тумблер на внешнюю связь и попытался вызвать хотя бы того же "Варяга", черта, дьявола. Но ни один корабль, ни одна база не ответили на вызов.
Лететь на яхте врачи Спиридону не разрешили - все-таки по сравнению с Брыжейкой он был полной развалиной, - а здешний вестовой на зов, как и все, не откликался.
Контр-адмирал встал и, быстро приноровившись к качке (что значит, все-таки, морская косточка!), открыл шкаф, чтобы на всякий случай одеть легкий скафандр.
Но никакого скафандра не было. На вешалке висел один-одинешенек парадный контр-адмиральский мундир при всех орденах. Гавриил Ардальоныч твердо помнил, что никакого мундира он не велел брать вообще, да и этот был, вроде бы, не его. Брюки с золотым шитьем были явно велики, вернее, широки в поясе, китель тоже более чем просторен, ткань тоже была незнакомая - темно-синяя, без серебристых прожилок, грубая какая-то... А что это еще за орден - лев с мечом в руке? Отродясь никто и никогда не вручал Брыжейке такого ордена.
На дворе нынче январь, а не апрель, да и не осмелился бы никто устроить контр-адмиралу подобный розыгрыш.
Но не выходить же из каюты в подштанниках! Пришлось как одеться и проделать в чужом ремне новую дырку. Брыжейко подумал еще, что кабы не постоянные физические упражнения, он и вправду мог растолстеть до такой степени.
Придерживая на всякий случай брюки рукой, контр-адмирал вышел в коридор. В коридоре тоже что-то было не так - освещение, что ли? Желтый какой-то свет, как от древней лампочки Ладыгина... Или Яблочкова... И ни души.
Контр-адмирал доковылял до двери командирской каюты и властно постучал.
- Вали сюда! - заревело из-за двери. - Всем хватит!
...Капитан первого ранга Григорий Ефимович Распутин-Новых происходил из простой крестьянской семьи. Десятилетним мальцом он сбежал из родной сибирской деревни с неизбывной мечтой служить на космическом флоте. В столице он, понятное дело, бедствовал, побирался, воровал (особенно лошадей), но способности мальца были столь выдающимися, что петербургский обер-полицмейстер не отправил его по этапу к родителям, а повел к директору соответствующего училища.
В те годы пошла мода на демократизм, что позволило сибирскому самородку выйти в мичманы, а там и пошло, и пошло. Известно, что выходцы из низов, попадая в светское общество, стараются перещеголять в благородстве и науках потомков древних родов. Григорий Ефимович в совершенстве владел тремя языками, рисовал маслом, сочинил одноактную оперу, обучился в Японии бою на мечах, баловался гипнозом. Да иным и не объяснить то влияние, которой оказывал он на людей самого разного пошиба.
О мужестве и отчаянности Распутина ходили легенды. Он мог на пари запросто проглотить ложку цианистого калия, расколоть затылком чугунную гирю и на Крещенье продержаться двадцать минут подо льдом в невской воде. Разумеется, женщины вешались на блестящего офицера гроздями: балерины императорских театров, итальянские примадонны, фрейлины двора и даже, по слухам, кое-кто из Великих Княжен. По слухам же, именно Государыня Императрица уговорила августейшего супруга назначить командиром лейб-яхты "Штандарт" милейшего Григория Ефимовича.
Врагов у каперанга не было, ему даже не завидовали, понимая, что такой человек раз в сто лет родится. Никто не осмеливался попрекнуть Распутина происхождением; напротив, говорили, что отцом удивительного каперанга является вовсе не тобольский крестьянин Ефим, но князь Юсупов, граф Сумароков-Эльстон. Молодой Феликс Юсупов этого не подтверждал, но и не отрицал - ему было в глубине души лестно иметь в сродных братьях такую знаменитость. Иные же утверждали, что каперанг появился на свет в результате похождений небезызвестного бессарабского помещика Пуришкевича - того самого, который, переодевшись народным мстителем Григорием Котовским, постоянно подбивал на бунт своих же крестьян, после чего с удовольствием карал мерзавцев.
Было также хорошо известно, что, ступив на палубу космического корабля, великосветский лев преображался, и не было на всем флоте командира более исполнительного, дисциплинированного и требовательного.
А теперь вот представьте весь ужас несчастного контр-адмирала, когда дверь капитанской каюты отворилась!
...Блестящий офицер, свой человек в августейшей семье, дипломант Сорбонны и кавалер многих орденов. Григорий Ефимович Распутин-Новых стоял на карачках. Перед ним водружен был банный тазик-шайка, доверху заполненный пахучей жидкостью, в которой Брыжейко без особого труда признал дешевую мадеру. Одет каперанг был в алую рубаху и поддевку, вместо форменных брюк на нем были бескрайние малороссийские шаровары, вымазанные в знак презрения к ним дегтем. Шаровары заправлялись в новые смазные сапоги. Но Бог с ней, с одеждой! Лицо Григория Ефимовича обрамляла не щегольская шкиперская бородка, а какой-то волосяной веник, конец коего погружался в вино. Длинные сальные волосы разделял прямой пробор. Не мог, ну никак не мог каперанг так обрасти за ночь! И не могло быть у офицера российского космофлота недельно немытых рук с грязными, желтыми и обломанными ногтями! А знаменитые, завораживающие распутинские глаза тусклы были и мутны...
- Милай, дарагой! - заорал каперанг, разглядев сквозь глазную муть контр-адмирала. - Чего приперся, Гаврила - чудо морское, не видишь - гуляю...
- Милостивый государь, - в знак презрения по-штатски обратился к нему Брыжейко, поправив мешковатый китель. - Потрудитесь объясниться…
- Гавря! - сказал Распутин и отхлебнул из шайки, чтобы вино по причине качки не выплеснулось на пол. - На ты, черт, какой упорный... Хочешь, я тебя военным министром назначу? Или даже пример-министром? А то надоел уже этот... как его... Я мамы тольки два слова скажу - и ты сейчас министр...
- Григорий Ефимович! - сквозь зубы процедил контр-адмирал. - Вы находитесь на борту яхты Его Императорского Величества, более того - вы ею командуете. Что все это значит?
Каперанг уткнулся в тазик всем обличием и присосался как следует, потом оторвался и поглядел на Брыжейку.
- Говорил же я мамы, - завыл он, - и папы говорил: ненадоть нам никакой космический флот. Какой такой может быть космос? Там и нету ничего, одна видимость... Не надо никлой флот, а надо идти пешком на богомолье к Серафиму Саровскому, тогда и наследник образуется, цесаревич то есть...
- Как ты смеешь, хам?! - вскричал Гавриил Ардальоныч. - Как ты себе позволяешь говорить об августейшей фамилии?
Распутин ловко поднялся с карачек, ухватил шайку с мадерой длинными ручищами и протянул контр-адмиралу.
- На-ка, причастись, миленькой, - сказал он. - Любишь, поди, мадерцу-то? Как ее не любить... А может, тебе цыганочку надо в койку? Это мы с нашим удовольствием...
И новый ужас охватил Гавриила Ардальоновича, когда в углу капитанской каюты он разглядел безобразную пыльную пальму в кадке - такие стоят обыкновенно в трактирах самого низкого разбора - а под пальмой - нечто пестрое, смуглое, белозубое...
- Что происходит с кораблем?! - заорал контр-адмирал. - Почему нас трясет?!
- Не похмелился - вот и трясет, - охотно объяснил Распутин. - А хлебнешь мадерцы - трясти и перестанет...
С этими словами негодяй - каперанг ткнул шайку с вином прямо в лицо Гавриилу Ардальонычу, облив при этом чужой китель.
Тут контр-адмирал даже не нашел чего сказать, только налился весь кровью и даже посинел.
- А про цыганочку-то подумай: Таня зовут, - продолжал искушать его Григорий Ефимович. - Не согрешишь - не покаешься, не покаешься, - не спасешься...
- Я сейчас прикажу вас расстрелять, - вымолвил контр-адмирал побелевшими губами.
- Руки коротки! - закривлялся Распутин, переламываясь в поясе и разводя руками. Подошел к Брыжейке и начал внимательно смотреть ему в глаза.
Голова у контр-адмирала пошла кругом, и стаю ему дурно. Каперанг подхватил его могучими руками и потащил туда, под пальму, к цыганке Тане.
- Сейчас, дедушка, все глупости забудешь, дело благое, - приговаривал преображенный каперанг. - Сейчас тебя девушка Таня утешит и моцион даст...
Гавриил Ардалионович стал отбрыкиваться от сладострастной дочери шатров ногами и руками, отчего одеяло свалилось на пол, в адмиральской каюте стало холодно, и Брыжейко пришел в себя. Койка не ходила ходуном, Николай-чудотворец пребывал у себя на божнице. Но мадерой в каюте все равно пахло.
- Гавриил Ардалионович, - послышался негромкий голос командира яхты. - Извините за вторжение, мне показалось, что вам плохо...
- Сквозь строй! - истерически вскричал контр-адмирал, и тут только разглядел, что облечен недавний негодяй и оскорбитель в белоснежный полетный комбинезон с капитанской звездой и двуглавым орлом на груди, борода у него в полном порядке, глаза ясные и глубокие, только вот мадера...
- Простите и вы меня, старика, - сказал он. - Но скажите, дорогой Григорий Ефимович - нет ли нет ли у нас на борту посторонних?
- Как можно, Гавриил Ардалионович! - обиделся каперанг.
- В таком случае, не слышите ли вы запаха мадеры?
Распутин потянул носом.
- Помилуйте, откуда? Такую гадость и последний матрос пить не станет!
В это время яхту опять качнуло, дверь каюты отворилась и послышался напев:
- К нам приехал наш любимый, Григорь Ефимыч дорогой!
Контр-адмирал вопросительно взглянув на каперанга.
- Офицеры, свободные от вахты, - пояснил Распутин. - Смотрят фильму о нашей отвальной у "Яра". - Прикажете выключить?
- Отнюдь, пусть их, - сказал Брыжейко. - Кроме того, командуете на судне вы, вы за все и отвечаете… Здесь ничего не происходило, пока я спал? И что это за толчок был только вот сейчас?
- Разминулись с фотонным крейсером "Новик". Гавриил Ардалионыч, - пояснил каперанг. - Что же касается происшествий... Да вроде нет. Хотя… Когда меняли режим на хронофаге, я на мгновение почувствовал себя плохо, как в первом полете. Но доктор Лазаверт уверил меня, что все в порядке... Сейчас я пришлю его к вам - право, вы так кричали во сне!
- Нет-нет, - поспешил Брыжейко. - Я в полном порядке. А вот пришлите-ка ко мне вашего человечка одеться...
- Слушаюсь, - Распутин лихо повернулся и вышел. Комбинезон со спины у него был весь в пятнах, похожих на винные.
Прибежал матросик помог облачиться в комбинезон. Запах мадеры все еще висел в воздухе и даже вроде бы усилился.
- Пил, мерзавец? - Брыжейко сгреб матросика за грудки.
-Чарку померанцевой, ваше высокопревосходительство! - вытаращил глаза матросик, и контр-адмирал попенял себе за предвзятость.
Он подошел к стенному шкафу, отворил на всякий случай дверцу. Дурацкого мундира не было, только на дне шкафа что-то блестело. Брыжейко нагнулся и поднял давешний нелепый орден: лев с мечом в лапе.
- Эт-то что такое?
- Не могу знать, ваше высокопревосходительство! Должно быть, шахиншах персидский оставил, когда гостил... Виноват, недоглядел!
- Ну ладно, ступай, - сказал Гавриил Ардалионович. - Погоди! Тебе нынче ночью ничего не мерещилось?
- Так точно, мерещилось! - вытянулся во фрунт матросик. - Мнилось мне, что сижу я будто в минном погребе, вокруг ухают взрывы, а со стенок вода течет. Попробовал - соленая...
- Дурак, вот вздор всякий и мнится, - проворчав контр-адмирал жестом отпуская матросика.
И в туже секунду ощутил, как в стену каюты что-то грохнуло - гулко, раскатисто, как морская волна.
- Да что они мне голову морочат! - рявкнул контр-адмирал. - Какие там маневры, какие пертурбации при включенном-то хронофаге!
Он погрузился в кресло и впал в глубокую задумчивость. Да, все совпадало. Случайные оговорки, бредовые видения, предметы непонятного происхождения, странные радиограммы, переданные не клером - кому здесь подслушивать переговоры русского космического флота! - а каким-то старинным слабеньким шифром. Кто такой адмирал Того? Не бывает таких адмиралов. Может, это кличка такая - в смысле, что адмирал, мол, того? И про какого именно адмирала говорили? Должно быть, про болвана Рожественского, больше не про кого.
И вдруг возникло у Гавриила Ардалионовича такое невыразимое чувство, что вот-вот, еще немного - и он все поймет, и все фрагменты станут на свое место, как в американской головоломке, и возникнет ясная, понятная и логичная картина. И подумалось еще, что картина эта окажется столь ужасающей, что по сравнению с ней и Страшный Суд будет выглядеть детским утренником. И что здесь не он нужен, не его надо было посылать на "Варяга", а надо было посылать знаменитого писателя Леонида Андреева, который собаку съел во всяческой психологии, равно как и в ужасных курьезах, и даже не Леонида Андреева, а покойника Достоевского Федора Михайловича, Царство ему небесное, того самого, в честь которого к юбилею вывели на орбиту мемориальный спутник в виде топора... Федор бы Михайлович во всем разобрался и выразил в аллегорической форме. А ему, старому морскому и космическому черту, Гавриле Брыжейке, нипочем не понять происходящего, и остается только тихонько завывать да поскуливать, как собаке, чуящей нечистую силу.
"Пусть-ка все господа офицеры и мичманы накатают-ка мне по рапорту касательно ночных происшествий, да побеседуют-ка они у меня с нижними чинами", - решил Гавриил Ардалионович и совсем было собрался уже отдать соответствующее распоряжение, только ноги вдруг отказались повиноваться, кресло стало каким-то неудобным, дышалось тяжело. "Облегался, - подумал контр-адмирал. - Такие дела творятся, а я им еще этакие живые мощи в своем лице изображу. Нет уж. Не дождутся. Успею я еще Господу отрапортовать, как ходил на "Мстиславе Удалом".
Брыжейко собрался с силами, встал, открыл поставец на комоде, достал померанцевой и налил себе полную боцманскую мерку. Померанцевая плотно и тепло вошла в тело, образовав как бы внутренний панцирь, непроницаемый для всяческих телесных и душевных болезней. Гавриил Ардалионович закусил померанцевую доброй ложкой черной икры, потом подошел к иллюминатору и нажатием кнопки поднял шторку.
Звезды при включенном хронофаге видеть можно, только они все время меняют положение, вспыхивают то тут, то там, и врачи не советуют подолгу наблюдать эту картину.
Но сейчас за бортом лейб-яхты "Штандарт" стояла полная черная тьма, а на внешней поверхности квазистекла виднелись некие непонятные образования.
Гавриил Ардалионович пригляделся внимательно и чуть не сел на пол. Потом бросился к поставцу, хватил еще померанцевой и с трудом отдышался.
То, что он увидел на стекле, было застывшими водяными брызгами.
8.
16 июля 1742 года.
Адъюнкт Петербургской де сиянс Академии
Михаила Ломоносов
...Рихман лежал на дне карбаса, тяжело и хрипло дыша во сне. Небритое лицо его опухло от гнуса - мазаться дегтем, по совету Михайлы Васильевича, он так и не захотел. Тунгусские олешки, подгоняемые каюром Егоркой, еле-еле тащили карбас вверх по реке. Солнце палило немилосердно, и казалось невероятным, что уже в сентябре водную гладь начнет схватывать льдом и невдолге ударят самые лютые морозы.
Егорка сказал, что впереди еще один порог, но не то беда, что порог, мало ли их, а то беда, что скалы, именуемые "щеками" здесь подойдут вплотную к воде, и олешкам придется плыть, и не смогут они вытянуть тяжелый карбас. Значит, придется загодя выволочь его на берег, выгрузить Разлучитель, надежно обернутый рогожей, взвалить многопудовую махину на спину и переть ее через тайгу в обход скал, туда, где будет поджидать их Егорка с пустым карбасом. От Рихмана помощи ждать не приходится, не помер бы - и то хлеб. От тунгусишек тоже проку мало.
Рихман опять примется ворчать, что не следовало переть эту махину в такую неслыханную даль, а поставить ее надлежало на Марсовом поле, не далее, и эффект был бы тот же… И снова в тысячный раз придется объяснять честной, но глупой немчуре, что политическое сердце России и географический ее центр, увы, совершенно не совпадают, отчего и происходят все ее беды и напасти.
Карбас ткнулся в берег.
- Вставайте, Георг-Вильгельм, - сказал Ломоносов. Рихман с трудом разлепил глаза, вздохнул и поднялся. Потом с проклятием сорвал с головы пропотевший парик и хотел зашвырнуть его подальше в воду, но Ломоносов не дал - понеже куаферия сия от инсектов защищает изрядно, пояснил он.
Подошел Егорка, они вдвоем с Рихманом помогли взгромоздить Разлучитель на спину, и Михайла Васильевич, широко расставляя ноги в грубых поморских бахилах, двинулся вперед, глубоко впечатывая следы в мягкий мох. Рихман плелся сзади, волочил короба с провизией.
- Вы погубите себя, Михель, - сказал он. - Не говоря уже о том, что вы погубите Универсум...
- Что русскому на здоровье, то немцу смерть, - привычно отозвался Ломоносов. - Мне же сие привычно, единственно токмо апоплексуса страшусь - тогда вам, сударь мой, затеянную мной комиссию исполнить надлежит...
- Чудовищную комиссию... - вздохнул Рихман.
- Я, чаю, сходен сейчас с некоторым негритосом либо арапом-невольником, - расхохотался Михайло Васильевич так, что едва не сронил со спины драгоценный груз. - Да я и есть вечный невольник и мученик науки российской...
- Всемирной науки, Михель! - воскликнул Рихман.
-Жидкость же сия, коею вы, сударь, столь дерзостно пренебрегаете, получается из простой березовой коры методом дистилляции, сиречь возгонки...
Ломоносов долго еще распространялся о неисчислимых достоинствах дегтя, потом силы на разговор уже не осталось, и он начал было складывать в уме "Оду о дегте":
Напрасно смертные о дегте полагают,
Когда смолою сей пренебрегают,
Зане предмет, о коем говорю,
Народом предпочтен хотя бы янтарю.
Когда мужик сапог на прочность мажет,
Не смирну с ладаном принесть себе он скажет,
И умащая экипажну ось,
Нам паки к оному прибегнуть бы пришлось.
Коль девка не была в девичестве упорной,
Чем на врата нанесть символ позорный?
Далее в голову полезли совершенные уже глупости: "Ай, фирли-фить, тюрлю-тю-тю, у нашего майора задница в дегтю". А потом и глупостей не осталось, одни красные круги перед глазами.
- Однако, остановись, Ломонос! - послышался голос тунгуса. Осторожно опустив Разлучитель на землю, Михаила Васильевич повалился рядом и некоторое время лежал, покуда Рихман и пятеро тунгусов кое-как вернули ношу в карбас.
Мимо глаз плыли безрадостные берега, Ломоносов задумался - может, прав немчура, и он, поморский сын, слишком о себе возомнил, дерзко поспорив с Создателем, который отмеряет Добро и Зло в пропорции, Ему одному только ведомой?
Любимым присловьем отца было: "Отвяжись, худая жись, привяжись, хорошая!". Маленький Миша почасту задумывался над этой простой на вид сентенцией, отчего в жизни так много худого и так мало хорошего. Вот если бы ее, жизнь, можно было как-то процедить сквозь густые решета, чтобы всякая скверна на тех решетах задерживалась, а людям оставался один сок, чтобы всякое дело разрешалось лишь благоприятным образом, чтобы мачеха подобрела и каждый день давала сметанную шаньгу...
Ломоносов улыбнулся.
Мысль о создании Разлучителя пришла ему в голову внезапно, на гарнизонном плацу в те черные дни, когда его по пьяному делу завербовали в гвардию прусского короля.
Айн-цвайн, айн-цвайн - выкрикивали обмундированные великаны, ведя расчет, а потом по команде капрала "айны" пошли налево, а "цвайны" направо. Вот если бы можно было так же разделить и поток Хроноса - направить благоприятные его миги в одну сторону, а роковые ошибки - в другую... Чтобы Полтавская баталия в гистории Российской осталась. Азовского же похода как бы и не было, равно как и позора, случившегося в Валахии? Чтобы государю Петру Алексеевичу не застудиться до смертельной болезни, а жить и править до сих пор? Чтобы ушли в сторону хмельные и жестокие его решения, а остались бы одни вспышки гения?
Больше делать в прусской казарме было нечего, и русский гигант тою же ночью бежал из замка, крепко, но не до смерти приласкав часового.
С такими-то мыслями он ввалился в кабинет великого Лейбница. Лейбниц долго хохотал, выбрасывая из кресла худые ножки в шелковых серых чулках, а потом внезапно помрачнел и сказал:
- В вас, русских, сидит черт, и это отнюдь не наш старый добрый тойфелъ, в которого достаточно запустить чернильницей. Вы типичный манихей, майн либер герр Ломонософф! Если бы даже ваша затея удалась - представляете, во что бы превратилась старуха Европа? Впрочем, как умозрительный эксперимент это даже любопытно. Хорошо, я на досуге набросаю весь математический аппарат, это будет неплохое упражнение, но только не вздумайте упомянуть меня в вашей будущей диссертации - я не желаю быть посмешищем всего света. И потом, где вы возьмете столько энергии?
Потом был Петербург, Академия, вечная война с немцами, не все они Лейбницы, пришлось овладеть десятком ремесел, в том числе и стеклодувными даже для отвода глаз завести мозаичное производство.
Когда прибор был в общих чертах готов, и оставалось лишь найти источник силы, Михаила Васильевич через Шувалова пал в ноги матушке императрицы.
- И, пустое говоришь, Михаила Васильевич! - расхохоталась Елисавета Петровна, молодая и прелестная. - Кто волен отличить худую минуту от доброй? Грех-то, хоть и сладок, а все грех! Задумал ты добро, а того не знаешь, что в наших палестинах всякое добро обратится во зло. Ты над своими склянками колдуешь и жизни вовсе не знаешь. С меня же и того довольно будет, что смертную казнь упразднила. Впрочем, в счастливый час ты пришел, в веселую минутку, потешил меня, одинокую женщину - бери из казны безотчетно сто тысяч рублей серебром и твори, что душе угодно! Только ты мне город не взорви вкупе со дворцом - намаялась я в молодости по чужим-то углам...
Потрясенный Ломоносов выскочил, забыв даже поклониться, под звонкий смех императрицы. Шувалов тоже был потрясен настолько, что даже не попытался зажилить часть денег.
Рихман, самый толковый из немцев, будучи посвящен в ломоносовскую затею, сказал, что таковой энергии, пожалуй, единственно на небесах обрести и можно. Михаила Васильевич тут же ухватился умом за его аллегорию и сочинил устройство, способное притягивать молнию.
На беду, точка, которую расчислил Ломоносов в качестве центра России, располагалась в местах, никакой географии отнюдь не подверженных...
...На определение искомой точки ушло еще три дня. Длинноногий Рихман мотался по лесу туда-сюда с буссолью и астролябией. "Сильный шаман", - говорили про него тунгусы, а Ломоносова считали при нем простым работником, коли сам такие тяжести таскает.
Точка нашлась на самом берегу реки, на крутояре. Михаила Васильевич вырубил несколько тонкомерных лесин, срастил их лубками. Он торопился - парило неимоверно. На конец верхней лесины он прибил длинный железный штырь, от которого тянулась тонкая гибкая проволока - для ее изготовления приелось придумать особый сплав.
Разлучитель, освобожденный от рогожи, стоял на скале, возле него возился Рихман, отгоняя тунгусов, чтобы чего не открутили на украшение. Ломоносов укрепил основание шеста в земле, свободный же конец проволоки загнал в нарочитое гнездо Разлучителя. Шест гнулся, но держался крепко. И вовремя: из-за противоположного берега реки потянулись иссиня-черные тучи. Разлучитель сиял отполированной бронзой, медью, фарфором, стеклом, золотой канителью, пронизывающей согласно тщательнейшему расчету весь корпус.
Тунгусы стали ладить свой чум - тоже торопились, пока с неба не грянуло.
-Уходите, уходите! - замахал на них руками Ломоносов. - За нами через три дня придете, коли живы останемся...
Тунгусы не трогались с места.
- Я вашего бога Огды, - сказал Михайла Васильевич, - сейчас имать буду в золотую клетку, - он указал на Разлучитель. - А потом повезу на суд к Илии-пророку, дабы прерогатив его своими немытыми лапами не касался...
Тунгусы переглянулись и стали спешно сворачивать свое хозяйство, не желая видеть посрамления своего поганского кумира.
-Ну, Георг-Вильгельм, - сказал Ломоносов и притиснул ручищей немца, - сбывается наше дерзновение. - Преславный Прометей огонь похитил, чтобы очаги по землянкам троглодитов возжечь, мы же воздвигаем просвещенную десницу на Хронос быстротекущий, ниже того - на сам Фатум роковой! Отныне судьба России и до веку единственно добром и разумом осияванна пребудет Диаволу на великое посрамление!
- Ох, Михель, не от него ли предприятие наше?
- Ништо! До сих пор филозофы все сущее объясняли токмо, нам же изменить его надлежит, и не станет более сирых и убогих, больных и увечных...
Тучи приближались, словно строй черномундирных прусских гренадер. Послышалась и канонада!
- С нами силы небесные! - перекрестился Михайла Васильевич. Ты не думай, добрый мой Рихман, что счастие отныне с одними лишь россиянами станет прибывать - маленько и немчуре достанется, все же и вы в Христа веруете, Идоложертвующим же и басурманам не завидую... Вольно же им было Магомету поклоняться, науки истреблять!
- Михель, мы будем гореть в аду! Мы вторглись в самые основы мироздания, дерзко его расщепляя, а разве не помнишь ты, что простая вода, делясь на гидрогениум и оксигениум, дают в итоге горючую смесь, чреватую взрывом?
- Помню, старый бурш, и не раз рыло тем опаливал... Давай лучше помолимся об удаче!
Молнии били уже в самую реку. Ветер трепал шест из стороны в сторону, но устройство держалось. Оба ученых стояли на коленях и творили крестное знамение, бормоча молитвы каждый на своем языке.
Вдруг Рихман схватил товарища за руку.
- Михель! - возопил он, стараясь перекричать гром. - А ты о другой-то России помыслил?
- Какой такой другой? - прервал молитву Ломоносов.
- О той, где не останется ни добра, ни разума, а будут лишь вечный позор, страдания и поражения? Мы ведь их тем самым на вечные муки обрекаем!
Он вскочил и побежал к Разлучителю. Ломоносов неуклюже поднялся и поспешил за ним.
Рихман схватился за проволоку, чтобы выдернуть ее из гнезда Разлучителя, но тут молния как раз и ударила в верхушку шеста.
Разлучитель загудел, заискрился, белое пламя пробежало по золотым проводкам, по стеклянным колбам, откуда выкачан был воздух, зажгло блестящие спиральки в этих колбах.
На камнях лежало обугленное тело Рихмана.
Автор - urus_hay
Вы уже задумывались о том какие вы будете дарить подарки на новый год своим родным и близкими. Если нет, то предлагаю вам оценить идеи которые предлагаются на сайте «Рodarkov.ru».
Настоящие шедевры писали художники не только в прошлом, их пишут и сейчас. Ели вы хотите увидеть настоящую живопись то приглашаю вас посетить сайт «ГАЛЕРЕЯ». Ссылку на него вы найдёте выше. И что самое главное, изображение всех картин вы сможете скачать себе в компьютер в максимальном разрешении.
