Джемаль принял ислам :(
пережил Мамлеева на 13 месяцев
Джемаль, Мамлеев, Головин здесь он тоже всех пережил, надо сказать
Прямо скажем, из южинской основы он мне меньше всего был интересен, но всё равно, конечно, именно с его смертью ушла и эта эпоха (не считать же дугина носителем харизмы Юж. пер-ка, или даже Дудинского). Вообще, великие посл время пачками помирают - то Фидель, то Джемаль... А нынешняя Кали-Юга героев не родит, разве просто симпатичных людей, и то - очень редко, поэтому образующиеся бреши нам, по ходу, затыкать нечем, а значит - скоро мы все пойдём ко дну.
пока искал, какую бы фотку поставить, нашёл прикольный мемуар про СМОГ, Буковского, Мамлеева etc (про Джемаля там нет):[Spoiler (click to open)]
Из мемуаров Владимира Батшева в журнале "Мосты".
10 ИЮНЯ 1965. БОГОРОДСКОЕ КЛАДБИЩЕ - ДАЧА В ИКШЕ.
Точно ли в этот день, спрашивала неоднократно Галя и неоднократно получала ответ - именно! день знаменательный! десятого июня тысяча девятьсот шестьдесят пятого года!
В тот день меня познакомили с людьми, которые оставили свои имена на страницах истории. И не только истории литературы.
Почти каждый день мы созванивались с Капланом. Потом обычно встречались (так продолжалось долго, а после моего возвращения, когда наступила эпоха всеобщего пьянства, еженедельно), куда-то шли, вели литературные разговоры. Он меня просвещал по истории, как сегодня сказали бы, "литературного андеграунда", читал стихи, а знал их множество, поэтов площади Маяковского.
Мне, конечно, хотелось познакомиться с выдающимися людьми - послушать их произведения, почитать свое, услышать мнение, самоутвердиться. Но пока Каплан познакомил меня лишь с Щукиным, а Губанов - с Галансковым (с которым его познакомил тоже Каплан).
Утром я позвонил Каплану. Он веселился:
- Вот что, мася (через несколько часов я понял, от кого он перенял подобное обращение), хотят тебя посмотреть некие люди. Приезжай...
- Куда?
- На Преображенку.
Я приехал.
Меня встретила группа молодых симпатичных людей. Каплан познакомил с Буковским, Ковшиным, Максюковым, Голосовым, присутствовал и знакомый мне Щукин. Ждали еще кого-то, но его не было.
Каплан пошел звонить, а когда вернулся, то сообщил, что таинственный он нас ждет на кладбище.
Слово "кладбище" ни на кого из присутствующих не произвело впечатления, как я не старался прочесть реакцию на лицах - видно, привыкли.
Сели в трамвай № 11 - знакомый маршрут, в противоположную сторону он мог довести меня до дома, поехали.
Оказалось, что приехали к другому кладбищу - мы сошли у Немецкого, а надо ехать в другую сторону. Поехали в противоположную.
О чем-то говорили...
- А я тебя помню, - говорил Щукин, - видел тебя в метро.. В прошлый раз, когда вы с Мишкой заходили - не мог вспомнить, а теперь - вспомнил, - и пояснил прислушивающемуся Буковскому. - Еду я в метро и вижу: сидит напротив парень и с вожделением свой собственный паспорт рассматривает! Ну, думаю - видно пятнадцать суток отбывал... Я же сам за площадь Маяковского вместе с Осиповым четыре года назад сутки отбывал - помню. А приехал домой, Каплан пришел, рассказывает про демонстрацию смогистов... А, думаю, так вот кто мне в метро встретился - Батшев.
Трамвай остановился у Преображенского кладбища. Сегодня на нем не хоронят. Оно спряталось за длинным глухим забором, возле одноименного рынка. Пошли искать того, кто нас ждал. Не нашли. Да что за напасти!
- Как называется кладбище? - в очередной раз спросил Щукин у Каплана.
- Он объяснил: кладбище у трамвая, от метро надо ехать три оста¬новки...
Щукин почесал в затылке и пошел спрашивать у прохожих - нет ли здесь еще какого-нибудь кладбища. Надежда слабая, а все же...
Точно! Есть кладбище - еще надо проехать три остановки - называется Богородское.
- А кто нас ждет! - робко поинтересовался я у Щукина.
Он засмеялся.
- Не знаешь? Знаменитый человек нас ждет! - потом пояснил - Юра. Юрий Витальевич Мамлеев. Знаешь, его? Нет? Но хотя бы слышал? Мишка рассказывал?
Слышал ли я про Мамлеева!
Конечно, слышал. Легендарная комната, точнее две комнаты в Южинском переулке недалеко от Пушкинской площади, в длинной кишке коммунальной квартиры (позднее я побывал в ней), где Мамлеев читал свои мистическо-сексуальные произведения, где посреди комнаты стоял черный гроб с пустыми бутылками, где в углу благоухало мочой знаменитое черное кресло с высокой кожаной спинкой, где верхняя крышка шкафа была продавлена под тяжестью спавшего на шкафу хозяина, где соседом жил милиционер, который регулярно бил посетителей в ухо, за то, что они мочились и блевали у его дверей - все это называлось просто - "Лига сексуальных мистиков" или короче - "Южинский".
- Вон он, - одновременно сказали Голосов и Каплан, показывая в окно.
Трамвай остановился, и нас всех расцеловал - меня тоже - плотный, скорее даже толстый человек с добрым лицом и близорукими глазами, с внешностью типичного учителя школы.
В руках у Мамлеева - он держал его подмышкой, а потом обеими руками, осторожно обнимал - искрился на солнце дерматином портфель.
- Пойдем, пойдем, мася, на могилки, - говорил он нам, и мы пошли на кладбище.
На нем уже тогда не хоронили. Как и Преображенское, оно обнесено от взора людей глухим забором, но, в отличие от Преображенского, забор здесь серый и деревянный. Мы нашли тихое место - могилку Червяковой Леночки, 5 лет от роду, где-то в глубине кладбища - здесь стоял столик, скамеечка и даже стакан висел на дереве.
Но у Мамлеева в пузатом портфеле, кроме выпивки оказалась и закуска, и бумажные стаканчики.
Выпили по первой. По второй. По третьей.
Откубрили вторую белоголовую.
Под солнцем на свежем воздухе прекрасно пьется - аксиома, известная всем выпивающим. А в компании, да за задушевным разговором - можно уговорить столько, сколько попросит душа. И еще маленькую - вдогонку.
Мы говорили обо всем - о литературе антисоветской и подцензурной, о Пастернаке и Тарсисе, о демонстрации 14 апреля и о площади Маяковского, о Хрущеве и Брежневе, о тюрьмах и сумасшедших домах, читали стихи, рассказывали анекдоты, пели песни, бегали за добавкой, блевали, спали, спорили, ели невкусную жареную кильку, говорили, уговаривали, переговаривали.
Буковский отвел меня в сторону и заговорщически посоветовал произносить меньше фамилий в разговорах.
- Здесь все свои, но болтать надо меньше, понял? - строго сказал он мне.
Я не понял, почему среди своих надо молчать, но согласно кивнул, - Буковский производил впечатление серьезного и сильного человека - в отличие от других - человека слова и дела, даже не столько слова, сколько - стиха, стихии, чувства.
Потом мы с Валерой Голосовым легли на траву отдохнуть, а когда я открыл глаза, то солнце уже садилось, и до вечера оставалось несколько часов.
- Поехали в Икшу! - предложил я.
- В детскую колонию? - пошутил Максюков.
- Нет, мы там дачу сняли - полдома... За тридцать рублей - весь СМОГ скинулся: кто рупь, кто двадцать копеек, и сняли на два месяца. Поехали, ребята! А? Большой дом, три комнаты. Канал - можно купаться...
Неожиданно все согласились.
Кладбищенская программа исчерпала себя, хотелось нового. Дача - вот чего не хватало.
Пока мы ехали на трамвае, на метро, на автобусе и на электричке, я думал - есть ли кто на даче? Неудобно, если Губанов или Алейников приехали туда с девчонками (на даче славно отдохнуть в выходные, да и не только в выходные...), не уместимся все в доме, девицам интим подавай, а какой тут интим - здоровая мужицкая капелла катит...
На станции сели на паром, чтобы перебраться на другую сторону канала. Буковский и Голосов отказались от парома - они разделись, отдали нам одежду и прыгнули в воду.
Мамлеев смеялся над ними, строил им рожи, и уронил в воду батон хлеба. Хлеб выловили, но тут в воду свалился сам Мамлеев. Но вытащили и его, хотя алкоголь давал себя знать.
Буковский и Голосов переплыли канал, отряхнулись на берегу, перекрестились на закат и встретили нас веселой песней.
На даче никого не было. Повезло.
Разожгли печь, приготовили нехитрый ужин - разогрели консервы, вскипятили чай, сварили большую кастрюлю супа.
Допили последнюю бутылку, Максюков и Ковшин уснули, Каплан и Щукин о чем-то спорили, я сидел у печи, подкладывал полешки, наколотые заранее.
Мамлеев подсел ко мне и оказал:
- Я тебе, мася, рассказик прочитаю...
Я никогда не слышал его рассказов, только про эти рассказы, потому обрадовался.
Рассказ производил оглушающее впечатление.
Он ни на что не походил.
Сюжет его сейчас не помню, но суть в том, что герой женится на одной девушке - она умирает, потом на другой - она тоже умирает, потом на третьей - тоже умирает. Все три девушки - сестры. Алогичность ситуации захватывала. Запоминались строки: "Он поимел ее на чердаке, где была так пыльно, что он долго не мог отряхнуть от пыли свой член". (Лимонову такое не снилось - тогда вообще Лимонова не существовало в природе).
Затем Каплан пересказал рассказ Мамлеева о женщине, которая жила с золотыми рыбками, а под голову клала том Видекинда.
Видекинда я не читал, и спросил - кто это. Мамлеев охотно объяснил (со своим ласковым - "мася" - вот от кого Каплан взял словцо!), что Видекинд - немецкий экспрессионист начала века.
Потом Буковский подсел ко мне и стал выспрашивать все про СМОГ.
Я обратил внимание, что он расспрашивает и про то, что всем известно, про то, что я уже рассказывал на кладбище и в трамвае, он словно сверял мои рассказы со слышанным ранее от других. Он разговорил меня. Почему-то я рассказал ему то, что сохранял в тайне - сколько у нас человек, в каких городах филиалы, на каких пишущих машинках печатается наш журнал - так хитро он меня выспрашивал, что я выложил ему всю подноготную нашего литературного общества.
И планы издания ежемесячных "Сфинксов" и непериодических альманахов - "Чу", "Авангард" и "Рикошет".
И о том, что как только кончатся выпускные экзамены в школах и вступительные в институты, мы начнем агитацию в учебных заведениях.
И что некоторым нашим ребятам (Саше Соколову, в частности) грозит армия, и как хорошо бы ее избежать.
И вообще, что делать? как жить? кто виноват? - вечные вопросы, которые мучили меня не меньше, чем других.
И на все свои вопросы я получил ответы.
Буковский говорил со мной несколько часов, толкал меня в бок, чтобы я не дремал, а слушал, заставлял подкладывать дрова (дача не¬сколько лет стояла заколоченной, ее не топили, стены плохо прогревались), ставить чайник...
Так началось мое политическое самообразование.
И не только само, но и просто образование.
Буковский - прирожденный вождь и агитатор просто и доходчиво, на понятном и доступном мне уровне, за несколько часов, приводя примеры из собственного опыта, из своей жизни, показал мне гнилость и продажность системы, он ввел в четкое и правильное русло все мои разрозненные крупицы о психбольницах, о всесилии КГБ, об эмиграции, о восстании в Новочеркасске, о ЦОПЭ, о генерале Власове, о генерале Григоренко, с которым вместе сидел в Ленинградской спецпсихушке, об НТС, о площади Маяковского, о том, как жить и что делать.
На СМОГ он смотрел серьезно.
Он поддержал идею не замыкаться в рамках Москвы, а расширить деятельность на другие города (используя смогистов-студентов и их поездки в родные места на каникулы), похвалил создание ленинградского филиала (хотя он пока состоял из двух человек - Эрля и Миронова), посоветовал через несколько месяцев провести "чистку" общества, чтобы освободиться от людей случайных, которые, в лучшем случае, могли скомпрометировать СМОГ, а в худшем - спровоцировать на незаконные акции, которые власти могут использовать для репрессий против общества.
Уже тогда он думал о легализации СМОГ - предлагал принять Устав и программу, чтобы общество существовало де-юре, а не только де-факто.
Моему рассказу о Тарсисе не то, чтобы не поверил, но отнес его к разряду фантазий - у него не укладывалось в голове, как можно в центре Москвы вести антисоветскую агитацию и оставаться на свободе.
- Но ты меня с ним познакомь, - попросил он. С Буковским мы подружились.
Наутро мы пошли купаться, потом завтракали, и я показывал гостям стихи и прозу, подготовленную для первого номера нашего журнала «Сфинкса».
Они смотрели, вчитывались - ревниво? с тоской? понимающе? - критиковали строчки, ругали стихи. Мамлееву понравилась небольшая подборка прозы - Урусова, Панова и Янкелевича.
Щукин и Ковшин обещали дать свои стихи (Каплан дал свои давно, но почему-то в первый номер они не попали, как и стихи Щукина - не помню, почему вышли во втором), Буковский обещал поискать в загашниках рассказы.
Обещал и Мамлеев, но так ничего и не дал. Я просил рассказ, прочитанный накануне, но он пояснил, что рассказ недавно написан, еще не перепечатан, но он подумает…
К вечеру гости уехали в Москву, а я остался печатать на машинке первый номер смогистского журнала «Сфинксы».такая вот готика
Вобщем, спите спокойно, Гейдар Джахидович, и пусть Вам приснятся гурии.