Бородино. ПЕЙЗАЖ ПОСЛЕ БИТВЫ
Когда-то, по-моему осенью 1998 г., этот мой текст был опубликован в "Лимонке". Материал писался на основе многих книг и воспоминаний, изданных в России в 1912 г. к 100-летию Бородино. Думаю, и сейчас неплохо напомнить то, что происходило ровно 200 лет назад на том поле на следующий день после Бородинского сражения...
"Из всех моих сражений самое ужасное то, которое я дал под Москвою."
Наполеон
"Баталия, 26-го числа бывшая, была самая кровопролитнейшая из всех тех, которые в новейших временах известны."
Кутузов
Знаменитое сражение окончилось 26-го августа (старого стиля) к шести часам вечера, отдельные стычки и перестрелки продолжались до темна. На небольшом, менее восьми километров по фронту, пространстве осталось почти сто тысяч убитых и раненых людей, свыше двадцати тысяч конских трупов.
За рассуждениями о стратегии, политике и тактике исследователи и историки как-то забывают об этой адской картине. Пожар Москвы, великое отступление и поход в Европу заслоняют от них поле битвы, на котором остались десятки тысяч не захороненных тел, и тысячи раненых, которых просто забыли или не нашли в этой кровавой свалке.
Великое сражение было дано вопреки планам и Кутузова и Наполеона, с многочисленными ошибками обеих сторон ("Советская военная энциклопедия", том 2, М., 1933 г.). Наполеон, словно забыв про своё искусство, гнал французские дивизии в лоб русской армии, в сомкнутых рядах под жерла русских пушек.
Дивизия генерала Компана, лучшая дивизия из корпуса маршала Нея, атаковавшая русские укрепления («Багратионовы флеши»), была буквально сметена огнем русской артиллерии. Конь французского маршала был убит под ним, сам он контужен. Французские гренадеры со штыками на перевес, под градом картечи, шли в атаку, молча, без стрельбы. Восхищенный их храбростью командующий левым флангом русской армии грузинский князь Багратион закричал: "Браво! Браво!". Через несколько мгновений он был смертельно ранен осколком ядра.
Французские гренадеры умирали с именем императора на устах, а рядом саксонский кирасир клялся над трупом убитого брата отмстить Бонапарту, бросившему их в эту кровавую бойню.
Русские солдаты бросались в яростные штыковые контр-атаки. Но не меньшую храбрость выказали и те, кому не довелось даже принять участия в сражении. Резервные полки из-за ошибок русского командования были сосредоточены слишком близко от линии фронта. В течение целого дня солдаты и офицеры умирали от разрывов французских ядер, стояли или сидели под смертельным огнем, не оставляя без приказа гибельные позиции.
Ведь именно так погиб Андрей Болконский. Помните? Вымышленный герой, но в описании обстоятельств его смертельного ранения и всей Бородинской битвы Лев Толстой (бывший артиллерийский офицер) был предельно точен, как штабист над картой сражения. Не случайно первая в России "Военная энциклопедия" (том V, СПб., 1911 г.) поместила роман Толстого "Война и мир" в списке научно-исторических и военно-исследовательских работ, посвященных Бородинской битве.
За ошибки генералы обеих армий платили кровью, своих солдат и своей собственной. Русская армия потеряла убитыми и смертельно ранеными 22 генерала, французская - 49. Цифры потерь среди рядового состава во многих источниках разнятся. В день сражения русская армия потеряла около 40-44 тысяч человек убитыми, ранеными, пленными и пропавшими без вести. Французская армия потеряла 35-40 тысяч. Всего же за три дня, с 24 по 26 августа, включая бой за Шевардинский редут, французы потеряли более 50 тысяч, русские - 58 тысяч человек.
"Еще никогда мы не теряли в одном сражении столько генералов и офицеров, - отмечал маркиз Коленкур, - Успех оспаривался с таким упорством и огонь был такой убийственный, что генералы, как и офицеры, должны были платить своей жизнью, чтобы обеспечить исход атак."
С наступлением темноты обессиленные армии прекратили боевые действия. Французы остались почти без пищи и даже без воды - окружающие ручьи и речки были завалены трупами и замутнены кровью. Расположились среди мертвецов и умирающих, которым в ту ночь никто не оказывал помощи. Выжившие были страшно изнурены. Огонь разрешили зажечь только в полночь. Лагерь завоевателей погрузился в тягостную тишину.
Русские войска, понесшие такие же страшные потери, не имели возможности думать об отдыхе. "В течение ночи, - отметил в своем дневнике надменный граф де-Сегюр, французский генерал, - русские давали о себе знать назойливыми криками". "Во всю ночь с 26-го на 27-е число, - вторит ему участник сражения Николай Муравьев, - слышался по нашему войску неумолкаемый крик. Иные полки почти совсем исчезли, и солдаты собирались с разных сторон." Раненые уже не могли кричать, кричали живые, тщетно отыскивая в темноте расположения своих уничтоженных полков.
Вся Можайская дорога была покрыта ранеными и умершими от ран. Даже безногие и безрукие не оставляли своего оружия. Ночь после битвы выдалась холодной, раненые, разбредаясь по окрестностям, зарывались от стужи в солому и там умирали. Повозка генерала Ивана Васильчикова в темноте на обочине дороги проехала по соломенной куче, в которой укрывались раненые. Несколько человек задавило насмерть. Накануне генерал Васильчиков, защищая со своей дивизией батарею Раевского, потерял под собой убитыми шесть лошадей и сам был тяжело ранен.
Обессиленных раненых давила и отступавшая артиллерия. "В памяти моей осталось впечатление, - вспоминал Н.Муравьев, - виденного мною в канаве солдата, у которого лежавшая на краю дороги голова была раздавлена с размазанным по дороге мозгом. Мертвым ли он уже был, или еще живым, когда по черепу его переехало колесо батарейного орудия, того я не был свидетелем."
Лекарей не хватало. Помните, как у Толстого: "На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью." Некоторые из врачей, обессиленные огромным потоком раненых в течении дня, к ночи уехали в Можайск, и большая часть раненых осталась без медицинской помощи. Не хватало и подвод. Накануне сражения собрали огромный обоз, но его не хватило и на десятую часть раненых. Те из них, кто мог передвигаться, шли пешком к Москве.
На другой день после битвы, рано утром, во французском лагере вдруг поднялась тревога, докатившаяся даже до палатки Бонапарта. Старая гвардия императора схватилась за оружие, что после победы казалось позором. Окружение французского императора еще считало прошедшую битву победой. Неизвестно по какой причине возникшая тревога улеглась сама собой, и когда рассвело, французы с удивлением увидели, что русской армии нет, она ушла. Впереди простиралось поле, заваленное трупами. И чем дольше завоеватели разглядывали этот страшный пейзаж, тем дальше ускользала от них победа, казавшаяся еще ночью такой бесспорной.
До полудня то, что еще называлось Великой армией, оставалось в бездействии. Французские генералы впервые с тревогой заметили, что армии как бы и нет. Остались императорские гвардейцы и немногочисленные солдаты и офицеры, охранявшие полковые знамена. Остальные разбрелись по полю битвы и окрестным деревням, большинство - в поисках пропитания и трофеев, меньшая часть - для помощи раненым товарищам.
Раненых было свыше двадцати тысяч. Лейб-хирург французской армии Ларрэ собрал фельдшеров со всех полков, подоспели походные лазареты, но всего этого оказалось недостаточно. Позднее Ларрэ жаловался, что ему не было выделено в помощь ни одного отряда. Раненых переносили в Колотский монастырь в миле от поля боя и в уцелевшие поблизости дома. Мест на всех не хватало.
В полдень император Франции выехал для осмотра поля битвы. Привыкшие к ужасам войны короли, маршалы и генералы из наполеоновской свиты были потрясены, не меньший шок испытывали и простые солдаты и офицеры:
"Еще ни разу место сражения не являло собой такого ужасного зрелища."
"Никогда еще земля не была в такой мере усеяна трупами."
"Решительно, ни на одном поле сражения я не видел до сих пор такого ужасного зрелища."
Эти строки из мемуаров графа де-Сегюра, генерала Коленкура и младшего офицера Ложье почти одними словами передают ужас несостоявшихся победителей.
Погода, накануне, во время битвы такая хорошая, теперь испортилась. День был пасмурным, шел дождь, холодный порывистый ветер трепал плащ императора. При виде Наполеона среди солдат, бродивших по полю среди трупов, раздалось несколько вымученных возгласов приветствия. Обычного энтузиазма при появлении любимого полководца уже не было. Солдаты сомневались в победе.
"Французские солдаты не ошибались на этот счет, - вспоминал де-Сегюр, - они были поражены таким большим количеством убитых и раненых и таким незначительным числом пленных, которых было менее восьми сот! Обыкновенно по числу этих последних и определялся успех. Убитые говорили скорее о храбрости побежденных, чем о нашей победе. Если уцелевший неприятель отступал в таком блестящем порядке, гордым и не теряющим мужества, что значило для нас приобретение какого-то поля битвы?"
Всю прошедшую ночь и утро император, пытаясь уверить себя в победе, требовал уточнить количество русских пленных. Их оказалось менее восьмисот. Отступившая русская армия увела с собой около тысячи пленных французов. Обычно, после наполеоновских побед количество пленных превышало число убитых и раненых. Теперь победы не было, и Бонапарт видел это своими глазами.
На бородинском поле окружению императора приходилось передвигаться прямо по трупам. Чей-то конь наступил на раненого и тот страшно закричал. Наполеон вышел из себя и разразился грязными ругательствами. Облегчив свою душу сквернословием, он приказал оторопевшей свите позаботиться о раненом. Кто-то, желая его успокоить, заметил, что это, всего на всего, лишь русский. Наполеон возбужденно возразил: "После победы нет неприятелей, - остаются лишь люди!" Адъютанты императора разбрелись вокруг, пытаясь оказать помощь бесчисленным раненым, чьи крики и стоны раздавались со всех сторон.
Больше всего раненых находили на дне оврагов, куда они сползлись накануне, спасаясь от огня и конских копыт. Других с трудом извлекали из куч мертвецов, в задубевшей от крови одежде. Страшное впечатление производили русские трехгранные штыки, изогнутые в телах людей и лошадей. Возле укреплений, на Багратионовых флешах и редуте Раевского, земля была взрыта артиллерийскими снарядами и перемешана с разорванными частями человеческих тел.
"Трудно представить себе что-нибудь ужаснее внутренних частей главного редута, - вспоминал Цезарь Ложье, - Кажется, что целые взводы были разом скошены на своей позиции и покрыты землей, взрытой бесчисленными ядрами. Тут же лежат канониры, изрубленные кирасирами около своих орудий; погибшая тут почти целиком дивизия Лихачева, кажется, и мертвая охраняет свой редут."
Наполеон приказал переворачивать трупы офицеров, чтобы определить, чем они убиты. Почти все тела были изранены картечью. Перед редутом император увидел чуть более полусотни своих солдат с четырьмя офицерами, стоявших в боевом порядке. Император, удивленный тем, что эта часть оставалась здесь, когда все другие уже давно ушли, спросил седого офицера, командовавшего ею, зачем они здесь.
Мне приказано здесь оставаться, - ответил он.
Присоединяйтесь к вашему полку, - сказал ему Наполеон.
Он здесь, - устало ответил офицер, указывая на валы и рвы редута.
Наполеон, не понимая, чего он хочет этим сказать, повторил:
- Я спрашиваю, где ваш полк?! Присоединитесь к нему!
- Он здесь, - ответил офицер, снова указывая туда же, как бы раздосадованный тем, что император не понимает его.
Молодой офицер, стоявший рядом, тогда объяснил императору, что их полк, которому удалось взять редут только после второй атаки, почти полностью, вместе со своим полковником, был уничтожен контратаковавшими русским, и теперь лежит вокруг редута, на укреплениях редута и внутри редута.
Но более всего свиту французского императора поразил один тяжелораненый, превращенный разорвавшимся ядром в обрубок. У него сохранилось лишь туловище и одна рука, но он был как будто даже весел и, только, жаловался на боль в недостающих частях тела. "Это часто встречается у калек и служит как бы новым доказательством того, что душа есть нечто цельное и что лишь ей одной свойственны чувства, а никак не телу, которое не может ни чувствовать, ни думать", - глубокомысленно рассудил граф де-Сегюр, придворный дипломат.
Христиан Вильгельм Фабер дю Фор - вюртембергский генерал-майор, художник-любитель. В 1812 году служил в 25-й пехотной дивизии Великой армии Наполеона. Создал серию рисунков о походе в Россию. В эпоху до фотографии и кино его рисунки позволяют хотя бы чуть-чуть представить ту войну реально, не сквозь призму костюмированных оперетт…
Французов поражало мужество и спокойствие русских раненых. Искалеченные люди выправляли перебитые ноги, подвязывая к ним ветки деревьев, и опираясь на костыли из таких же ломаных веток, добирались до ближайших деревень. "Может быть, будучи далеко от своих, - вспоминает тот же граф де-Сегюр, - они не рассчитывали на наше сострадание, но достоверно то, что они тверже переносили боль, чем французы, не потому что были мужественнее французов, а потому что русские вообще менее чувствительны телом и душой, что вызывается низким уровнем цивилизации, а также суровым климатом, закаляющим их организм".
Рассуждения об уровне цивилизации пусть останутся на совести французского графа, пытавшегося таким образом оправдать свой страх перед страной, которую он явился завоевывать.
Удивление французов, находившихся на поле боя, вызвал русский солдат, совсем еще юноша, который лежа среди трупов, вдруг поднял голову, протер глаза, как будто со сна, медленно поднялся, изумленно оглянулся вокруг и медленно пошел в сторону ближайшего леса. Французские солдаты, морально и физически обессиленные вчерашней битвой, не пытались даже остановить своего противника, и ограничились рассуждениями на тему - спал ли этот русский, страшно измотанный битвой, или был контужен в сражении и пролежал всю ночь без сознания.
По полю среди трупов бродили также и мародеры, шарившие по карманам убитых в поисках денег и иных ценностей. Об этом вспоминал французский военный врач Генрих Роос, из свиты маршала Мюрата: "Мы построились против дороги и леса, куда накануне вечером отступили русские. Это было то самое место, где артиллерия действовала так ужасно, что трупы лежали прямо рядами: Тем временем солдаты ходили и обшаривали мертвых. Их недовольство найденным вызывало в нас смех, до того забавно было выражение их лиц, когда они находили медные монеты."
Солдаты смеются среди трупов. Ничего удивительного - они вдруг поняли, что выжили в этой страшной битве. Как вспоминал участник сражения Ложье: "Они смотрят друг на друга, как будто изумляясь, что еще живы. Незнакомые начинают разговаривать, каждому хочется рассказать, что с ним случилось за этот день."
…Не задерживаясь на том страшном месте, французская армия двинулась вслед отступавшей русской армии, на Москву. Оставив позади Бородинское поле с десятками тысяч убитых и тысячами забытых и брошенных раненых.
Русский полковник Лейб-гвардии Финляндского полка из прибалтийских немцев Фон Менгден раненым попал в плен к французам уже после занятия ими Москвы. Вместе с другими пленными его гнали в Смоленск через Бородинское поле. Спустя 18 дней после сражения трупы убирали только волки, лакомившиеся человеческим мясом. Оставшиеся к тому времени в живых раненые питались сухарями, которые они отыскивали в ранцах убитых. В деревне Горки полковник увидел трех раненых русских солдат, которые сидели рядом, прислонившись к стене чудом уцелевшей избы. Двое уже умерли, третий еще жил. Над полем битвы стоял непереносимый смрад разлагавшейся человеческой плоти.
Прошло чуть более месяца, и оставив сожженную Москву, вынужденная отступать по старой смоленской дороге французская армия вновь вернулась на Бородинское поле.
"Миновав Колочь, - вспоминал де-Сегюр, - все угрюмо продвигались вперед, как вдруг многие из нас, подняв глаза, закричали: Перед нами расстилалась утоптанная, опустошенная, разоренная почва; все деревья были срублены на несколько футов от земли; далее - виднелись холмы со сбитыми верхушками, - самый высокий из них казался самым изуродованным. Мы находились словно на погасшем и разбросанном вулкане. Земля вокруг нас была покрыта обломками касок, кирас и оружия, сломанными барабанами, обрывками военных мундиров и знамен, обагренных кровью".
Растоптанные в день кровавой битвы хлеба успели взойти, их некому было убирать. 8-й французский корпус, специально оставленный Наполеоном на поле битвы, чтобы подобрать раненых и похоронить убитых, так и не успел закончить свою скорбную миссию. Ранние холода не давали разлагаться множеству неубранных трупов людей и лошадей.
"На этой всеми покинутой почве, - продолжает де-Сегюр, - валялось около тридцати тысяч наполовину обглоданных трупов. Над всем этим возвышалось несколько скелетов, застрявших на одном из обвалившихся холмов. Казалось, что сама смерть утвердила здесь свое царство. Император проехал быстро. Никто из нас не остановился: холод, голод и неприятель гнали нас вперед."
В отступавшей армии с ужасом передавали слухи, что не все лежавшие на этом поле были мертвы. Солдаты одной из частей, продвигаясь мимо этого зловещего места, вдруг услышали стоны. Раненый русский солдат был еще жив. Во время битвы ему оторвало обе ноги, он очутился в овраге среди убитых, и был забыт там. От холода он укрывался в трупе лошади, внутренности которой были вырваны разорвавшейся гранатой. Он утолял жажду и промывал свои раны мутной водой, скопившейся в лужах на дне оврага. Питался подгнившим мясом убитых товарищей.
"Дальше, - вспоминал граф де-Сегюр, - мы снова увидели большой Колоцкий монастырь, обращенный в госпиталь. Он представлял собой еще более ужасное зрелище, чем поле битвы. На Бородинском поле была смерть, но также и покой; там, по крайней мере борьба была окончена; в Колоцком монастыре она все еще продолжалась. Казалось, что тут смерть все еще преследует тех из своих жертв, которым удалось избегнуть ее на войне".
Раненые умирали от недостатка медицинской помощи. Распоряжение Наполеона об их заблаговременной эвакуации не выполнили. Сотни калек выползли на дороги, умоляя проходящую мимо армию спасти их. Французский император приказал, чтобы каждая из повозок бывшей великой армии, вне зависимости от ее назначения, подобрала по одному раненому. На этот раз приказ императора исполнили. Но едва войска снова тронулись в путь, как маркитанты стали сбрасывать этот ненужный "груз" в придорожные канавы. Среди выкинутых был даже раненый французский генерал. "От него мы узнали, - рассказывал де-Сегюр, - о совершенном преступлении. Вся колонна содрогнулась от ужаса, - который охватил также и Императора, ибо в то время страдания не были еще настолько сильными и настолько всеместными, чтобы заглушить жалость и сосредоточить лишь на самом себе все сочувствие".
Едва пройдя страшное Бородинское поле, свита французского императора увидела множество только что убитых русских солдат. Каждому методично разможжили голову прикладом, и окровавленный мозг был разбросан тут же. Французы знали, что впереди них шло около двух тысяч русских пленных под конвоем испанцев, португальцев и поляков. Коленкур не выдержал: "Так вот она - пресловутая цивилизация, которую мы несли в Россию!"
"Наполеон отвечал лишь мрачным безмолвием, - вспоминал де-Сегюр, - но на следующий день эти убийства прекратились. Наши ограничивались тем, что обрекали этих несчастных умирать с голоду за оградами, куда их загоняли словно скот."
Чем же это отличалось от гитлеровских концентрационных лагерей?
Армия захватчиков оставила Бородинское поле и навсегда исчезла в холоде русской зимы и огне партизанской войны.
После изгнания французов русская полиция пригнала крестьян, которые собирали останки и сжигали их на кострах. Тем не менее, вспыхнула эпидемия, и в близлежащих селениях умерло много жителей. В 1813 г. не кому было засевать Бородинское поле, ни одно зерно не было брошено в землю, но почва столь обильно удобренная кровью и человеческой плотью без всякой работы землепашцев дала богатый урожай хлеба…
"Из всех моих сражений самое ужасное то, которое я дал под Москвою."
Наполеон
"Баталия, 26-го числа бывшая, была самая кровопролитнейшая из всех тех, которые в новейших временах известны."
Кутузов
Знаменитое сражение окончилось 26-го августа (старого стиля) к шести часам вечера, отдельные стычки и перестрелки продолжались до темна. На небольшом, менее восьми километров по фронту, пространстве осталось почти сто тысяч убитых и раненых людей, свыше двадцати тысяч конских трупов.
За рассуждениями о стратегии, политике и тактике исследователи и историки как-то забывают об этой адской картине. Пожар Москвы, великое отступление и поход в Европу заслоняют от них поле битвы, на котором остались десятки тысяч не захороненных тел, и тысячи раненых, которых просто забыли или не нашли в этой кровавой свалке.
Великое сражение было дано вопреки планам и Кутузова и Наполеона, с многочисленными ошибками обеих сторон ("Советская военная энциклопедия", том 2, М., 1933 г.). Наполеон, словно забыв про своё искусство, гнал французские дивизии в лоб русской армии, в сомкнутых рядах под жерла русских пушек.
Дивизия генерала Компана, лучшая дивизия из корпуса маршала Нея, атаковавшая русские укрепления («Багратионовы флеши»), была буквально сметена огнем русской артиллерии. Конь французского маршала был убит под ним, сам он контужен. Французские гренадеры со штыками на перевес, под градом картечи, шли в атаку, молча, без стрельбы. Восхищенный их храбростью командующий левым флангом русской армии грузинский князь Багратион закричал: "Браво! Браво!". Через несколько мгновений он был смертельно ранен осколком ядра.
Французские гренадеры умирали с именем императора на устах, а рядом саксонский кирасир клялся над трупом убитого брата отмстить Бонапарту, бросившему их в эту кровавую бойню.
Русские солдаты бросались в яростные штыковые контр-атаки. Но не меньшую храбрость выказали и те, кому не довелось даже принять участия в сражении. Резервные полки из-за ошибок русского командования были сосредоточены слишком близко от линии фронта. В течение целого дня солдаты и офицеры умирали от разрывов французских ядер, стояли или сидели под смертельным огнем, не оставляя без приказа гибельные позиции.
Ведь именно так погиб Андрей Болконский. Помните? Вымышленный герой, но в описании обстоятельств его смертельного ранения и всей Бородинской битвы Лев Толстой (бывший артиллерийский офицер) был предельно точен, как штабист над картой сражения. Не случайно первая в России "Военная энциклопедия" (том V, СПб., 1911 г.) поместила роман Толстого "Война и мир" в списке научно-исторических и военно-исследовательских работ, посвященных Бородинской битве.
За ошибки генералы обеих армий платили кровью, своих солдат и своей собственной. Русская армия потеряла убитыми и смертельно ранеными 22 генерала, французская - 49. Цифры потерь среди рядового состава во многих источниках разнятся. В день сражения русская армия потеряла около 40-44 тысяч человек убитыми, ранеными, пленными и пропавшими без вести. Французская армия потеряла 35-40 тысяч. Всего же за три дня, с 24 по 26 августа, включая бой за Шевардинский редут, французы потеряли более 50 тысяч, русские - 58 тысяч человек.
"Еще никогда мы не теряли в одном сражении столько генералов и офицеров, - отмечал маркиз Коленкур, - Успех оспаривался с таким упорством и огонь был такой убийственный, что генералы, как и офицеры, должны были платить своей жизнью, чтобы обеспечить исход атак."
С наступлением темноты обессиленные армии прекратили боевые действия. Французы остались почти без пищи и даже без воды - окружающие ручьи и речки были завалены трупами и замутнены кровью. Расположились среди мертвецов и умирающих, которым в ту ночь никто не оказывал помощи. Выжившие были страшно изнурены. Огонь разрешили зажечь только в полночь. Лагерь завоевателей погрузился в тягостную тишину.
Русские войска, понесшие такие же страшные потери, не имели возможности думать об отдыхе. "В течение ночи, - отметил в своем дневнике надменный граф де-Сегюр, французский генерал, - русские давали о себе знать назойливыми криками". "Во всю ночь с 26-го на 27-е число, - вторит ему участник сражения Николай Муравьев, - слышался по нашему войску неумолкаемый крик. Иные полки почти совсем исчезли, и солдаты собирались с разных сторон." Раненые уже не могли кричать, кричали живые, тщетно отыскивая в темноте расположения своих уничтоженных полков.
Вся Можайская дорога была покрыта ранеными и умершими от ран. Даже безногие и безрукие не оставляли своего оружия. Ночь после битвы выдалась холодной, раненые, разбредаясь по окрестностям, зарывались от стужи в солому и там умирали. Повозка генерала Ивана Васильчикова в темноте на обочине дороги проехала по соломенной куче, в которой укрывались раненые. Несколько человек задавило насмерть. Накануне генерал Васильчиков, защищая со своей дивизией батарею Раевского, потерял под собой убитыми шесть лошадей и сам был тяжело ранен.
Обессиленных раненых давила и отступавшая артиллерия. "В памяти моей осталось впечатление, - вспоминал Н.Муравьев, - виденного мною в канаве солдата, у которого лежавшая на краю дороги голова была раздавлена с размазанным по дороге мозгом. Мертвым ли он уже был, или еще живым, когда по черепу его переехало колесо батарейного орудия, того я не был свидетелем."
Лекарей не хватало. Помните, как у Толстого: "На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью." Некоторые из врачей, обессиленные огромным потоком раненых в течении дня, к ночи уехали в Можайск, и большая часть раненых осталась без медицинской помощи. Не хватало и подвод. Накануне сражения собрали огромный обоз, но его не хватило и на десятую часть раненых. Те из них, кто мог передвигаться, шли пешком к Москве.
На другой день после битвы, рано утром, во французском лагере вдруг поднялась тревога, докатившаяся даже до палатки Бонапарта. Старая гвардия императора схватилась за оружие, что после победы казалось позором. Окружение французского императора еще считало прошедшую битву победой. Неизвестно по какой причине возникшая тревога улеглась сама собой, и когда рассвело, французы с удивлением увидели, что русской армии нет, она ушла. Впереди простиралось поле, заваленное трупами. И чем дольше завоеватели разглядывали этот страшный пейзаж, тем дальше ускользала от них победа, казавшаяся еще ночью такой бесспорной.
До полудня то, что еще называлось Великой армией, оставалось в бездействии. Французские генералы впервые с тревогой заметили, что армии как бы и нет. Остались императорские гвардейцы и немногочисленные солдаты и офицеры, охранявшие полковые знамена. Остальные разбрелись по полю битвы и окрестным деревням, большинство - в поисках пропитания и трофеев, меньшая часть - для помощи раненым товарищам.
Раненых было свыше двадцати тысяч. Лейб-хирург французской армии Ларрэ собрал фельдшеров со всех полков, подоспели походные лазареты, но всего этого оказалось недостаточно. Позднее Ларрэ жаловался, что ему не было выделено в помощь ни одного отряда. Раненых переносили в Колотский монастырь в миле от поля боя и в уцелевшие поблизости дома. Мест на всех не хватало.
В полдень император Франции выехал для осмотра поля битвы. Привыкшие к ужасам войны короли, маршалы и генералы из наполеоновской свиты были потрясены, не меньший шок испытывали и простые солдаты и офицеры:
"Еще ни разу место сражения не являло собой такого ужасного зрелища."
"Никогда еще земля не была в такой мере усеяна трупами."
"Решительно, ни на одном поле сражения я не видел до сих пор такого ужасного зрелища."
Эти строки из мемуаров графа де-Сегюра, генерала Коленкура и младшего офицера Ложье почти одними словами передают ужас несостоявшихся победителей.
Погода, накануне, во время битвы такая хорошая, теперь испортилась. День был пасмурным, шел дождь, холодный порывистый ветер трепал плащ императора. При виде Наполеона среди солдат, бродивших по полю среди трупов, раздалось несколько вымученных возгласов приветствия. Обычного энтузиазма при появлении любимого полководца уже не было. Солдаты сомневались в победе.
"Французские солдаты не ошибались на этот счет, - вспоминал де-Сегюр, - они были поражены таким большим количеством убитых и раненых и таким незначительным числом пленных, которых было менее восьми сот! Обыкновенно по числу этих последних и определялся успех. Убитые говорили скорее о храбрости побежденных, чем о нашей победе. Если уцелевший неприятель отступал в таком блестящем порядке, гордым и не теряющим мужества, что значило для нас приобретение какого-то поля битвы?"
Всю прошедшую ночь и утро император, пытаясь уверить себя в победе, требовал уточнить количество русских пленных. Их оказалось менее восьмисот. Отступившая русская армия увела с собой около тысячи пленных французов. Обычно, после наполеоновских побед количество пленных превышало число убитых и раненых. Теперь победы не было, и Бонапарт видел это своими глазами.
На бородинском поле окружению императора приходилось передвигаться прямо по трупам. Чей-то конь наступил на раненого и тот страшно закричал. Наполеон вышел из себя и разразился грязными ругательствами. Облегчив свою душу сквернословием, он приказал оторопевшей свите позаботиться о раненом. Кто-то, желая его успокоить, заметил, что это, всего на всего, лишь русский. Наполеон возбужденно возразил: "После победы нет неприятелей, - остаются лишь люди!" Адъютанты императора разбрелись вокруг, пытаясь оказать помощь бесчисленным раненым, чьи крики и стоны раздавались со всех сторон.
Больше всего раненых находили на дне оврагов, куда они сползлись накануне, спасаясь от огня и конских копыт. Других с трудом извлекали из куч мертвецов, в задубевшей от крови одежде. Страшное впечатление производили русские трехгранные штыки, изогнутые в телах людей и лошадей. Возле укреплений, на Багратионовых флешах и редуте Раевского, земля была взрыта артиллерийскими снарядами и перемешана с разорванными частями человеческих тел.
"Трудно представить себе что-нибудь ужаснее внутренних частей главного редута, - вспоминал Цезарь Ложье, - Кажется, что целые взводы были разом скошены на своей позиции и покрыты землей, взрытой бесчисленными ядрами. Тут же лежат канониры, изрубленные кирасирами около своих орудий; погибшая тут почти целиком дивизия Лихачева, кажется, и мертвая охраняет свой редут."
Наполеон приказал переворачивать трупы офицеров, чтобы определить, чем они убиты. Почти все тела были изранены картечью. Перед редутом император увидел чуть более полусотни своих солдат с четырьмя офицерами, стоявших в боевом порядке. Император, удивленный тем, что эта часть оставалась здесь, когда все другие уже давно ушли, спросил седого офицера, командовавшего ею, зачем они здесь.
Мне приказано здесь оставаться, - ответил он.
Присоединяйтесь к вашему полку, - сказал ему Наполеон.
Он здесь, - устало ответил офицер, указывая на валы и рвы редута.
Наполеон, не понимая, чего он хочет этим сказать, повторил:
- Я спрашиваю, где ваш полк?! Присоединитесь к нему!
- Он здесь, - ответил офицер, снова указывая туда же, как бы раздосадованный тем, что император не понимает его.
Молодой офицер, стоявший рядом, тогда объяснил императору, что их полк, которому удалось взять редут только после второй атаки, почти полностью, вместе со своим полковником, был уничтожен контратаковавшими русским, и теперь лежит вокруг редута, на укреплениях редута и внутри редута.
Но более всего свиту французского императора поразил один тяжелораненый, превращенный разорвавшимся ядром в обрубок. У него сохранилось лишь туловище и одна рука, но он был как будто даже весел и, только, жаловался на боль в недостающих частях тела. "Это часто встречается у калек и служит как бы новым доказательством того, что душа есть нечто цельное и что лишь ей одной свойственны чувства, а никак не телу, которое не может ни чувствовать, ни думать", - глубокомысленно рассудил граф де-Сегюр, придворный дипломат.
Христиан Вильгельм Фабер дю Фор - вюртембергский генерал-майор, художник-любитель. В 1812 году служил в 25-й пехотной дивизии Великой армии Наполеона. Создал серию рисунков о походе в Россию. В эпоху до фотографии и кино его рисунки позволяют хотя бы чуть-чуть представить ту войну реально, не сквозь призму костюмированных оперетт…
Французов поражало мужество и спокойствие русских раненых. Искалеченные люди выправляли перебитые ноги, подвязывая к ним ветки деревьев, и опираясь на костыли из таких же ломаных веток, добирались до ближайших деревень. "Может быть, будучи далеко от своих, - вспоминает тот же граф де-Сегюр, - они не рассчитывали на наше сострадание, но достоверно то, что они тверже переносили боль, чем французы, не потому что были мужественнее французов, а потому что русские вообще менее чувствительны телом и душой, что вызывается низким уровнем цивилизации, а также суровым климатом, закаляющим их организм".
Рассуждения об уровне цивилизации пусть останутся на совести французского графа, пытавшегося таким образом оправдать свой страх перед страной, которую он явился завоевывать.
Удивление французов, находившихся на поле боя, вызвал русский солдат, совсем еще юноша, который лежа среди трупов, вдруг поднял голову, протер глаза, как будто со сна, медленно поднялся, изумленно оглянулся вокруг и медленно пошел в сторону ближайшего леса. Французские солдаты, морально и физически обессиленные вчерашней битвой, не пытались даже остановить своего противника, и ограничились рассуждениями на тему - спал ли этот русский, страшно измотанный битвой, или был контужен в сражении и пролежал всю ночь без сознания.
По полю среди трупов бродили также и мародеры, шарившие по карманам убитых в поисках денег и иных ценностей. Об этом вспоминал французский военный врач Генрих Роос, из свиты маршала Мюрата: "Мы построились против дороги и леса, куда накануне вечером отступили русские. Это было то самое место, где артиллерия действовала так ужасно, что трупы лежали прямо рядами: Тем временем солдаты ходили и обшаривали мертвых. Их недовольство найденным вызывало в нас смех, до того забавно было выражение их лиц, когда они находили медные монеты."
Солдаты смеются среди трупов. Ничего удивительного - они вдруг поняли, что выжили в этой страшной битве. Как вспоминал участник сражения Ложье: "Они смотрят друг на друга, как будто изумляясь, что еще живы. Незнакомые начинают разговаривать, каждому хочется рассказать, что с ним случилось за этот день."
…Не задерживаясь на том страшном месте, французская армия двинулась вслед отступавшей русской армии, на Москву. Оставив позади Бородинское поле с десятками тысяч убитых и тысячами забытых и брошенных раненых.
Русский полковник Лейб-гвардии Финляндского полка из прибалтийских немцев Фон Менгден раненым попал в плен к французам уже после занятия ими Москвы. Вместе с другими пленными его гнали в Смоленск через Бородинское поле. Спустя 18 дней после сражения трупы убирали только волки, лакомившиеся человеческим мясом. Оставшиеся к тому времени в живых раненые питались сухарями, которые они отыскивали в ранцах убитых. В деревне Горки полковник увидел трех раненых русских солдат, которые сидели рядом, прислонившись к стене чудом уцелевшей избы. Двое уже умерли, третий еще жил. Над полем битвы стоял непереносимый смрад разлагавшейся человеческой плоти.
Прошло чуть более месяца, и оставив сожженную Москву, вынужденная отступать по старой смоленской дороге французская армия вновь вернулась на Бородинское поле.
"Миновав Колочь, - вспоминал де-Сегюр, - все угрюмо продвигались вперед, как вдруг многие из нас, подняв глаза, закричали: Перед нами расстилалась утоптанная, опустошенная, разоренная почва; все деревья были срублены на несколько футов от земли; далее - виднелись холмы со сбитыми верхушками, - самый высокий из них казался самым изуродованным. Мы находились словно на погасшем и разбросанном вулкане. Земля вокруг нас была покрыта обломками касок, кирас и оружия, сломанными барабанами, обрывками военных мундиров и знамен, обагренных кровью".
Растоптанные в день кровавой битвы хлеба успели взойти, их некому было убирать. 8-й французский корпус, специально оставленный Наполеоном на поле битвы, чтобы подобрать раненых и похоронить убитых, так и не успел закончить свою скорбную миссию. Ранние холода не давали разлагаться множеству неубранных трупов людей и лошадей.
"На этой всеми покинутой почве, - продолжает де-Сегюр, - валялось около тридцати тысяч наполовину обглоданных трупов. Над всем этим возвышалось несколько скелетов, застрявших на одном из обвалившихся холмов. Казалось, что сама смерть утвердила здесь свое царство. Император проехал быстро. Никто из нас не остановился: холод, голод и неприятель гнали нас вперед."
В отступавшей армии с ужасом передавали слухи, что не все лежавшие на этом поле были мертвы. Солдаты одной из частей, продвигаясь мимо этого зловещего места, вдруг услышали стоны. Раненый русский солдат был еще жив. Во время битвы ему оторвало обе ноги, он очутился в овраге среди убитых, и был забыт там. От холода он укрывался в трупе лошади, внутренности которой были вырваны разорвавшейся гранатой. Он утолял жажду и промывал свои раны мутной водой, скопившейся в лужах на дне оврага. Питался подгнившим мясом убитых товарищей.
"Дальше, - вспоминал граф де-Сегюр, - мы снова увидели большой Колоцкий монастырь, обращенный в госпиталь. Он представлял собой еще более ужасное зрелище, чем поле битвы. На Бородинском поле была смерть, но также и покой; там, по крайней мере борьба была окончена; в Колоцком монастыре она все еще продолжалась. Казалось, что тут смерть все еще преследует тех из своих жертв, которым удалось избегнуть ее на войне".
Раненые умирали от недостатка медицинской помощи. Распоряжение Наполеона об их заблаговременной эвакуации не выполнили. Сотни калек выползли на дороги, умоляя проходящую мимо армию спасти их. Французский император приказал, чтобы каждая из повозок бывшей великой армии, вне зависимости от ее назначения, подобрала по одному раненому. На этот раз приказ императора исполнили. Но едва войска снова тронулись в путь, как маркитанты стали сбрасывать этот ненужный "груз" в придорожные канавы. Среди выкинутых был даже раненый французский генерал. "От него мы узнали, - рассказывал де-Сегюр, - о совершенном преступлении. Вся колонна содрогнулась от ужаса, - который охватил также и Императора, ибо в то время страдания не были еще настолько сильными и настолько всеместными, чтобы заглушить жалость и сосредоточить лишь на самом себе все сочувствие".
Едва пройдя страшное Бородинское поле, свита французского императора увидела множество только что убитых русских солдат. Каждому методично разможжили голову прикладом, и окровавленный мозг был разбросан тут же. Французы знали, что впереди них шло около двух тысяч русских пленных под конвоем испанцев, португальцев и поляков. Коленкур не выдержал: "Так вот она - пресловутая цивилизация, которую мы несли в Россию!"
"Наполеон отвечал лишь мрачным безмолвием, - вспоминал де-Сегюр, - но на следующий день эти убийства прекратились. Наши ограничивались тем, что обрекали этих несчастных умирать с голоду за оградами, куда их загоняли словно скот."
Чем же это отличалось от гитлеровских концентрационных лагерей?
Армия захватчиков оставила Бородинское поле и навсегда исчезла в холоде русской зимы и огне партизанской войны.
После изгнания французов русская полиция пригнала крестьян, которые собирали останки и сжигали их на кострах. Тем не менее, вспыхнула эпидемия, и в близлежащих селениях умерло много жителей. В 1813 г. не кому было засевать Бородинское поле, ни одно зерно не было брошено в землю, но почва столь обильно удобренная кровью и человеческой плотью без всякой работы землепашцев дала богатый урожай хлеба…