наши и ненаши
Мой прадедушка, судя по всему, часто прогуливал уроки, поэтому после окончания школы никуда, кроме пту, его не взяли - меня о том же предупреждали классе в восьмом. В этом императорском техническом училище он сумел-таки выучиться по механической части - гайки, там, крутить, ключ подавать и ваще. Возможно, прадедушке следовало пойти в столяры - даже как столяр-любитель он настрогал четверых детей. Дети поначалу тоже проявляли интерес к механике: за сутки (а до введения декретного времени они длились значительно дольше, нежели сейчас) любознательные естествоиспытатели успевали расчленить до 14 медведей (см фото).
Пока дети курочили игрушки и изучали устройство бродячих котов, прадедушка, наконец, допёр, что на одних гайках эту ораву не прокормить, и пошёл по профсоюзной линии: товарищи по цеху выдвинули его в члены Московской городской управы, где он стал заведовать врачебно-санитарной частью. Будучи уполномоченным Российского общества Красного Креста (РОКК), он подружился с великой княгиней Елизаветой Федоровной. Это чересчур широкое понимание своих санитарных обязанностей привело прадедушку в 1911 году к разводу с прабабушкой. Непродвинутая дочь волоколамского купца, имеющая скромное звание домашней учительницы, плохо понимала новомодные менаж а труа, катр и т. д., и каждое утро в семье предсказуемо-утомительно начиналось с ее вопроса «Опять попрешься к своей пучеглазой немке на Кукуй?»
Весну семнадцатого года прадедушка встретил при штабе Московского округа. Встретил радостно, ибо известные события обнулили длившийся до 1918 срок наложенной на него московской духовной консисторией семилетней епитимьи перед вступлением в новый брак. Но вместо погружения в новое семейное счастье ветры народной свободы занесли предка в совет Главнокомандующего генерала П.Н. Врангеля, где он уже тогда начал бороться с советизацией и последующей украинизацией Крыма. Совершив с полуострова стандартное турне Константинополь-Прага, прадедушка осел в Медоне, где до самой смерти работал в союзах-комитетах-землячествах, поменяв святую великую княгиню на простого бывшего принца Ольденбургского, хотя и не сумевшего, в отличие от княгини, стать преподобномучеником, но зато талантливо описанного замечательным абхазским писателем. Францию прадед ненавидел лютой ненавистью, записав на фотографии 39 года просьбу к дочери отвезти это фото в родную Москву, куда оно и попало в 1958 г.
Но спич, сопсно, не о прадеде, а о двух мирах и их социальных лифтах. Старший сын прадеда, Николай (мой дед), к началу первой мировой немного поучился в консерватории, откуда сходил поиграть в войнушку - еще не в танчики - с германцем. После этого след его теряется и обнаруживается лишь в середине двадцатых в виде диплома об окончании Высшего литературно-художественного института им. В. Брюсова, где он в полном объеме освоил не только «капитализм и пролетарскую революцию», но и сборол «семинарий по историческому материализму»...
Тогда же началась его режиссерская карьера во Втором МХАТе, несколько затормозившаяся после предательства Родины М. Чеховым и последующим развалом театра. Остаток трудового стажа, необходимого для получения 60-рублевой пенсии, дед, стеснявшийся некоторых моментов трудовой биографии своих родственников, тихо и комфортно провел - с еще одним перерывом на подмосковные танчики - в качестве учителя музыки. Жил он в прекрасном доме на улице Забелина, в большой квартире под бельэтажем, занимая там с фортепиано и семьей целую комнату-пенал метров в 12... Я его почти не помню, помню только рыжую шерстяную кофту и дрожащие руки, крошащие печенье в стакан с чаем... Я его не любил.
Младшему брату Михаилу повезло меньше - вся жизнь прошла в какой-то бестолковой суете. На родине он успел поучиться на историко-филологическом факультете Московского университета и в Московской консерватории у Игумнова. В 1923 эмигрировал в Прагу, учился в Пражском университете, а в 1925 приехал в Париж мыть унитазы, в свободное время получая диплом Высшей школы практических наук. Преподавал в Католическом институте коптский язык. В 30-е, предваряя Индиану Джонса, несколько лет жил в Египте, учился в Каире во Французском институте Восточной археологии.
По возвращении в Париж, чтобы не умереть с голоду, брался за любую работу: заведовал библиотекой по египтологии в Collège de France, был членом правления Российского музыкального общества за границей, заведующим кафедрой в Высшей школе практических наук. Чтобы выжить, ему пришлось перевести даже ряд богопротивных апокрифических текстов христианского содержания («кодекс Юнга»), и издать много томов, написанных на неизвестном наречии коптского языка.
После награждения орденом Почетного легиона жизнь полегчала: как кавалер, он заработал право на получение раз в месяц куриного супового набора в 2,75 кг, а став вице-председателем Французского Египтологического общества, обрел возможность бесплатного ежегодного отдыха в академическом санатории в Фонтенбло - с трехразовым бесплатным диетическим питанием. В 1967 Французская Академия надписей и словесности присудила Михаилу премию Гастона Маспе за заслуги в вопросах египетского права и экономики (прочтенные им документы позволили восстановить историю древнеегипетского права и экономики за последнее тысячелетие до р.х.). На эту премию Михаилу после пяти лет пребывания в очереди посчастливилось приобрести холодильник Розенлев - в 1973 на Международном конгрессе востоковедов в Collège de France прошло чествование этой покупки.
Прозябал он вдвоем с женой-дантистом Татьяной в подвале непрезентабельного дома на одной из самых нищих улочек босяцкого 16 округа. С конца пятидесятых Михаил часто бывал в Москве, зачем-то притаскивая в страну победившего социализма и лучшего в мире здравоохранения чемоданы подобранных на помойках тряпок и просроченных лекарств. В 1969 он прислал деду приглашение провести месяц в Париже на полном обеспечении, но бдительные органы, помня о парижских событиях 1968, решили поберечь моего дедушку и заботливо указали ему на нецелесообразность таких рискованных поездок в горячие точки.