Присалаирье.
К вечеру само солнце, казалось, утомилось от этой липкой духоты. Или, быть может, от нудного звона комаров и досадливой мошки.
Уцепившись за макушку двухвековой пихты, чудом избежавшей огня и топора, оно быстро поползло вниз, пытаясь спрятаться за редкий частокол подтаёжного леса.
Солнце ещё грело макушки леса, а в тени его густые заросли страусова пера уже начали наливаться прохладой росы, тяжелели, разворачивая вайи в широкую воронку.
Лес, очнувшись от тяжёлой дневной дрёмы, оживал: громко запели в буреломе красношейки, да так дружно, что перекричать их теперь могла лишь глухая кукушка, что уселась прямо над головой и завела своё нудно-бесконечное "ду-ду --- ду-ду". В зарослях красной смородины пытались вставить в этот хор что-то своё садовые камышовки, а самец чечевицы, уже, видимо, совсем потеряв надежду, меланхолично вопрошал про какого-то только ему одного знакомого Витю.
Внизу, в ивняках у самой реки, не обращая ни на кого внимания, распевали и выдавали первые раскаты соловьи; забеспокоилась вдруг пара перевозчиков, сидевшая на коряжке на самой стремнине - это бобры вышли на ночную смену...
А на поляне, что обрывалась к рождающемуся родником ручью, уже потёк зыбкий туман.
Я шёл по лугу, сбивая мелкую, но уже рясную росу, намокнув много выше колена. Вечер смешивал день и ночь, словно заплетал тугую косу: в пряди холодного тумана, сладко пахнущего зацветающим дягилем, вдруг вплеталась лента ещё тёплого, почти горячего, воздуха, просмолённого запахом разогретой солнцем пихтовой хвои. Всё туже сплеталась коса, всё приглушённее становились звуки, всё ярче запахи. Туман тянулся к звёздам, догорало на западе серебро вечерней зари...
А до утренней зари оставалось менее пяти часов - уже совсем скоро летнее солнцестояние.
https://altay-birder.dreamwidth.org/
Уцепившись за макушку двухвековой пихты, чудом избежавшей огня и топора, оно быстро поползло вниз, пытаясь спрятаться за редкий частокол подтаёжного леса.
Солнце ещё грело макушки леса, а в тени его густые заросли страусова пера уже начали наливаться прохладой росы, тяжелели, разворачивая вайи в широкую воронку.
Лес, очнувшись от тяжёлой дневной дрёмы, оживал: громко запели в буреломе красношейки, да так дружно, что перекричать их теперь могла лишь глухая кукушка, что уселась прямо над головой и завела своё нудно-бесконечное "ду-ду --- ду-ду". В зарослях красной смородины пытались вставить в этот хор что-то своё садовые камышовки, а самец чечевицы, уже, видимо, совсем потеряв надежду, меланхолично вопрошал про какого-то только ему одного знакомого Витю.
Внизу, в ивняках у самой реки, не обращая ни на кого внимания, распевали и выдавали первые раскаты соловьи; забеспокоилась вдруг пара перевозчиков, сидевшая на коряжке на самой стремнине - это бобры вышли на ночную смену...
А на поляне, что обрывалась к рождающемуся родником ручью, уже потёк зыбкий туман.
Я шёл по лугу, сбивая мелкую, но уже рясную росу, намокнув много выше колена. Вечер смешивал день и ночь, словно заплетал тугую косу: в пряди холодного тумана, сладко пахнущего зацветающим дягилем, вдруг вплеталась лента ещё тёплого, почти горячего, воздуха, просмолённого запахом разогретой солнцем пихтовой хвои. Всё туже сплеталась коса, всё приглушённее становились звуки, всё ярче запахи. Туман тянулся к звёздам, догорало на западе серебро вечерней зари...
А до утренней зари оставалось менее пяти часов - уже совсем скоро летнее солнцестояние.
https://altay-birder.dreamwidth.org/