Два романа Алехо Карпентьера
Алехо КАРПЕНТЬЕР "Царство земное",
"Век просвещения".
Алехо Карпентьер (1904 - 1980) кубинский писатель, один из основоположников латиноамериканского «магического реализма». Собственно небольшой роман «Царство земное», изданный в 1949 году, считается первым произведением в этом жанре (или стиле?). А другой роман - «Век просвещения» - оказал серьёзное воздействие на Габриэля Гарсиа Маркеса.
Роман «Царство земное» можно назвать и историческим, ибо основан на реальных событиях, происходивших на Гаити примерно с начала 1770-х по начало 1820-х гг., связанных с борьбой негров-рабов за освобождение. Но бОльшая часть событий остаётся за кадром, автор выхватывает отдельные эпизоды. И даже главный герой - негр Ти Ноэль - присутствует не везде. Смысл же трактовать можно по-разному. Для одних это будет бессмысленность революции, ибо вроде бы освобождённые негры в большинстве своём опять фактически оказываются в рабстве. Другие, напротив, утвердятся в её необходимости - ведь возникло же независимое государство чернокожих. И пусть к плодам свободы, культуры и цивилизации приобщилось пока меньшинство, значит требуются новые революции, чтоб в конечном итоге освободить всех.
«Век просвещения», написанный во второй половине 50-х и изданный в 1962 году, гораздо ближе к классическому историческому роману. Время примерно то же, но география расширена на весь бассейн Карибского моря, а также Францию и Испанию. Здесь главное событие - Великая Французская революция и её отзвуки на Карибах. Ничего магического в прямом смысле слова в сюжете я не заметил. Магическим тут скорей является сам стиль, в котором безусловно есть своя красота и «музыка слов».
Но… для моего уха вся эта «музыка» является скорее какофонией. «Кому нравится арбуз, кому - свиной хрящик». И на меня перес-ревертевский «День гнева», простой и без всяких словесных изысков, произвёл гораздо более сильное впечатление, чем этот текст, с его длиннющими абзацами, переполненными метафорами, гиперболами, аллюзиями и прочими мудрёными литературоведческими терминами, а также символизмом, толковать который любимая забава высокоумных критиков (вот и здесь автор предисловия старается вовсю).
Тем не менее всё же автор сумел удержать равновесие и не забить смысл игрой в слова. И с историко-философской точки зрения роман безусловно интересен (разумеется для тех, кто вообще такими вещами интересуется). Проблема соотнесения идеалов и реальности, в которой эти идеалы пытаются претворять, идеалов и интересов людей, принадлежащих к различным социальным и (или) расово-национальным группам, идеалов новых и старых весьма актуальна и ныне, ибо, вопреки Фукуяме, история, к добру ли, к худу ли, заканчиваться никак не желает.
Дальнейшее, во избежание спойлеров, под катом. Тем, кто не читал, но читать собирается, туда заглядывать не стоит.
Главный герой романа лицо историческое - Виктор Юг (1762 - 1826), в 1794-98 гг. комиссар Конвента, а затем Директории на острове Гваделупа, а позднее - в 1800-09 - наместник Наполеона во Французской Гвиане. Он был почти забыт историками и возрождён из небытия писателем. Кто знает, каким он был на самом деле, но волей автора он превратился в человека яркого, деятельного, харизматичного, умеющего увлечь за собой. Вот только с одинаковой энергией он в 1794 уничтожает рабство на Гваделупе, а в 1802 восстанавливает его в Гвиане. Масон и «друг чернокожих», мечтающий о всемирном братстве и равенстве сам становится плантатором-рабовладельцем. Можно подумать, что перед нами типичный флюгер, умело гнущийся вместе с «генеральной линией». Мы таких навидались! Однако всё сложнее. Искренний революционер, сперва он отнюдь не торопится следовать за термидорианскими властями, пытаясь продолжать революцию хотя бы на Карибах. Но жизнь, ход истории берут своё. Если не хочешь погибать, приходится приспосабливаться и действовать по-новому. Но убеждения-то остаются старые. Противоречия между идеалами и действиями приводят к безверию и цинизму. «Революция гибнет. Мне больше не за что ухватиться. И я ни во что больше не верю». Примерно такой путь прошёл и сам Наполеон. Но он сумел взойти на вершину власти и выстраивать систему под себя. Всем же остальным, не желавшим эмигрировать, в том числе и Виктору Югу, пришлось в эту систему встраиваться и на неё работать, делая то, что сверху прикажут. «…я будто потерял самого себя. Я уподобился тем механическим куклам, которых заводят ключом, и они ходят, играют в шахматы, исполняют мелодии на флейте, бьют в барабаны».
Другой герой - вымышленный - кубинец Эстебан. Волею судьбы его заносит с Виктором Югом в революционную Францию. Первоначально юношески увлечённый новыми идеями, пройдя сквозь ад революции, он разочаровывается и в них, и в своём былом кумире Викторе. Впрочем, «пройдя сквозь ад» в данном случае преувеличение. Ад лишь слегка задел его краешком. Но этого хватило, чтоб разочароваться. Развитое критическое мышление уже не позволяет придерживаться «восторженного образа мыслей» по отношению к любой идеологии.
Эстебан всё чаще отказывался подчиняться господствующему мнению. Когда при нём изображали революцию как нечто идеальное и возвышенное, когда не желали признавать за ней ни недостатков, ни заблуждений, она начинала представляться ему уязвимой и ущербной. Однако он защищал бы революцию от нападок монархистов с помощью тех же самых аргументов, которые раздражали его, когда ими пользовался, скажем, Колло д'Эрбуа. Эстебана в равной мере возмущали и демагогические высказывания газеты «Отец Дюшен», и чудовищные бредни эмигрантов. Он чувствовал себя священником, когда сталкивался с гонителями церкви, и гонителем церкви, когда сталкивался со священниками; он был похож на монархиста, когда при нём утверждали, что все короли были дегенератами, и вёл себя как ярый противник монархии, когда при нём прославляли испанских Бурбонов. «Я и впрямь критикан, - признавался он себе, вспоминая, что Виктор Юг назвал его так несколько дней тому назад. - Но спорю я с самим собою, а это хуже всего».
В отличие от Виктора, он как раз предпочитает не встраиваться в систему, а покинуть её. Тем более, что ему есть куда вернуться. Беда в том, что «старый порядок» оказывается не лучше «нового». Эстебан покидает французскую территорию под предлогом распространения на сопредельных территориях революционных листовок. Распространять он их не собирается, а хочет утопить. Но сталкивается с тем, как «гуманно» калечат негров-рабов в соседних нидерландских владениях.
- Мы, люди, - самые гнусные твари на земле! - в ярости повторял Эстебан.
В эти минуты он ненавидел самого себя и, если бы только мог, охотно поджёг больницу… Когда «Амазонка», спускавшаяся вниз по течению реки Суринам, проходила мимо какой-то рыбачьей шлюпки, где сидели чёрные гребцы, стоявший у самого борта Эстебан швырнул неграм несколько пакетов.
- Прочтите это! - крикнул он им. - А если не знаете грамоте, пусть вам прочтёт кто-нибудь другой.
В пакетах лежали листовки с переведённым на голландский язык текстом декрета от 16 плювиоза II года Республики. И теперь юноша радовался, что не успел бросить их в воду, как собирался ещё несколько дней тому назад.
Потому близкие родственники и друзья детства в Гаване не понимают его разочарования. Революцию-то они, в отличие от него, вблизи не видели, а вот родные уродства наблюдают каждый день. С точки зрения же Эстебана эти «революционеры»-масоны выглядят просто нелепо:
Горькую участь рабов оплакивали те самые люди, которые ещё вчера покупали негров для работы в своих поместьях. О продажности колониальных властей толковали те, кто благодаря этой самой продажности приумножал свои доходы и богатства. О преимуществах независимости острова рассуждали те, кто бурно радовался, получая дворянский титул, пожалованный королём.
Хотя он не собирается больше участвовать ни в каких революциях, но оказалось, что зарекаться от революции так же бесполезно, как от сумы и тюрьмы. Сначала на родной Кубе попадает под арест, а затем на каторгу как «опасный революционер». А затем в Мадриде вместо желанного покоя находит гибель в вихре восстания 2 мая 1808 года. Восстания, которое не было подготовлено «ни печатными листовками, ни призывами опытных ораторов», которое не вписывалось ни в какие старые схемы, в котором обе стороны парадоксальным образом символизировали одновременно и Революцию и Контрреволюцию. Впрочем «это уже совсем другая история», и тема совсем другой книги - вышеупомянутого «Дня гнева».
"Век просвещения".
Алехо Карпентьер (1904 - 1980) кубинский писатель, один из основоположников латиноамериканского «магического реализма». Собственно небольшой роман «Царство земное», изданный в 1949 году, считается первым произведением в этом жанре (или стиле?). А другой роман - «Век просвещения» - оказал серьёзное воздействие на Габриэля Гарсиа Маркеса.
Роман «Царство земное» можно назвать и историческим, ибо основан на реальных событиях, происходивших на Гаити примерно с начала 1770-х по начало 1820-х гг., связанных с борьбой негров-рабов за освобождение. Но бОльшая часть событий остаётся за кадром, автор выхватывает отдельные эпизоды. И даже главный герой - негр Ти Ноэль - присутствует не везде. Смысл же трактовать можно по-разному. Для одних это будет бессмысленность революции, ибо вроде бы освобождённые негры в большинстве своём опять фактически оказываются в рабстве. Другие, напротив, утвердятся в её необходимости - ведь возникло же независимое государство чернокожих. И пусть к плодам свободы, культуры и цивилизации приобщилось пока меньшинство, значит требуются новые революции, чтоб в конечном итоге освободить всех.
«Век просвещения», написанный во второй половине 50-х и изданный в 1962 году, гораздо ближе к классическому историческому роману. Время примерно то же, но география расширена на весь бассейн Карибского моря, а также Францию и Испанию. Здесь главное событие - Великая Французская революция и её отзвуки на Карибах. Ничего магического в прямом смысле слова в сюжете я не заметил. Магическим тут скорей является сам стиль, в котором безусловно есть своя красота и «музыка слов».
Но… для моего уха вся эта «музыка» является скорее какофонией. «Кому нравится арбуз, кому - свиной хрящик». И на меня перес-ревертевский «День гнева», простой и без всяких словесных изысков, произвёл гораздо более сильное впечатление, чем этот текст, с его длиннющими абзацами, переполненными метафорами, гиперболами, аллюзиями и прочими мудрёными литературоведческими терминами, а также символизмом, толковать который любимая забава высокоумных критиков (вот и здесь автор предисловия старается вовсю).
Тем не менее всё же автор сумел удержать равновесие и не забить смысл игрой в слова. И с историко-философской точки зрения роман безусловно интересен (разумеется для тех, кто вообще такими вещами интересуется). Проблема соотнесения идеалов и реальности, в которой эти идеалы пытаются претворять, идеалов и интересов людей, принадлежащих к различным социальным и (или) расово-национальным группам, идеалов новых и старых весьма актуальна и ныне, ибо, вопреки Фукуяме, история, к добру ли, к худу ли, заканчиваться никак не желает.
Дальнейшее, во избежание спойлеров, под катом. Тем, кто не читал, но читать собирается, туда заглядывать не стоит.
Главный герой романа лицо историческое - Виктор Юг (1762 - 1826), в 1794-98 гг. комиссар Конвента, а затем Директории на острове Гваделупа, а позднее - в 1800-09 - наместник Наполеона во Французской Гвиане. Он был почти забыт историками и возрождён из небытия писателем. Кто знает, каким он был на самом деле, но волей автора он превратился в человека яркого, деятельного, харизматичного, умеющего увлечь за собой. Вот только с одинаковой энергией он в 1794 уничтожает рабство на Гваделупе, а в 1802 восстанавливает его в Гвиане. Масон и «друг чернокожих», мечтающий о всемирном братстве и равенстве сам становится плантатором-рабовладельцем. Можно подумать, что перед нами типичный флюгер, умело гнущийся вместе с «генеральной линией». Мы таких навидались! Однако всё сложнее. Искренний революционер, сперва он отнюдь не торопится следовать за термидорианскими властями, пытаясь продолжать революцию хотя бы на Карибах. Но жизнь, ход истории берут своё. Если не хочешь погибать, приходится приспосабливаться и действовать по-новому. Но убеждения-то остаются старые. Противоречия между идеалами и действиями приводят к безверию и цинизму. «Революция гибнет. Мне больше не за что ухватиться. И я ни во что больше не верю». Примерно такой путь прошёл и сам Наполеон. Но он сумел взойти на вершину власти и выстраивать систему под себя. Всем же остальным, не желавшим эмигрировать, в том числе и Виктору Югу, пришлось в эту систему встраиваться и на неё работать, делая то, что сверху прикажут. «…я будто потерял самого себя. Я уподобился тем механическим куклам, которых заводят ключом, и они ходят, играют в шахматы, исполняют мелодии на флейте, бьют в барабаны».
Другой герой - вымышленный - кубинец Эстебан. Волею судьбы его заносит с Виктором Югом в революционную Францию. Первоначально юношески увлечённый новыми идеями, пройдя сквозь ад революции, он разочаровывается и в них, и в своём былом кумире Викторе. Впрочем, «пройдя сквозь ад» в данном случае преувеличение. Ад лишь слегка задел его краешком. Но этого хватило, чтоб разочароваться. Развитое критическое мышление уже не позволяет придерживаться «восторженного образа мыслей» по отношению к любой идеологии.
Эстебан всё чаще отказывался подчиняться господствующему мнению. Когда при нём изображали революцию как нечто идеальное и возвышенное, когда не желали признавать за ней ни недостатков, ни заблуждений, она начинала представляться ему уязвимой и ущербной. Однако он защищал бы революцию от нападок монархистов с помощью тех же самых аргументов, которые раздражали его, когда ими пользовался, скажем, Колло д'Эрбуа. Эстебана в равной мере возмущали и демагогические высказывания газеты «Отец Дюшен», и чудовищные бредни эмигрантов. Он чувствовал себя священником, когда сталкивался с гонителями церкви, и гонителем церкви, когда сталкивался со священниками; он был похож на монархиста, когда при нём утверждали, что все короли были дегенератами, и вёл себя как ярый противник монархии, когда при нём прославляли испанских Бурбонов. «Я и впрямь критикан, - признавался он себе, вспоминая, что Виктор Юг назвал его так несколько дней тому назад. - Но спорю я с самим собою, а это хуже всего».
В отличие от Виктора, он как раз предпочитает не встраиваться в систему, а покинуть её. Тем более, что ему есть куда вернуться. Беда в том, что «старый порядок» оказывается не лучше «нового». Эстебан покидает французскую территорию под предлогом распространения на сопредельных территориях революционных листовок. Распространять он их не собирается, а хочет утопить. Но сталкивается с тем, как «гуманно» калечат негров-рабов в соседних нидерландских владениях.
- Мы, люди, - самые гнусные твари на земле! - в ярости повторял Эстебан.
В эти минуты он ненавидел самого себя и, если бы только мог, охотно поджёг больницу… Когда «Амазонка», спускавшаяся вниз по течению реки Суринам, проходила мимо какой-то рыбачьей шлюпки, где сидели чёрные гребцы, стоявший у самого борта Эстебан швырнул неграм несколько пакетов.
- Прочтите это! - крикнул он им. - А если не знаете грамоте, пусть вам прочтёт кто-нибудь другой.
В пакетах лежали листовки с переведённым на голландский язык текстом декрета от 16 плювиоза II года Республики. И теперь юноша радовался, что не успел бросить их в воду, как собирался ещё несколько дней тому назад.
Потому близкие родственники и друзья детства в Гаване не понимают его разочарования. Революцию-то они, в отличие от него, вблизи не видели, а вот родные уродства наблюдают каждый день. С точки зрения же Эстебана эти «революционеры»-масоны выглядят просто нелепо:
Горькую участь рабов оплакивали те самые люди, которые ещё вчера покупали негров для работы в своих поместьях. О продажности колониальных властей толковали те, кто благодаря этой самой продажности приумножал свои доходы и богатства. О преимуществах независимости острова рассуждали те, кто бурно радовался, получая дворянский титул, пожалованный королём.
Хотя он не собирается больше участвовать ни в каких революциях, но оказалось, что зарекаться от революции так же бесполезно, как от сумы и тюрьмы. Сначала на родной Кубе попадает под арест, а затем на каторгу как «опасный революционер». А затем в Мадриде вместо желанного покоя находит гибель в вихре восстания 2 мая 1808 года. Восстания, которое не было подготовлено «ни печатными листовками, ни призывами опытных ораторов», которое не вписывалось ни в какие старые схемы, в котором обе стороны парадоксальным образом символизировали одновременно и Революцию и Контрреволюцию. Впрочем «это уже совсем другая история», и тема совсем другой книги - вышеупомянутого «Дня гнева».