Письмо матери
Петербург. Иногда кажется, что облик этого города можно описывать бесконечно, настолько странным, неповторимым и до сих пор живым кажется выражение его лица. Петербург, наверное, единственный город на земле, которому можно объясняться в самой горячей любви и тут же, свернув за угол и перейдя на какую-нибудь другую линию или на какую-нибудь другую пронумерованную улицу, без всякого перехода вдруг начать объясняться ему в самой горячей ненависти. И те и другие объяснения он будет выслушивать с одинаковой спокойной вежливостью, похожей на вежливость, с которой обсуждаются условия завтрашнего поединка. Его неистребимая спокойная общительность позволяет ему смотреть совершенно одинаково на любого человека, в самой нелепой и дикой ситуации, какая только возможна между людьми.
Проходя по улицам и площадям, набережным Санкт-Петербурга, заглядывая во дворы, просто поселившись в одном из его углов, трудно избавиться от ощущения предстояния с ним лицом к лицу, предстояния не бессмысленного. Как река, которая ищет свое русло, выбирая то, в котором больше глубины, Петербург находится в постоянном поиске человека, в котором он мог бы излиться весь или хотя бы в некоторой степени. Время от времени он такого человека находит, один из них Александр Блок.
«Моей матери». Не правда ли драматичное посвящение для стихотворения, при том, что это стихотворение включено в цикл под названием «Страшный мир».
* * *
моей матери
Повеселясь на буйном пире,
Вернулся поздно я домой;
Ночь тихо бродит по квартире,
Храня уютный угол мой.
Слились все лица, все обиды
В одно лицо, в одно пятно;
И ветр ночной поет в окно
Напевы сонной панихиды...
Лишь соблазнитель мой не спит;
Он льстиво шепчет: «Вот твой скит.
Забудь о временном, о пошлом
И в песнях свято лги о прошлом».
Ни одного явного слова, хоть как-то объясняющего читателю смысл этого посвящения, ни одного, пусть даже туманного, образного намека в этом навсегда закрытом для всех посторонних письме. Такое письмо-жалобу, письмо-рассказ мог бы написать Павел Екатерине, вне зависимости от того жив адресат или нет, и вне зависимости от того жив или мертв сам отправитель. «И ветр ночной поет в окно напевы сонной панихиды» и Петербург, он тоже, просто молча стоит за окном - немой свидетель, просто город, в котором взрослые сыновья пишут подобные письма матерям и оставляют их глубокой ночью на комоде - мать поймет.
О-о-о! это совсем глубокий лабиринт, как мало общего здесь с есенинским «Ты жива еще моя старушка?», где все простодушно и понятно, где письмо не больше и не меньше чем вечный воровской напев о матери, даже если у Есенина мать вдруг видится как вся Россия; где есть место пусть и непутевому, но ободрению, что «не такой уж горький я пропойца» и где если не все, то, по крайней мере, очень многое поправимо. Здесь, у Блока, только какое-то размытое до неузнаваемости лицо-пятно и даже слово утешения, единственного утешения - забыть и петь, вовсе не подсказка к выходу. Здесь не подняться, не взлететь, не вырваться и слово утешения, которое произносит сам себе поэт (слово сердца скорее склонного произносить песни, чем утешения) есть слово соблазнения, потому, что оно порождает мучения и продлевает их вместо того, чтобы покончить с ними одним махом, хотя бы, например, утопив их в веселье «буйного пира», который, как любому понятно, был вовсе не веселым.
О, величественный, хоть давно уже и не блестящий, Петербург! Ты нашел своего настоящего певца, который пропел из самого себя всего тебя!
Проходя по улицам и площадям, набережным Санкт-Петербурга, заглядывая во дворы, просто поселившись в одном из его углов, трудно избавиться от ощущения предстояния с ним лицом к лицу, предстояния не бессмысленного. Как река, которая ищет свое русло, выбирая то, в котором больше глубины, Петербург находится в постоянном поиске человека, в котором он мог бы излиться весь или хотя бы в некоторой степени. Время от времени он такого человека находит, один из них Александр Блок.
«Моей матери». Не правда ли драматичное посвящение для стихотворения, при том, что это стихотворение включено в цикл под названием «Страшный мир».
* * *
моей матери
Повеселясь на буйном пире,
Вернулся поздно я домой;
Ночь тихо бродит по квартире,
Храня уютный угол мой.
Слились все лица, все обиды
В одно лицо, в одно пятно;
И ветр ночной поет в окно
Напевы сонной панихиды...
Лишь соблазнитель мой не спит;
Он льстиво шепчет: «Вот твой скит.
Забудь о временном, о пошлом
И в песнях свято лги о прошлом».
Ни одного явного слова, хоть как-то объясняющего читателю смысл этого посвящения, ни одного, пусть даже туманного, образного намека в этом навсегда закрытом для всех посторонних письме. Такое письмо-жалобу, письмо-рассказ мог бы написать Павел Екатерине, вне зависимости от того жив адресат или нет, и вне зависимости от того жив или мертв сам отправитель. «И ветр ночной поет в окно напевы сонной панихиды» и Петербург, он тоже, просто молча стоит за окном - немой свидетель, просто город, в котором взрослые сыновья пишут подобные письма матерям и оставляют их глубокой ночью на комоде - мать поймет.
О-о-о! это совсем глубокий лабиринт, как мало общего здесь с есенинским «Ты жива еще моя старушка?», где все простодушно и понятно, где письмо не больше и не меньше чем вечный воровской напев о матери, даже если у Есенина мать вдруг видится как вся Россия; где есть место пусть и непутевому, но ободрению, что «не такой уж горький я пропойца» и где если не все, то, по крайней мере, очень многое поправимо. Здесь, у Блока, только какое-то размытое до неузнаваемости лицо-пятно и даже слово утешения, единственного утешения - забыть и петь, вовсе не подсказка к выходу. Здесь не подняться, не взлететь, не вырваться и слово утешения, которое произносит сам себе поэт (слово сердца скорее склонного произносить песни, чем утешения) есть слово соблазнения, потому, что оно порождает мучения и продлевает их вместо того, чтобы покончить с ними одним махом, хотя бы, например, утопив их в веселье «буйного пира», который, как любому понятно, был вовсе не веселым.
О, величественный, хоть давно уже и не блестящий, Петербург! Ты нашел своего настоящего певца, который пропел из самого себя всего тебя!