(no subject)
Узнала только что о смерти Рудольфа Рикардовича Керера. Ему было 90 лет.
Мы были знакомы в течение 10 лет нашей жизни в Цюрихе и даже один раз выступили с тремя песнями Шуберта - Ave Maria, "Баркарола" и "Утренняя серенада". Очень хорошо помню репетиции в его маленькой квартирке с кабинетным белым роялем, остались какие-то фотографии. Главное - осталось чувство благодарности за сопричастность музыке. Мы пели Ave Maria в очень медленном темпе, и у меня хватало дыхания. Причем когда занималась сама, то не хватало. Когда аккомпанировал Керер, было чувство опоры и доверия. Он играл так просто, как поет птица на ветке. Исполнители устроены очень по-разному: кому-то нужно много анализировать, сверять, вычислять - вот мне это помогает. Когда мы делали "Баркаролу", то мне для вдохновения очень помогло сделать подробный анализ поэтического текста с разбором синтаксиса. Когда я пришла со своими наработками к Рудольфу Рикардовичу, ему это оказалось совсем не интересно. А результат получился общий, и, я бы сказала, хороший. Еще тогда мне запало в душу, как он справлялся со своими проблемами памяти. Боялся забыть, сколько строф уже сыграл - два или три. Для того, чтобы не забыть, сделал так: взял ластик и на его сторонах написал римские цифры I, II и III. Положил ластик на пюпитр. Доигрываем куплет - поворачиваем ластик следующей стороной. Вообще, у него тогда начала слабеть память: он уже не играл сольных концертов, потому что по нотам играть себе не позволял, а наизусть боялся забыть.
Нашла свою старую запись 2005 года о Керере.
Шла на концерт со смешанным чувством. С одной стороны, услышать гениального старого Керера (ему будет 81 год) - редкая возможность, с другой - ради этого терпеть игру трех молодых пианистов, его учеников, которых уже слышала и от которых не особенно в восторге - не очень хотелось.
И программа была такой, что хотелось проверить свои ощущения. Концерты Баха для 2-х, 3-х и 4-х клавиров. Слушаю их давно, знаю чуть не наизусть уже много лет. Но только в записях. И в нескольких вариантах. В юности у меня были виниловые пластинки - играли Татьяна Николаева и ее ученики. Именно тогда я влюбилась в эту музыку, заслушала винил до дыр. А потом стали появляться аутентичные исполнения, с клавесинами. Очень хотелось переслушать.
Четыре рояля на сцене смотрятся очень странно. Похоже на большое лакированное животное о двенадцати ногах и четырех пастях. А еще - на теннисный стол. И действительно, больше даже стало походить на теннис, когда играли все четверо пианистов, перекидываясь мотивами.
Оценить, что такое Керер, я смогла в сравнении. Он присоединился к дуэту учеников с третьего произведения. И сразу в буквальном смысле захотелось жить. До выхода Керера на сцену все звучало несколько аморфно, без мускулов. Еще я вспомнила слова одного из своих педагогов о том, что нет ничего более губительного для восприятия исполнения, чем вид исполнителя, который напоказ перед зрителями сосредотачивается или пытается расслабиться. Эта работа должна была быть проделана за несколько минут или мгновений до выхода. И это настоящее искусство, которым Рудольф Керер владеет потрясающе. Студенты выходили как по струночке, очень правильные, напряженные. Сели за рояли, помолчали.Сбросили зажимы. Перемигулись, заиграли. Как на экзамене. А он... Вышел красивый старый (и старомодный) человек, серьезный, спокойный. Никакого заигрывания с публикой. Никакого завоевывания. Словно сказал: "Давайте вместе послушаем!" - а не: "Я вам сейчас сыграю..." И от этого почему-то возникло ощущение концентрации.
И еще, что отличает настоящего мастера - это отношение к паузе. Много раз видела, как музыкант между частями произведения не знает, чем занять себя. Есть масса вариантов, все предсказуемые. Одни глубокомысленно кладут руки на колени и успокаиваются после сыгранного, одновременно набирая воздуха для следующего тайма. Другие переворачивают ноты. Третьи достают платок и протирают руки. И всякий раз есть такое ощущение, что исполнитель боится потерять внимание зрителя. Хоть в малой степени. Что делал Керер? Спокойно вывернул карман. Достал оттуда очки. Спокойно надел. Словно собрался почитать газету. Это было недолго. Но очень важно то, что он ничем не выдал своих мыслей или намерений. Небрежность, но ни на секунду не теряется нить. Секунда, когда тишина нарушится, должна быть услышана сердцем, созреть, а не механически наступить. Керер это умеет. Это умение слушать стихию воздуха.
Это вообще его стиль - неожиданность, причем очень простая. Когда он играл "Крейслериану" Шумана, которую я с юности терпеть не могла за - как мне всегда казалось - аморфность - я первые дослушала ее с одинаковым вниманием от начала до конца. Потому что он играл так, словно рассказывал захватывающую историю. Слышалось: "А тем временем...", или: "Постойте, я недоговорил!", или: "А еще было вот что...", и всякий раз не то, чего ждешь.
Керер сидит за роялем, словно за письменным столом. Спокойно. Корпус совсем не двигается. Маэстро не закатывает глаза, наоборот - они слегка прикрыты, он весь - внутри музыки. Пальцам, будто бы не клавиши перебирающим, а легчайшую шелковую ткань, словно ничего не стоит эта легкая виртуозная игра, похожая на невоспроизводимое пение птиц. Собранность и свобода одновременно. Цепкость и расслабленность. Заставляет себя слушать - и ты не чувствуешь насилия, настолько втягиваешься. Все кажется предельно простым. Кажется, что придешь домой, откроешь ноты, сядешь - и заиграешь. Как Керер.
Это был его предпоследний концерт. А последний концерт Рудольфа Керера, после которого он уходит со сцены, состоится в Питере, в Филармонии, 14-го июня. Я не знаю программу - он сказал, что будет играть что-то с оркестром. Жаль, что я не смогу там быть и услышать. Питерцы, хоть вы не упустите!
Для меня огромная честь и подарок жизни - быть с ним знакомой. Когда у меня бывают концерты в Цюрихе, он всегда приходит. Год назад у меня была такая авантюра - выступала в паре с коллегой, певцом и гитаристом. Мы назвали наш дуэт "Vice Versa": то я ему аккомпанировала, то он мне, то мы - каждый под собственный аккомпанемент. Когда я увидела в зале Керера, душа в пятки ушла. Подошла и сказала: "Рудольф Рикардович, простите, вам придется слушать, как я играю на рояле". Но все-таки, когда играла, об этом уже не думала. Он после концерта сказал, что чувствуется школа Московской консерватории, и это было неожиданно, потому что именно по фортепиано я звезд с неба не хватала. И еще он сказал: "У вас хороший аккомпаниатор!" - "Да, К. хорошо играет". - "Нет, не он." И смеется, показывает на меня пальцем.
Прощальный концерт Керера был запланирован на прошлый сезон. Но он все-таки перенес прощание со сценой на год. Я все не верю: а вдруг ему расхочется? И он будет еще целый сезон с нами?
Я сказала ему сегодня: "Вы так спокойно играете. Просто сели и сыграли." - "Это только так кажется, что спокойно. Внутри - все кипит!"
----------------------
Керер сыграл роль Исайи Добровейна в фильме "Аппассионата".
Рассказывал, что в планах создателей фильма было использовать его внешность: на рояле играет колоритный Керер, а за кадром звучит исполнение Рихтера. Но Керер сказал: "Что ж, раз так, то пусть у вас Рихтер и снимается", и был непреклонен. И остался в кадре и за кадром.
Из совсем личного: пару раз он поздравлял меня с днем рожденья по телефону. И один раз, помню, разбудил рано утром, и поздравил как маленького ребенка: "А у кого это сегодня день рожденья? Кому зайчик подарок принес?" На тот день рожденья они с женой Герой подарили мне красивый шелковый платок, который я берегу и всегда помню, от кого. Он никогда не забывал никого поздравить: дома у них был календарь дней рождений и списки, кого поздравить с Рождеством и другими праздниками, это было очень важное и серьезное отношение к людям, какое сейчас встречается редко.
Никто так не рассказывал одесских анекдотов, как Рудольф Рикардович.
Однако делал он это, с одной стороны, очень артистично, чтобы позабавить окружающих, с другой - несколько отстраненно, не стараясь понравиться.
Он очень сокрушался, что раньше из всех окон были слышны звуки музыкальных инструментов, а теперь этого нет - что в России, что в Европе. И правда, страшно редко.
Мы давно не общались - с тех пор, как уехали из Цюриха, а умер он в Берлине.
Еще год назад, проходя мимо его дома на набережной Лиммата, посмотрела: есть ли табличка с его именем. Не было.
Однажды мы зашли к ним, когда гуляли с совсем еще грудным Веней. Рудольф Рикардович уже не играл: зрение было не то, и память плоха. Это было очень тяжело видеть, как человек увядает: ему было тяжело не только играть, но и слушать музыку. От той последней встречи у меня осталось чувство тягостности, и было видно, что сейчас ему важнее всего простое человеческое присутствие. Я чувствовала за это некоторую ответственность. Но мы очень скоро уехали и все эти почти пять лет не виделись, и это жаль.
Вообще, жизнь Керера настолько переплетена с легендой. Столько яркого: и Тифлис, и ссылка, и немая клавиатура, на которой он в ссылке занимался, и победа на конкурсе в 37 лет... Легенд и правда было много. Но вот что я знаю от него. Он так настрадался от вынужденного молчания (много лет не имел никакой возможности заниматься!), что решил больше никогда не тратить времени зря. Он завел жесткий режим дня: рано вставал, занимался, работал, потом днем обязательно спал, потом вечером снова работал. Вот в эти часы - с трех до пяти - Керера никогда нельзя было беспокоить, он всегда добирал сон. Но и вставал то ли в пять, то ли в шесть, и ложился спать по возможности рано. Мне очень пришлась по душе вот эта его организованность. И всегда давало надежду то, что он так поздно начал и многого достиг. Еще с ним у меня связана тема сценического волнения. В его жизни не было ни одного концерта, перед которым бы он не волновался. Даже вот тот, .2005 года, который я описала выше: он стоял у дверей артистической и руки выдавали волнение. Я спросила: "Неужели волнуетесь?" - "Да, всегда, и сделать с этим ничего не могу. Но только перед концертом!" И это правда: на концерте Керер был - само спокойствие. И еще одна тема: добросовестность. Он одинаково добросовестно относился как к большим концертам, так и к домашним, где, казалось бы, его - такого мастера - некому было судить .(да и большие концерты были неподсудными, тут только он сам мог быть себе критиком!). Вот эти три вещи я видела: предконцертное волнение, спокойствие на концерте, предельная добросовестность и организованность. Эти качества в сочетании с талантом, остроумием и мастерством сплавлялись в неповторимый облик Рудольфа Рикардовича, который, будучи верным музыке всю жизнь, был намного больше музыки. Светлая ему память.
Мы были знакомы в течение 10 лет нашей жизни в Цюрихе и даже один раз выступили с тремя песнями Шуберта - Ave Maria, "Баркарола" и "Утренняя серенада". Очень хорошо помню репетиции в его маленькой квартирке с кабинетным белым роялем, остались какие-то фотографии. Главное - осталось чувство благодарности за сопричастность музыке. Мы пели Ave Maria в очень медленном темпе, и у меня хватало дыхания. Причем когда занималась сама, то не хватало. Когда аккомпанировал Керер, было чувство опоры и доверия. Он играл так просто, как поет птица на ветке. Исполнители устроены очень по-разному: кому-то нужно много анализировать, сверять, вычислять - вот мне это помогает. Когда мы делали "Баркаролу", то мне для вдохновения очень помогло сделать подробный анализ поэтического текста с разбором синтаксиса. Когда я пришла со своими наработками к Рудольфу Рикардовичу, ему это оказалось совсем не интересно. А результат получился общий, и, я бы сказала, хороший. Еще тогда мне запало в душу, как он справлялся со своими проблемами памяти. Боялся забыть, сколько строф уже сыграл - два или три. Для того, чтобы не забыть, сделал так: взял ластик и на его сторонах написал римские цифры I, II и III. Положил ластик на пюпитр. Доигрываем куплет - поворачиваем ластик следующей стороной. Вообще, у него тогда начала слабеть память: он уже не играл сольных концертов, потому что по нотам играть себе не позволял, а наизусть боялся забыть.
Нашла свою старую запись 2005 года о Керере.
Шла на концерт со смешанным чувством. С одной стороны, услышать гениального старого Керера (ему будет 81 год) - редкая возможность, с другой - ради этого терпеть игру трех молодых пианистов, его учеников, которых уже слышала и от которых не особенно в восторге - не очень хотелось.
И программа была такой, что хотелось проверить свои ощущения. Концерты Баха для 2-х, 3-х и 4-х клавиров. Слушаю их давно, знаю чуть не наизусть уже много лет. Но только в записях. И в нескольких вариантах. В юности у меня были виниловые пластинки - играли Татьяна Николаева и ее ученики. Именно тогда я влюбилась в эту музыку, заслушала винил до дыр. А потом стали появляться аутентичные исполнения, с клавесинами. Очень хотелось переслушать.
Четыре рояля на сцене смотрятся очень странно. Похоже на большое лакированное животное о двенадцати ногах и четырех пастях. А еще - на теннисный стол. И действительно, больше даже стало походить на теннис, когда играли все четверо пианистов, перекидываясь мотивами.
Оценить, что такое Керер, я смогла в сравнении. Он присоединился к дуэту учеников с третьего произведения. И сразу в буквальном смысле захотелось жить. До выхода Керера на сцену все звучало несколько аморфно, без мускулов. Еще я вспомнила слова одного из своих педагогов о том, что нет ничего более губительного для восприятия исполнения, чем вид исполнителя, который напоказ перед зрителями сосредотачивается или пытается расслабиться. Эта работа должна была быть проделана за несколько минут или мгновений до выхода. И это настоящее искусство, которым Рудольф Керер владеет потрясающе. Студенты выходили как по струночке, очень правильные, напряженные. Сели за рояли, помолчали.Сбросили зажимы. Перемигулись, заиграли. Как на экзамене. А он... Вышел красивый старый (и старомодный) человек, серьезный, спокойный. Никакого заигрывания с публикой. Никакого завоевывания. Словно сказал: "Давайте вместе послушаем!" - а не: "Я вам сейчас сыграю..." И от этого почему-то возникло ощущение концентрации.
И еще, что отличает настоящего мастера - это отношение к паузе. Много раз видела, как музыкант между частями произведения не знает, чем занять себя. Есть масса вариантов, все предсказуемые. Одни глубокомысленно кладут руки на колени и успокаиваются после сыгранного, одновременно набирая воздуха для следующего тайма. Другие переворачивают ноты. Третьи достают платок и протирают руки. И всякий раз есть такое ощущение, что исполнитель боится потерять внимание зрителя. Хоть в малой степени. Что делал Керер? Спокойно вывернул карман. Достал оттуда очки. Спокойно надел. Словно собрался почитать газету. Это было недолго. Но очень важно то, что он ничем не выдал своих мыслей или намерений. Небрежность, но ни на секунду не теряется нить. Секунда, когда тишина нарушится, должна быть услышана сердцем, созреть, а не механически наступить. Керер это умеет. Это умение слушать стихию воздуха.
Это вообще его стиль - неожиданность, причем очень простая. Когда он играл "Крейслериану" Шумана, которую я с юности терпеть не могла за - как мне всегда казалось - аморфность - я первые дослушала ее с одинаковым вниманием от начала до конца. Потому что он играл так, словно рассказывал захватывающую историю. Слышалось: "А тем временем...", или: "Постойте, я недоговорил!", или: "А еще было вот что...", и всякий раз не то, чего ждешь.
Керер сидит за роялем, словно за письменным столом. Спокойно. Корпус совсем не двигается. Маэстро не закатывает глаза, наоборот - они слегка прикрыты, он весь - внутри музыки. Пальцам, будто бы не клавиши перебирающим, а легчайшую шелковую ткань, словно ничего не стоит эта легкая виртуозная игра, похожая на невоспроизводимое пение птиц. Собранность и свобода одновременно. Цепкость и расслабленность. Заставляет себя слушать - и ты не чувствуешь насилия, настолько втягиваешься. Все кажется предельно простым. Кажется, что придешь домой, откроешь ноты, сядешь - и заиграешь. Как Керер.
Это был его предпоследний концерт. А последний концерт Рудольфа Керера, после которого он уходит со сцены, состоится в Питере, в Филармонии, 14-го июня. Я не знаю программу - он сказал, что будет играть что-то с оркестром. Жаль, что я не смогу там быть и услышать. Питерцы, хоть вы не упустите!
Для меня огромная честь и подарок жизни - быть с ним знакомой. Когда у меня бывают концерты в Цюрихе, он всегда приходит. Год назад у меня была такая авантюра - выступала в паре с коллегой, певцом и гитаристом. Мы назвали наш дуэт "Vice Versa": то я ему аккомпанировала, то он мне, то мы - каждый под собственный аккомпанемент. Когда я увидела в зале Керера, душа в пятки ушла. Подошла и сказала: "Рудольф Рикардович, простите, вам придется слушать, как я играю на рояле". Но все-таки, когда играла, об этом уже не думала. Он после концерта сказал, что чувствуется школа Московской консерватории, и это было неожиданно, потому что именно по фортепиано я звезд с неба не хватала. И еще он сказал: "У вас хороший аккомпаниатор!" - "Да, К. хорошо играет". - "Нет, не он." И смеется, показывает на меня пальцем.
Прощальный концерт Керера был запланирован на прошлый сезон. Но он все-таки перенес прощание со сценой на год. Я все не верю: а вдруг ему расхочется? И он будет еще целый сезон с нами?
Я сказала ему сегодня: "Вы так спокойно играете. Просто сели и сыграли." - "Это только так кажется, что спокойно. Внутри - все кипит!"
----------------------
Керер сыграл роль Исайи Добровейна в фильме "Аппассионата".
Рассказывал, что в планах создателей фильма было использовать его внешность: на рояле играет колоритный Керер, а за кадром звучит исполнение Рихтера. Но Керер сказал: "Что ж, раз так, то пусть у вас Рихтер и снимается", и был непреклонен. И остался в кадре и за кадром.
Из совсем личного: пару раз он поздравлял меня с днем рожденья по телефону. И один раз, помню, разбудил рано утром, и поздравил как маленького ребенка: "А у кого это сегодня день рожденья? Кому зайчик подарок принес?" На тот день рожденья они с женой Герой подарили мне красивый шелковый платок, который я берегу и всегда помню, от кого. Он никогда не забывал никого поздравить: дома у них был календарь дней рождений и списки, кого поздравить с Рождеством и другими праздниками, это было очень важное и серьезное отношение к людям, какое сейчас встречается редко.
Никто так не рассказывал одесских анекдотов, как Рудольф Рикардович.
Однако делал он это, с одной стороны, очень артистично, чтобы позабавить окружающих, с другой - несколько отстраненно, не стараясь понравиться.
Он очень сокрушался, что раньше из всех окон были слышны звуки музыкальных инструментов, а теперь этого нет - что в России, что в Европе. И правда, страшно редко.
Мы давно не общались - с тех пор, как уехали из Цюриха, а умер он в Берлине.
Еще год назад, проходя мимо его дома на набережной Лиммата, посмотрела: есть ли табличка с его именем. Не было.
Однажды мы зашли к ним, когда гуляли с совсем еще грудным Веней. Рудольф Рикардович уже не играл: зрение было не то, и память плоха. Это было очень тяжело видеть, как человек увядает: ему было тяжело не только играть, но и слушать музыку. От той последней встречи у меня осталось чувство тягостности, и было видно, что сейчас ему важнее всего простое человеческое присутствие. Я чувствовала за это некоторую ответственность. Но мы очень скоро уехали и все эти почти пять лет не виделись, и это жаль.
Вообще, жизнь Керера настолько переплетена с легендой. Столько яркого: и Тифлис, и ссылка, и немая клавиатура, на которой он в ссылке занимался, и победа на конкурсе в 37 лет... Легенд и правда было много. Но вот что я знаю от него. Он так настрадался от вынужденного молчания (много лет не имел никакой возможности заниматься!), что решил больше никогда не тратить времени зря. Он завел жесткий режим дня: рано вставал, занимался, работал, потом днем обязательно спал, потом вечером снова работал. Вот в эти часы - с трех до пяти - Керера никогда нельзя было беспокоить, он всегда добирал сон. Но и вставал то ли в пять, то ли в шесть, и ложился спать по возможности рано. Мне очень пришлась по душе вот эта его организованность. И всегда давало надежду то, что он так поздно начал и многого достиг. Еще с ним у меня связана тема сценического волнения. В его жизни не было ни одного концерта, перед которым бы он не волновался. Даже вот тот, .2005 года, который я описала выше: он стоял у дверей артистической и руки выдавали волнение. Я спросила: "Неужели волнуетесь?" - "Да, всегда, и сделать с этим ничего не могу. Но только перед концертом!" И это правда: на концерте Керер был - само спокойствие. И еще одна тема: добросовестность. Он одинаково добросовестно относился как к большим концертам, так и к домашним, где, казалось бы, его - такого мастера - некому было судить .(да и большие концерты были неподсудными, тут только он сам мог быть себе критиком!). Вот эти три вещи я видела: предконцертное волнение, спокойствие на концерте, предельная добросовестность и организованность. Эти качества в сочетании с талантом, остроумием и мастерством сплавлялись в неповторимый облик Рудольфа Рикардовича, который, будучи верным музыке всю жизнь, был намного больше музыки. Светлая ему память.