К сказанию о Веленте. Духовный наставник воинов и царей ( 6 )
«И вот однажды повелела она (королева Гизо - А. Р.) увезти к себе на другой берег Дуная нескольких человек, шедших в одну из деревень, что была расположена недалеко от Фавиан, желая, наверное, обречь их на унизительное прислужничество в рабстве. Сразу отправившись к ней, человек Божий потребовал немедленно отпустить пленных обратно. Однако королева, учинив это злодеяние, воспылала огнем женской ярости и повелела его прогнать. “Молись себе, - сказала она, - раб Божий, забившись в своей келье: нам же подобает поступать с нашими рабами так, как нам заблагорассудится”.
3. Выслушав эти слова, человек Божий ответил: “Полагаюсь во всем на Господа Иисуса Христа, ибо силой принуждается человек к исполнению того, что презрел он по своему дурному умыслу”. И скорое наказание не замедлило настигнуть посягнувшую на души похищенных. Незадолго до этого приказала она взять под крепкую стражу неких золотых дел мастеров, родом варваров, работавших над украшением знаков королевского достоинства. К этим мастерам в тот день, когда королева пренебрегла рабом Божьим, зашел, влекомый детским любопытством, юный сын упомянутого короля, по имени Фредерик. Тут же золотых дел мастера приставили к груди ребенка меч и объявили, что дали друг другу клятву: если кто-либо из стражи попытается к ним войти, то они сначала убьют принца, а затем себя, ибо не имеют уже никакой надежды, изнуренные долгим пребыванием в заточении.
4. Узнав об этом, жестокая и нечестивая королева, разорвав от горя на себе одежды, так воскликнула: “О раб Божий Северин, так-то воздалась Богом твоим причиненные мной несправедливости? Такое наказание ты испросил мне своими многочисленными молитвами, дабы покарать меня во плоде чрева моего?” И в столь великом горе пребывала она, и с такими жалобными стенаниями металась, признавая себя проклятой за грех злодеяния, что, стремясь пробудить в рабе Божьем жалость, приказала немедленно переправить на конях обратно тех римлян, которые в тот день были захвачены ею и из-за которых она отвергла просящего. Золотых же дел мастеров, вскоре принявших от нее клятву и отпустивших ребенка, королева также выпустила из заточения.
5. Узнав об этом, почтеннейший раб Христов вознес Создателю многочисленные хвалы, ибо иногда Он для того молитвы взывающих к Нему оставляет без внимания, чтобы умножением веры, надежды и любви, когда довольствуются малым, бóльшим воздать. Ибо так устроил Всемогущий Спаситель, что попала жестокая женщина в рабство к дитяти своему и порабощенные вынудили ее вернуть им свободу.
6. После такого, по воле Божьей, замечательного исхода дела королева с мужем немедленно поспешила к рабу Божьему показать сына, который, как она признала, был спасен от неминуемой смерти молитвами Северина. И пообещала Гизо никогда больше не противиться повелениям святейшего мужа» (цит. по: Житие святого Северина / Пер. с лат., вступ. ст., коммент. А. И. Донченко. - СПб.: Алетейя, 1998).
Едва ли именно эта история послужила основанием для сказания о Вёлунде в целом. Помимо параллелей с древнегреческим мифом о Дедале, убившем и спрятавшим тело своего ученика, а позже бежавшем от критского царя Миноса с помощью изготовленных из перьев крыльев (правда, именно у Миноса он и укрылся после совершённого убийства, а не наоборот), следует указать, что всего через пару десятилетий или ещё меньше после того события часть герулов переселилась в Скандинавию, принеся туда сказания о готах и гуннах, Сигурде, Атли и других, которые сохранились, но в иной самобытной форме и у немцев, наряду со сказаниями о Виланте.
«Песнь о Вёлунде» относится к древнейшим из эддических песен, кроме того, предание о Веланде-Велунде с упоминанием убийства сыновей Нидхада известно и в поэмах англо-саксов, переселившихся в Британию с середины V до середины VI веков, не говоря уже о параллелях в других традициях - от валлийского Влианта до русских Булата-молодца и Михайла Потыка (Потока). Впрочем, по всей видимости, древние предания могли не только сопоставляться с позднейшими событиями, но и дополняться и изменяться под их влиянием. Однако с учётом того, что рассказ об убийстве двух королевичей в схожей форме известен и у скандинавов, и у англо-саксов (а в иной форме и в мифе о Дедале, и в сказке о Булате-молодце, и в повести о Придери, приёмном сыне Влианта), скорее всего, он входил в состав древнейшего предания и даже являлся одним из ключевых мифологических элементов.
Можно даже предположить, что у христианского писателя имеет место специфическое отражение ритуального посвящения королевского наследника. Подобные случаи разбирались в 32 главе, где рассказ Приска и его изложение у Иордана о том, как благодаря раненому быку или корове Аттила обрёл меч бога войны (почитавшийся по свидетельствам Геродота, Аммиана Марцеллина и Иордана у скифов, алан и готов), сопоставлялся со схожими осетинскими преданиями, а также азербайджанскими и арабскими, но имеющими иранскую основу (за указание на них благодарю П. Григорьева), а также в 9 главе, где фантастический рассказ автора так называемой «Хроники Фредегара» о том, как вышедший из моря «зверь Нептуна, похожий на квинотавра» овладел женой франкского короля Хлодиона, сопоставлялся с символическим соитием царицы с конём, приносимым в жертву при проведении индийского ритуала ашвамедха, а также с греческим мифом о Пасифае, жене критского царя Миноса, воспылавшей страстью к чудесному быку, которого вывел из моря Посейдон.
Кстати, в связи с сопоставлением сказания о Веленте не только со жреческим посвящением (собственно Велента), но и царским (его сына Видги, с которым было связано ещё и воинское или полководческое посвящение), следует отметить, что сам Велент считался сыном великана с примечательным именем Вади (нем. Вате, сравни готс. wato - «вода»), который был сыном морской девы. Соотнесённые же с ним (точнее, с его высшим покровителем) славянский Велес-Волос и балтский Виелона-Велс, а также Велняс-Велнс, были связаны со скотом, и вместе с тем, перенявший многие черты Велеса-Волоса в народных поверьях Никола Угодник (играющий важную роль в некоторых вариантах былины о Михайле Потыке) является покровителем моряков.
Вероятно, это имеет прямое отношение к отождествлению загробного мира с водным. И можно сопоставить морского зверя (быка, коня), овладевшего царицей, с Вилантом-Вёлундом, связанным с потусторонними силами («властитель альвов»), выводящим чудесного коня из горы (или могилы в аналогичных сказаниях) и насильно берущим королевскую дочь. В ряде сказок сам волшебный конь, иногда трёхногий, хромой, или хотя бы паршивый, невзрачный («Ростом только в три вершка, / На спине с двумя горбами»), однако носящийся по воздуху не хуже обезноженного Велента, выступает в качестве помощника и советника героя, будущего царя.
В немецкой сказке «Фердинанд Верный и Фердинанд Неверный» (№ 126 в собрании братьев Гримм), близкой к нашим сказкам о коньке-горбунке (тип № 531 по классификации сказочных сюжетов Аарне-Томпсона), герой выводит волшебного сивого коня (Schimmel, сравни Scheminc в немецких поэмах) из лесного замка, ключ от которого получил от нищего странника, встреченного его отцом и согласившегося стать его крёстным, по-видимому, замок, в котором ничего кроме коня не было, заменил гору. А в конце сивый конь обернулся королевичем. В датской сказке «Конёк-колченог» королевича превращает в хромого шелудивого конька одноглазый горбатый старик. Похоже, что в соответствующих ритуалах конь мог кого-то заменять, или кто-то мог заменять коня, или же и то и другое.
В бретонской сказке «Нун-Доаре» (или «Мальчик, который не знал», сравни во многих вариантах русской сказки о коньке-горбунке героя зовут Незнайкой) приёмный сын маркиза Куат-Скирью (кельт. coad - «лес», так же как в Gwent Is Coed (Гвент за лесом), которым владел Влиант), которого тот нашёл в придорожной канаве (в воде?), приобрёл худую кобылу на горе Святого Николая (!) у какого-то корнуэльца, и в конце она обернулась принцессой, дочерью короля Татарии, на которой он женился. В другом бретонском варианте сказки на этот сюжет - «Принцесса из Тронколейна» - герой вместе с советами получает от встреченного им старика деревянную лошадку, на которой тот и исполняет задания короля. Это можно сравнить с изготовлением Дедалом чучела коровы для царицы Пасифаи, возжелавшей сойтись с чудесным быком.
Ещё в одной бретонской сказке - «Пероник» - герой бежит из замка волшебницы вместе с томившимся там конём, который давал ему советы, а потом тот просит убить его и ободрать шкуру, после чего оборачивается живым принцем, сыном турецкого короля. В сочетании друг с другом эти примеры можно сопоставить с жертвоприношением коня (кобылы) или быка (коровы) для утверждения царской власти, а также ритуальным соитием с ними жены правителя и / или его самого (например, по описанию поставления короля на севере Ирландии у Гиральда Камбрийского (XII в.), сравни также женитьбу на принцессе, побывавшей лошадью в сказке «Нун-Доаре»).
Судя по всему, в одном случае (составной части ритуала) жертвенное животное замещало нового (обновляемого) правителя, которого в данных сказках обычно самого убивают и оживляют. В том же сообщении Гиральда Камбрийского, а также в ирландских сказаниях «Разрушение дома Да Дерга» и «Похищение стад Фроэха» говорится об окунании будущего короля в мясное варево, к слову, в сказке П. Ершова после того как «конёк хвостом махнул, / В те котлы мордой макнул, / На Ивана дважды прыснул, / Громким посвистом присвистнул» он уже больше не упоминается.
В другом случае и с другой стороны при ритуальной связи царицы с животным, посвящённым высшим силам и олицетворяющим их, его мог заменять особый человек. Это подтверждается двумя различными сказаниями о Теоделинде, бывшей женой короля лангобардов Аутари (584-590), а потом его преемника Агилульфа (590-615/616), которые можно рассматривать как два варианта предания о царском посвящении. Согласно одному из них ей овладело морское чудище (подобно тому, как это рассказывалось в «Хронике Фредегара» о жене короля франков Хлодиона), а согласно другому с ней переспал конюх (!), походивший на короля.
Однако прежде чем перейти к этим сказаниям, обращу внимание ещё на мотив неверного опекуна, слуги или спутника, который выдаёт себя за героя (будущего правителя), имеющийся и в сказках о чудесном коне, например, немецкой «Фердинанд Верный и Фердинанд Неверный», бретонской «Принцесса из Тронколейна», в меньшей степени в «Коньке-горбунке», где Иван сам занимает место конюха, и в сказках о волшебном помощнике, который даёт герою чудесных коней, например, сказке о Булате-молодце (той, что не о Кощее Бессмертном), итальянской сказке о Гверино в обработке Дж. Страпаролы (Приятные ночи. V, 1), а также во многих сказках о победителе змея, в которых тоже говорится о получении чудесных коней - от «Иван Сученко и Белый Полянин» (№ 139 в собрании А. Афанасьева) до сказки о трёх заколдованных псах в обработке Божены Немцовой, где вместо волшебных коней действуют псы, которые тоже оказываются заколдованными принцами и просят в конце убить их.
Наряду с теми сказками о бое со змеем, в которых злоумышленник приписывает подвиг себе и объявляется женихом спасённой принцессы, особо отмечу нашу сказку о Буре-богатыре Иване Коровьем сыне, в которой тот не только помогает Ивану-царевичу добиться руки Марьи-королевны, внучки морского деда (при этом она оборачивалась голубкой, а Буря-богатырь - соколом), но и, подменив царевича, которого она хотела убить, усмиряет её в спальне. Обычно же такому подменщику приписываются дурные намерения (как, в общем-то, и Вёлунду-Веленту), в том числе, в подстраивании тех заданий, которые и составляют царское посвящение, а в конце его зачастую казнят.
Затрудняюсь сказать, является ли это художественным осмыслением или отражением жертвоприношения ещё и самого жреца (реального или символического). С одной стороны, в других преданиях, относящихся к царскому посвящению - от подобных сказок (в частности, о том же Буре-богатыре) до обстоятельного описания ритуала ашвамедхи в Яджур-веде - этого как будто нет. С другой стороны, среди схожих по комплексу деталей сказаний о схватке будущего правителя с чудовищем в воде (или как-то связанным с водой) с последующим или одновременным пребыванием и возвращением его с того света, которые разбираю в своём исследовании о царском посвящении, выделяется в этом смысле предание об Энее, изложенное в поэме Вергилия.
Здесь в морских волнах сталкивается не сам Эней, а его спутник Мизен, и он не побеждает водяное божество или чудище (как греческий Тесей, ирландский Фроэх, датский Хадинг, и не заключает с ним договор, как индийский Викрама, русский Иван (в «Коньке-горбунке») или венецианский дож на празднике Вознесения), а погибает, и Эней, побывав в «стигийских лесах», устраивает ему торжественные похороны (Энеида. VI, 149-235). В этом можно усмотреть замещающее жертвоприношение именно человека, а не животного. К тому же, наряду с описанием ашвамедхи (жертвоприношения коня) в той же Яджур-веде приводится схожее описание пурушамедхи (жертвоприношения человека), по-видимому, в разных случаях применялось то или другое.
Как отмечают исследователи пурушамедха «имеет почти такую же структуру, как ашвамедха. В этом случае в жертву, помимо животных, приносили брахмана или кшатрия, которого покупали за цену в тысячу коров и сто коней. Он тоже целый год до жертвоприношения находился на свободе, а после убиения рядом с его трупом ложилась царица. С помощью пурушамедхи надеялись достичь всего того, чего не удавалось достичь с помощью ашвамедхи. Не вполне ясно, совершалось ли это жертвоприношение хоть когда-нибудь на самом деле. Оно описывается в целом ряде шраутасутр, но лишь в “Санкхаяне” и “Вайтане” жертву предписывается умерщвлять. В прочих литургических трактатах говорится, что в последний момент человека отпускают, а вместо него убивают животное» (Элиаде М. История веры и религиозных идей. Том 1: От каменного века до элевсинских мистерий. - М.: Критерион, 2002. - С. 203).
Стоит также отметить, что погибший Мизен был сыном бога ветра Эола, а тот, согласно римскому мифографу Гигину был сыном Нептуна, вскормленным вместе с братом коровой (Мифы. 186). Сравни Буря-богатырь Коровий сын, который не только победил многоглавых змеев близ Чёрного моря у Калинова моста, но и одолел морского деда, помогая Ивану-царевичу добиться руки Марьи-королевны. Камрад swinow поведал мне, что Г. Базлов сопоставляет сказки о бое на Калиновом мосту ещё и с индийским эпосом «Рамаяна», в котором царевич Рама, переправившись на остров Ланка по мосту, сооружённому обезьянами, победил десятиглавого Равану и вызволил свою жену Ситу, похищенную тем. Помогал же ему в этом предводитель обезьян Хануман, который был сыном бога ветра Ваю.
Также предводителя обезьян можно сопоставить с лесным великаном, обросшим шерстью (волохатым), который в ряде сказок помогает принцу, предоставляя ему волшебных коней и вооружение, а в одном из русских вариантов, упоминаемом ранее, в качестве такого помощника выступает Булат-молодец. Замечу ещё, что сказки о победе над многоглавыми змеями бывают очень похожи на сказки о лесном великане в описании получения волшебных коней, при том что в однотипных сказках эти способы варьируются. Например, в сказках «Иван Быкович» и «Булат-молодец», или ирландской «Тринадцатый сын короля Эрина» и немецкой «Железный Ханс» (упоминаемых ещё в связи с мотивом повреждения ноги). К слову, хотя Хануман не достаёт для Рамы волшебного коня, зато сам выступает в качестве скакуна для него и его брата (Рамаяна, VI, 59 и 88), да и отец Ханумана называется обладателем множества коней, а иногда быков (Топоров В. Н. Ваю // Мифы народов мира. Т. I).
В индийской традиции с Ваю сближается и даже отождествляется Вата (букв. «ветер»). Возможно, это одно из имён или ипостасей бога ветра. По мнению Т. Елизаренковой Вата олицетворял штормовой ветер (см.: Ригведа. Мандалы I-IV. / Пер. с нем. и санскр. Т. Я. Елизаренкова. - М.: Наука, 1999. - С. 499). А по «Саге о Тидреке из Берна» великан Вади, сын Вилькина и морской девы, был отцом Велента, а немецкий Вате (который в еврейско-немецкой поэме «Герцог Хорант» тоже назван великаном), наставник Хетеля, согласно поэме «Кудруна» владел маркой Штурмен (Stürmen), сравни нем. Sturm - «буря, шторм» (в русском языке слова «шторм» и «штурм», пришедшие соответственно из голландского и немецкого, разделились по значению).
Однако и предложенное ранее сопоставление имени Вади-Вате с основой, означающей воду, не стал бы отбрасывать совсем, если не в смысле происхождения, то в смысле сближения, как и в случае с именами Виланта, Влианта, Булата (Волота). Так, победитель многоглавых змеев, именующийся Иваном Быковичем, Коровьим сыном или Сученко, в некоторых вариантах, сохранившихся на русском севере, зовётся Вод Водович (см.: Вод Водович и Иван Водович (№ 99) // Севернорусские сказки в записях А. И. Никифорова. - М., 2008. - С. 345-351) или Фёдор (видимо, по созвучию) Водович (см.: Фёдор Водович и Иван Водович (№ 4) // Северные сказки. Сборник Н. Е. Онучкова. В 2 кн. Кн. 1. - СПб.: Тропа Троянова, 1998. - С. 71-80). Его подвиг приписывают себе водовозы или пастухи - коровий, овечий и конный, которых казнят после разоблачения. Он женится на спасённой от змея царевне, но однажды, погнавшись за золотой птичкой, переплыл через озеро и попал в избушку Яги-бабы, которая превратила его в серый камень. Его брат Иван Водович расколдовал его с помощью живой воды, полученной от ворона, чьего птенца он поймал, убив лошадь и влезши в её шкуру (!).
Отчество братья получили оттого, что родились от выпитой из колодца воды, иногда им помогает медведь. В том же сборнике имеется и сказка про Ивана Ветровича, схожая со сказкой об Ивашке-Медведке, Усыне, Горыне и Дубыне (№ 141 в собрании А. Афанасьева) и другими сказками о попадании в подземное царство, откуда Иван Ветрович выбирается на змее, детёнышей которой он укрыл, чтобы прокормить её он отрубил себе пальцы на ногах и руках, которые она потом прирастила обратно, вдобавок ко всему, он ещё справился с Кощеем Бессмертным (см.: Иван Ветрович (№ 107) // Там же. - С. 347-351), а в сборнике И. Карнауховой сказка об Иване-Ветре основана именно на сюжете о Кощее Бессмертном (см.: Иван-Ветер (№ 42) // Сказки и предания Северного края / В записях И. В. Карнауховой. - М., 2008. - С. 123-126). Все эти сюжеты уже затрагивались ранее. Порой в подобных сказках Ветер выступает помощником героя (вместе с Солнцем и Месяцем), или же противником, похищающим царевну (Вихрь).
Сам индийский Вата называется «другом воды» (Ригведа. I, 122, 3 и X, 168, 3), подателем дождя (Там же. VII, 40, 6). Стоит ещё отметить, что к той же основе, от которой происходит его имя и слово ветер, восходит и имя германского Вотана, скандинавского Одина (готс. wōþs, древневерхненем. wuot, сканд. óðr - вдохновение, неистовство, ярость). Вместе с тем, имя Вате-Вади отличается от германской формы данной основы, подобно тому как имя Виланта-Велента отличается от германской основы wal-, что подтверждает предположение о заимствовании сказаний о них в германском эпосе.
Наглядным отражением замещения жертвоприношения самого жреца в ходе царского посвящения является одно из упомянутых ранее преданий о Теоделинде, где даже подчёркивается, что конюх, проникший к ней ночью, остался безнаказанным. Король по горячим следам смог найти его среди спящих слуг по учащённому пульсу, но не покарал на месте и не приказал схватить, а лишь пометил его, срезав прядь волос. Конюх же остриг остальных слуг, и когда утром король собрал их, то не смог уличить и только сказал: «Кто это сделал, тот пусть никогда больше этого не делает. Ступайте с Богом!» (Дж. Боккаччо. Декамерон. III, 2). Чрезвычайно сдержанный король. Всё это, на мой взгляд, скорее свидетельствует о ритуальном характере произошедшего (описанного). С другой стороны, сам постриг, известный во многих культурах, является символическим (замещающим) жертвоприношением и посвящением, как и обрезание. К слову, это применялось и к лошадям, жертвоприношение которых у кочевых народов зачастую заменялось отрезанием у них кусочка уха или гривы.
Таким образом, можно заключить, что царское посвящение могло включать в себя не только символическое жертвоприношение нового правителя, замещаемого животным, но и жертвоприношение реальное или символическое жреца (приближённого). Вероятно, это связано ещё с предполагаемым избавлением от одряхлевшего правителя, указание на что можно усмотреть в различных сказаниях - от старого царя в «Коньке-горбунке» до Миноса, сварившихся в кипятке. А также с жертвоприношениями, предназначенными как раз для поддержания жизненных сил стареющего правителя, о чём говорится, например, в предании о конунге свеев Ауне, каждые десять лет приносившем в жертву Одину одного из своих сыновей (Снорри Стурлусон. Круг земной. Сага об Инглингах. XXV).
Это можно сравнить с сообщением Адама Бременского о том, что каждые девять лет шведы устраивают в Упсале всеобщее торжество, на котором приносятся в жертву люди, лошади и собаки (Деяния архиепископов Гамбургской церкви. IV, 27). В дополнение к этому отрывку написано: «Когда совсем недавно христианнейший король Швеции Анунд отказался приносить демонам установленную народом жертву, его изгнали из королевства…» (Схолия 140/136). Кстати, и на Крите согласно Гомеру «Царил в нем / Девятилетьями мудрый Минос, собеседник Зевеса» (Одиссея. XIX, 178-179, пер. В. Вересаева, в переводе В. Жуковского неверно: «Едва девяти лет достигнув, / Там уж царем был Минос, собеседник Крониона мудрый»).
Платон, ссылаясь на Гомера (Законы. I, 624 b, также Псевдо-Платон. Минос, 319 b-e), и Страбон, ссылаясь на Платона (География. XVI, 2, 38), и другие писали, что критский владыка каждые девять лет входил в пещеру, в которой говорил с Зевсом и получал от него законы (см.: Лосев А. Ф. Мифология греков и римлян. - М.: Мысль, 1996. - С. 142 и 154). И если по мифографиям Аполлодора и Гигина кровавая дань, наложенная им на афинян, была ежегодной, то у Диодора, Плутарха и Овидия говорится, что семь юношей и семь девушек должны были посылаться на растерзание Минотавру каждые девять лет (см.: Там же. С. 254-259), пока Тесей не убил чудовище и не вывел их из Лабиринта, не без помощи (совета) Дедала, бежавшего после этого к Кокалу, дочери которого и сварили в бане Миноса, преследовавшего мастера. Эти и другие примеры смены или продления правления через определённый срок приводил в своём исследовании ещё Дж. Фрейзер (Золотя ветвь: Исследование магии и религии. - М.: АСТ, 1998. - С. 291-312).
Собирая материал для отдельного исследования об элементах различных посвящений в сказках, выскажу предварительное соображение о том, что все эти жертвоприношения восходят к представлению о противоборствующих, но при этом взаимосвязанных друг с другом природных силах, представленных в кельтских преданиях в образах Гвина, сына Нудда, и Гуитира, сына Грейдаула или Арауна и Хавгана, которые каждый год бьются друг с другом, а в русских сказках - в образах Ивана-царевича и Кощея Бессмертного, которые поочерёдно убивают друг друга, что наряду с другими их приключениями сопоставляю с определёнными календарными обрядами. Сравни празднование «молодого Ярилы» за неделю до Иванова дня и «старого Ярилы» непосредственно перед ним в Пошехонье (по моему мнению, Ярила может являться эпитетом, прилагающимся к тому, кто стал обладать чудесной царевной). К слову, в Англии на Иванову ночь исполняли песни о чёрном кузнеце, поймавшем белолицую леди (см.: Леди и кузнец // Чудесный рог: Народные баллады. - М.: Московский рабочий, 1985. С. 11-12 и комментарий на с. 423).
3. Выслушав эти слова, человек Божий ответил: “Полагаюсь во всем на Господа Иисуса Христа, ибо силой принуждается человек к исполнению того, что презрел он по своему дурному умыслу”. И скорое наказание не замедлило настигнуть посягнувшую на души похищенных. Незадолго до этого приказала она взять под крепкую стражу неких золотых дел мастеров, родом варваров, работавших над украшением знаков королевского достоинства. К этим мастерам в тот день, когда королева пренебрегла рабом Божьим, зашел, влекомый детским любопытством, юный сын упомянутого короля, по имени Фредерик. Тут же золотых дел мастера приставили к груди ребенка меч и объявили, что дали друг другу клятву: если кто-либо из стражи попытается к ним войти, то они сначала убьют принца, а затем себя, ибо не имеют уже никакой надежды, изнуренные долгим пребыванием в заточении.
4. Узнав об этом, жестокая и нечестивая королева, разорвав от горя на себе одежды, так воскликнула: “О раб Божий Северин, так-то воздалась Богом твоим причиненные мной несправедливости? Такое наказание ты испросил мне своими многочисленными молитвами, дабы покарать меня во плоде чрева моего?” И в столь великом горе пребывала она, и с такими жалобными стенаниями металась, признавая себя проклятой за грех злодеяния, что, стремясь пробудить в рабе Божьем жалость, приказала немедленно переправить на конях обратно тех римлян, которые в тот день были захвачены ею и из-за которых она отвергла просящего. Золотых же дел мастеров, вскоре принявших от нее клятву и отпустивших ребенка, королева также выпустила из заточения.
5. Узнав об этом, почтеннейший раб Христов вознес Создателю многочисленные хвалы, ибо иногда Он для того молитвы взывающих к Нему оставляет без внимания, чтобы умножением веры, надежды и любви, когда довольствуются малым, бóльшим воздать. Ибо так устроил Всемогущий Спаситель, что попала жестокая женщина в рабство к дитяти своему и порабощенные вынудили ее вернуть им свободу.
6. После такого, по воле Божьей, замечательного исхода дела королева с мужем немедленно поспешила к рабу Божьему показать сына, который, как она признала, был спасен от неминуемой смерти молитвами Северина. И пообещала Гизо никогда больше не противиться повелениям святейшего мужа» (цит. по: Житие святого Северина / Пер. с лат., вступ. ст., коммент. А. И. Донченко. - СПб.: Алетейя, 1998).
Едва ли именно эта история послужила основанием для сказания о Вёлунде в целом. Помимо параллелей с древнегреческим мифом о Дедале, убившем и спрятавшим тело своего ученика, а позже бежавшем от критского царя Миноса с помощью изготовленных из перьев крыльев (правда, именно у Миноса он и укрылся после совершённого убийства, а не наоборот), следует указать, что всего через пару десятилетий или ещё меньше после того события часть герулов переселилась в Скандинавию, принеся туда сказания о готах и гуннах, Сигурде, Атли и других, которые сохранились, но в иной самобытной форме и у немцев, наряду со сказаниями о Виланте.
«Песнь о Вёлунде» относится к древнейшим из эддических песен, кроме того, предание о Веланде-Велунде с упоминанием убийства сыновей Нидхада известно и в поэмах англо-саксов, переселившихся в Британию с середины V до середины VI веков, не говоря уже о параллелях в других традициях - от валлийского Влианта до русских Булата-молодца и Михайла Потыка (Потока). Впрочем, по всей видимости, древние предания могли не только сопоставляться с позднейшими событиями, но и дополняться и изменяться под их влиянием. Однако с учётом того, что рассказ об убийстве двух королевичей в схожей форме известен и у скандинавов, и у англо-саксов (а в иной форме и в мифе о Дедале, и в сказке о Булате-молодце, и в повести о Придери, приёмном сыне Влианта), скорее всего, он входил в состав древнейшего предания и даже являлся одним из ключевых мифологических элементов.
Можно даже предположить, что у христианского писателя имеет место специфическое отражение ритуального посвящения королевского наследника. Подобные случаи разбирались в 32 главе, где рассказ Приска и его изложение у Иордана о том, как благодаря раненому быку или корове Аттила обрёл меч бога войны (почитавшийся по свидетельствам Геродота, Аммиана Марцеллина и Иордана у скифов, алан и готов), сопоставлялся со схожими осетинскими преданиями, а также азербайджанскими и арабскими, но имеющими иранскую основу (за указание на них благодарю П. Григорьева), а также в 9 главе, где фантастический рассказ автора так называемой «Хроники Фредегара» о том, как вышедший из моря «зверь Нептуна, похожий на квинотавра» овладел женой франкского короля Хлодиона, сопоставлялся с символическим соитием царицы с конём, приносимым в жертву при проведении индийского ритуала ашвамедха, а также с греческим мифом о Пасифае, жене критского царя Миноса, воспылавшей страстью к чудесному быку, которого вывел из моря Посейдон.
Кстати, в связи с сопоставлением сказания о Веленте не только со жреческим посвящением (собственно Велента), но и царским (его сына Видги, с которым было связано ещё и воинское или полководческое посвящение), следует отметить, что сам Велент считался сыном великана с примечательным именем Вади (нем. Вате, сравни готс. wato - «вода»), который был сыном морской девы. Соотнесённые же с ним (точнее, с его высшим покровителем) славянский Велес-Волос и балтский Виелона-Велс, а также Велняс-Велнс, были связаны со скотом, и вместе с тем, перенявший многие черты Велеса-Волоса в народных поверьях Никола Угодник (играющий важную роль в некоторых вариантах былины о Михайле Потыке) является покровителем моряков.
Вероятно, это имеет прямое отношение к отождествлению загробного мира с водным. И можно сопоставить морского зверя (быка, коня), овладевшего царицей, с Вилантом-Вёлундом, связанным с потусторонними силами («властитель альвов»), выводящим чудесного коня из горы (или могилы в аналогичных сказаниях) и насильно берущим королевскую дочь. В ряде сказок сам волшебный конь, иногда трёхногий, хромой, или хотя бы паршивый, невзрачный («Ростом только в три вершка, / На спине с двумя горбами»), однако носящийся по воздуху не хуже обезноженного Велента, выступает в качестве помощника и советника героя, будущего царя.
В немецкой сказке «Фердинанд Верный и Фердинанд Неверный» (№ 126 в собрании братьев Гримм), близкой к нашим сказкам о коньке-горбунке (тип № 531 по классификации сказочных сюжетов Аарне-Томпсона), герой выводит волшебного сивого коня (Schimmel, сравни Scheminc в немецких поэмах) из лесного замка, ключ от которого получил от нищего странника, встреченного его отцом и согласившегося стать его крёстным, по-видимому, замок, в котором ничего кроме коня не было, заменил гору. А в конце сивый конь обернулся королевичем. В датской сказке «Конёк-колченог» королевича превращает в хромого шелудивого конька одноглазый горбатый старик. Похоже, что в соответствующих ритуалах конь мог кого-то заменять, или кто-то мог заменять коня, или же и то и другое.
В бретонской сказке «Нун-Доаре» (или «Мальчик, который не знал», сравни во многих вариантах русской сказки о коньке-горбунке героя зовут Незнайкой) приёмный сын маркиза Куат-Скирью (кельт. coad - «лес», так же как в Gwent Is Coed (Гвент за лесом), которым владел Влиант), которого тот нашёл в придорожной канаве (в воде?), приобрёл худую кобылу на горе Святого Николая (!) у какого-то корнуэльца, и в конце она обернулась принцессой, дочерью короля Татарии, на которой он женился. В другом бретонском варианте сказки на этот сюжет - «Принцесса из Тронколейна» - герой вместе с советами получает от встреченного им старика деревянную лошадку, на которой тот и исполняет задания короля. Это можно сравнить с изготовлением Дедалом чучела коровы для царицы Пасифаи, возжелавшей сойтись с чудесным быком.
Ещё в одной бретонской сказке - «Пероник» - герой бежит из замка волшебницы вместе с томившимся там конём, который давал ему советы, а потом тот просит убить его и ободрать шкуру, после чего оборачивается живым принцем, сыном турецкого короля. В сочетании друг с другом эти примеры можно сопоставить с жертвоприношением коня (кобылы) или быка (коровы) для утверждения царской власти, а также ритуальным соитием с ними жены правителя и / или его самого (например, по описанию поставления короля на севере Ирландии у Гиральда Камбрийского (XII в.), сравни также женитьбу на принцессе, побывавшей лошадью в сказке «Нун-Доаре»).
Судя по всему, в одном случае (составной части ритуала) жертвенное животное замещало нового (обновляемого) правителя, которого в данных сказках обычно самого убивают и оживляют. В том же сообщении Гиральда Камбрийского, а также в ирландских сказаниях «Разрушение дома Да Дерга» и «Похищение стад Фроэха» говорится об окунании будущего короля в мясное варево, к слову, в сказке П. Ершова после того как «конёк хвостом махнул, / В те котлы мордой макнул, / На Ивана дважды прыснул, / Громким посвистом присвистнул» он уже больше не упоминается.
В другом случае и с другой стороны при ритуальной связи царицы с животным, посвящённым высшим силам и олицетворяющим их, его мог заменять особый человек. Это подтверждается двумя различными сказаниями о Теоделинде, бывшей женой короля лангобардов Аутари (584-590), а потом его преемника Агилульфа (590-615/616), которые можно рассматривать как два варианта предания о царском посвящении. Согласно одному из них ей овладело морское чудище (подобно тому, как это рассказывалось в «Хронике Фредегара» о жене короля франков Хлодиона), а согласно другому с ней переспал конюх (!), походивший на короля.
Однако прежде чем перейти к этим сказаниям, обращу внимание ещё на мотив неверного опекуна, слуги или спутника, который выдаёт себя за героя (будущего правителя), имеющийся и в сказках о чудесном коне, например, немецкой «Фердинанд Верный и Фердинанд Неверный», бретонской «Принцесса из Тронколейна», в меньшей степени в «Коньке-горбунке», где Иван сам занимает место конюха, и в сказках о волшебном помощнике, который даёт герою чудесных коней, например, сказке о Булате-молодце (той, что не о Кощее Бессмертном), итальянской сказке о Гверино в обработке Дж. Страпаролы (Приятные ночи. V, 1), а также во многих сказках о победителе змея, в которых тоже говорится о получении чудесных коней - от «Иван Сученко и Белый Полянин» (№ 139 в собрании А. Афанасьева) до сказки о трёх заколдованных псах в обработке Божены Немцовой, где вместо волшебных коней действуют псы, которые тоже оказываются заколдованными принцами и просят в конце убить их.
Наряду с теми сказками о бое со змеем, в которых злоумышленник приписывает подвиг себе и объявляется женихом спасённой принцессы, особо отмечу нашу сказку о Буре-богатыре Иване Коровьем сыне, в которой тот не только помогает Ивану-царевичу добиться руки Марьи-королевны, внучки морского деда (при этом она оборачивалась голубкой, а Буря-богатырь - соколом), но и, подменив царевича, которого она хотела убить, усмиряет её в спальне. Обычно же такому подменщику приписываются дурные намерения (как, в общем-то, и Вёлунду-Веленту), в том числе, в подстраивании тех заданий, которые и составляют царское посвящение, а в конце его зачастую казнят.
Затрудняюсь сказать, является ли это художественным осмыслением или отражением жертвоприношения ещё и самого жреца (реального или символического). С одной стороны, в других преданиях, относящихся к царскому посвящению - от подобных сказок (в частности, о том же Буре-богатыре) до обстоятельного описания ритуала ашвамедхи в Яджур-веде - этого как будто нет. С другой стороны, среди схожих по комплексу деталей сказаний о схватке будущего правителя с чудовищем в воде (или как-то связанным с водой) с последующим или одновременным пребыванием и возвращением его с того света, которые разбираю в своём исследовании о царском посвящении, выделяется в этом смысле предание об Энее, изложенное в поэме Вергилия.
Здесь в морских волнах сталкивается не сам Эней, а его спутник Мизен, и он не побеждает водяное божество или чудище (как греческий Тесей, ирландский Фроэх, датский Хадинг, и не заключает с ним договор, как индийский Викрама, русский Иван (в «Коньке-горбунке») или венецианский дож на празднике Вознесения), а погибает, и Эней, побывав в «стигийских лесах», устраивает ему торжественные похороны (Энеида. VI, 149-235). В этом можно усмотреть замещающее жертвоприношение именно человека, а не животного. К тому же, наряду с описанием ашвамедхи (жертвоприношения коня) в той же Яджур-веде приводится схожее описание пурушамедхи (жертвоприношения человека), по-видимому, в разных случаях применялось то или другое.
Как отмечают исследователи пурушамедха «имеет почти такую же структуру, как ашвамедха. В этом случае в жертву, помимо животных, приносили брахмана или кшатрия, которого покупали за цену в тысячу коров и сто коней. Он тоже целый год до жертвоприношения находился на свободе, а после убиения рядом с его трупом ложилась царица. С помощью пурушамедхи надеялись достичь всего того, чего не удавалось достичь с помощью ашвамедхи. Не вполне ясно, совершалось ли это жертвоприношение хоть когда-нибудь на самом деле. Оно описывается в целом ряде шраутасутр, но лишь в “Санкхаяне” и “Вайтане” жертву предписывается умерщвлять. В прочих литургических трактатах говорится, что в последний момент человека отпускают, а вместо него убивают животное» (Элиаде М. История веры и религиозных идей. Том 1: От каменного века до элевсинских мистерий. - М.: Критерион, 2002. - С. 203).
Стоит также отметить, что погибший Мизен был сыном бога ветра Эола, а тот, согласно римскому мифографу Гигину был сыном Нептуна, вскормленным вместе с братом коровой (Мифы. 186). Сравни Буря-богатырь Коровий сын, который не только победил многоглавых змеев близ Чёрного моря у Калинова моста, но и одолел морского деда, помогая Ивану-царевичу добиться руки Марьи-королевны. Камрад swinow поведал мне, что Г. Базлов сопоставляет сказки о бое на Калиновом мосту ещё и с индийским эпосом «Рамаяна», в котором царевич Рама, переправившись на остров Ланка по мосту, сооружённому обезьянами, победил десятиглавого Равану и вызволил свою жену Ситу, похищенную тем. Помогал же ему в этом предводитель обезьян Хануман, который был сыном бога ветра Ваю.
Также предводителя обезьян можно сопоставить с лесным великаном, обросшим шерстью (волохатым), который в ряде сказок помогает принцу, предоставляя ему волшебных коней и вооружение, а в одном из русских вариантов, упоминаемом ранее, в качестве такого помощника выступает Булат-молодец. Замечу ещё, что сказки о победе над многоглавыми змеями бывают очень похожи на сказки о лесном великане в описании получения волшебных коней, при том что в однотипных сказках эти способы варьируются. Например, в сказках «Иван Быкович» и «Булат-молодец», или ирландской «Тринадцатый сын короля Эрина» и немецкой «Железный Ханс» (упоминаемых ещё в связи с мотивом повреждения ноги). К слову, хотя Хануман не достаёт для Рамы волшебного коня, зато сам выступает в качестве скакуна для него и его брата (Рамаяна, VI, 59 и 88), да и отец Ханумана называется обладателем множества коней, а иногда быков (Топоров В. Н. Ваю // Мифы народов мира. Т. I).
В индийской традиции с Ваю сближается и даже отождествляется Вата (букв. «ветер»). Возможно, это одно из имён или ипостасей бога ветра. По мнению Т. Елизаренковой Вата олицетворял штормовой ветер (см.: Ригведа. Мандалы I-IV. / Пер. с нем. и санскр. Т. Я. Елизаренкова. - М.: Наука, 1999. - С. 499). А по «Саге о Тидреке из Берна» великан Вади, сын Вилькина и морской девы, был отцом Велента, а немецкий Вате (который в еврейско-немецкой поэме «Герцог Хорант» тоже назван великаном), наставник Хетеля, согласно поэме «Кудруна» владел маркой Штурмен (Stürmen), сравни нем. Sturm - «буря, шторм» (в русском языке слова «шторм» и «штурм», пришедшие соответственно из голландского и немецкого, разделились по значению).
Однако и предложенное ранее сопоставление имени Вади-Вате с основой, означающей воду, не стал бы отбрасывать совсем, если не в смысле происхождения, то в смысле сближения, как и в случае с именами Виланта, Влианта, Булата (Волота). Так, победитель многоглавых змеев, именующийся Иваном Быковичем, Коровьим сыном или Сученко, в некоторых вариантах, сохранившихся на русском севере, зовётся Вод Водович (см.: Вод Водович и Иван Водович (№ 99) // Севернорусские сказки в записях А. И. Никифорова. - М., 2008. - С. 345-351) или Фёдор (видимо, по созвучию) Водович (см.: Фёдор Водович и Иван Водович (№ 4) // Северные сказки. Сборник Н. Е. Онучкова. В 2 кн. Кн. 1. - СПб.: Тропа Троянова, 1998. - С. 71-80). Его подвиг приписывают себе водовозы или пастухи - коровий, овечий и конный, которых казнят после разоблачения. Он женится на спасённой от змея царевне, но однажды, погнавшись за золотой птичкой, переплыл через озеро и попал в избушку Яги-бабы, которая превратила его в серый камень. Его брат Иван Водович расколдовал его с помощью живой воды, полученной от ворона, чьего птенца он поймал, убив лошадь и влезши в её шкуру (!).
Отчество братья получили оттого, что родились от выпитой из колодца воды, иногда им помогает медведь. В том же сборнике имеется и сказка про Ивана Ветровича, схожая со сказкой об Ивашке-Медведке, Усыне, Горыне и Дубыне (№ 141 в собрании А. Афанасьева) и другими сказками о попадании в подземное царство, откуда Иван Ветрович выбирается на змее, детёнышей которой он укрыл, чтобы прокормить её он отрубил себе пальцы на ногах и руках, которые она потом прирастила обратно, вдобавок ко всему, он ещё справился с Кощеем Бессмертным (см.: Иван Ветрович (№ 107) // Там же. - С. 347-351), а в сборнике И. Карнауховой сказка об Иване-Ветре основана именно на сюжете о Кощее Бессмертном (см.: Иван-Ветер (№ 42) // Сказки и предания Северного края / В записях И. В. Карнауховой. - М., 2008. - С. 123-126). Все эти сюжеты уже затрагивались ранее. Порой в подобных сказках Ветер выступает помощником героя (вместе с Солнцем и Месяцем), или же противником, похищающим царевну (Вихрь).
Сам индийский Вата называется «другом воды» (Ригведа. I, 122, 3 и X, 168, 3), подателем дождя (Там же. VII, 40, 6). Стоит ещё отметить, что к той же основе, от которой происходит его имя и слово ветер, восходит и имя германского Вотана, скандинавского Одина (готс. wōþs, древневерхненем. wuot, сканд. óðr - вдохновение, неистовство, ярость). Вместе с тем, имя Вате-Вади отличается от германской формы данной основы, подобно тому как имя Виланта-Велента отличается от германской основы wal-, что подтверждает предположение о заимствовании сказаний о них в германском эпосе.
Наглядным отражением замещения жертвоприношения самого жреца в ходе царского посвящения является одно из упомянутых ранее преданий о Теоделинде, где даже подчёркивается, что конюх, проникший к ней ночью, остался безнаказанным. Король по горячим следам смог найти его среди спящих слуг по учащённому пульсу, но не покарал на месте и не приказал схватить, а лишь пометил его, срезав прядь волос. Конюх же остриг остальных слуг, и когда утром король собрал их, то не смог уличить и только сказал: «Кто это сделал, тот пусть никогда больше этого не делает. Ступайте с Богом!» (Дж. Боккаччо. Декамерон. III, 2). Чрезвычайно сдержанный король. Всё это, на мой взгляд, скорее свидетельствует о ритуальном характере произошедшего (описанного). С другой стороны, сам постриг, известный во многих культурах, является символическим (замещающим) жертвоприношением и посвящением, как и обрезание. К слову, это применялось и к лошадям, жертвоприношение которых у кочевых народов зачастую заменялось отрезанием у них кусочка уха или гривы.
Таким образом, можно заключить, что царское посвящение могло включать в себя не только символическое жертвоприношение нового правителя, замещаемого животным, но и жертвоприношение реальное или символическое жреца (приближённого). Вероятно, это связано ещё с предполагаемым избавлением от одряхлевшего правителя, указание на что можно усмотреть в различных сказаниях - от старого царя в «Коньке-горбунке» до Миноса, сварившихся в кипятке. А также с жертвоприношениями, предназначенными как раз для поддержания жизненных сил стареющего правителя, о чём говорится, например, в предании о конунге свеев Ауне, каждые десять лет приносившем в жертву Одину одного из своих сыновей (Снорри Стурлусон. Круг земной. Сага об Инглингах. XXV).
Это можно сравнить с сообщением Адама Бременского о том, что каждые девять лет шведы устраивают в Упсале всеобщее торжество, на котором приносятся в жертву люди, лошади и собаки (Деяния архиепископов Гамбургской церкви. IV, 27). В дополнение к этому отрывку написано: «Когда совсем недавно христианнейший король Швеции Анунд отказался приносить демонам установленную народом жертву, его изгнали из королевства…» (Схолия 140/136). Кстати, и на Крите согласно Гомеру «Царил в нем / Девятилетьями мудрый Минос, собеседник Зевеса» (Одиссея. XIX, 178-179, пер. В. Вересаева, в переводе В. Жуковского неверно: «Едва девяти лет достигнув, / Там уж царем был Минос, собеседник Крониона мудрый»).
Платон, ссылаясь на Гомера (Законы. I, 624 b, также Псевдо-Платон. Минос, 319 b-e), и Страбон, ссылаясь на Платона (География. XVI, 2, 38), и другие писали, что критский владыка каждые девять лет входил в пещеру, в которой говорил с Зевсом и получал от него законы (см.: Лосев А. Ф. Мифология греков и римлян. - М.: Мысль, 1996. - С. 142 и 154). И если по мифографиям Аполлодора и Гигина кровавая дань, наложенная им на афинян, была ежегодной, то у Диодора, Плутарха и Овидия говорится, что семь юношей и семь девушек должны были посылаться на растерзание Минотавру каждые девять лет (см.: Там же. С. 254-259), пока Тесей не убил чудовище и не вывел их из Лабиринта, не без помощи (совета) Дедала, бежавшего после этого к Кокалу, дочери которого и сварили в бане Миноса, преследовавшего мастера. Эти и другие примеры смены или продления правления через определённый срок приводил в своём исследовании ещё Дж. Фрейзер (Золотя ветвь: Исследование магии и религии. - М.: АСТ, 1998. - С. 291-312).
Собирая материал для отдельного исследования об элементах различных посвящений в сказках, выскажу предварительное соображение о том, что все эти жертвоприношения восходят к представлению о противоборствующих, но при этом взаимосвязанных друг с другом природных силах, представленных в кельтских преданиях в образах Гвина, сына Нудда, и Гуитира, сына Грейдаула или Арауна и Хавгана, которые каждый год бьются друг с другом, а в русских сказках - в образах Ивана-царевича и Кощея Бессмертного, которые поочерёдно убивают друг друга, что наряду с другими их приключениями сопоставляю с определёнными календарными обрядами. Сравни празднование «молодого Ярилы» за неделю до Иванова дня и «старого Ярилы» непосредственно перед ним в Пошехонье (по моему мнению, Ярила может являться эпитетом, прилагающимся к тому, кто стал обладать чудесной царевной). К слову, в Англии на Иванову ночь исполняли песни о чёрном кузнеце, поймавшем белолицую леди (см.: Леди и кузнец // Чудесный рог: Народные баллады. - М.: Московский рабочий, 1985. С. 11-12 и комментарий на с. 423).