К сказанию о Веленте. Духовный наставник воинов и царей ( 4 )
(Поток Михайла Иванович // Древние Российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. - М.: Наука, 1977. - 2-е дополн. изд. - С. 117)
Ещё Ф. Буслаев и О. Миллер сравнивали её образ с германскими валькириями, а также южнославянскими вилами (Фроянов И. Я., Юдин Ю. И. Былинная история (Работы разных лет). - СПб.: Издательство Санкт-Петербургского университета, 1997. - С. 283-284).
Перед свадьбой «клали они заповедь великую»:
«И кто из нас прежде умрет,
Второму за ним живому во гроб идти».
Вскоре она умирает и Михайло Потык исполняет клятву:
«Да ай же, мои братьица крестовые,
Крестовые вы братьица, названые!
Стройте вы колоду белодубову:
Идти-то мне во матушку во сыру землю
А со тем со телом со мертвыим,
Идти-то мне туда да на три года, -
Чтобы класть-то туда хлеба-соли-воды,
Чтобы было запасу мне на три года».
(Михайло Потык // Былины / Библиотека русского фольклора. Т. 1. - М.: Советская Россия, 1988. - С. 333-334, далее: Гильф. 52)
При этом Михайло Потык
Скоро сам бежал он во кузницу,
Сковал там он трои клещи-то,
А трои прутья еще да железные,
А трои еще прутья оловянные,
А третьи напослед еще медные.
Но женитьбой на крылатой деве вкупе с ковачеством сходство былинного героя с Вёлундом-Велентом не ограничивается.
В ряде вариантов «гробница немалая», сделанная так,
Чтобы можно в ней двоим лежать,
Двоим лежать и стоя стоять
(Михайло Потык // Былины: Сборник. - Л.: Советский писатель, 1986. - С. 211, далее: Гильф. 39)
называется колодой, и по-видимому, это не просто выдолбленный из целого дерева гроб, но распространённая у славян набойная ладья. Указание на это И. Фроянов и Ю. Юдин видят, например, в следующих словах:
Ходила там змея по подземелью.
Приходит ко той колоде белодубовой;
Как раз она змея тут да дернула,
А обручи на колоде тут лопнули;
Другой-то раз еще она й дернула,
А ряд-то ёна тёсу тут сдернула
А со той колоды белодубовой.
(Гильф. 52; см: Фроянов И. Я., Юдин Ю. И. Былинная история. - С. 354-355)
Сама лодка-долблёнка могла называться колодой, например, в некоторых вариантах песни «Князь Роман и Марья Юрьевна», на что обратил внимание ещё Ф. Буслаев, вне связи с былиной о Михайле Потыке сопоставивший её с погребальной ладьёй (Прозоров Л. Времена русских богатырей. По страницам былин - вглубь времён. - М.: Яуза, Эксмо, 2006. - С. 138).
Водный мир, как и подземный, традиционно соотносился с тем светом и, как подчёркивают И. Фроянов и Ю. Юдин, змея, которая нападает в могиле на Михайла Потыка по одним вариантам, или помогает ему там по другим (кстати, такая двойственность вообще характерна для персонажей, связанных с испытаниями, которые проходит герой, то есть посвящаемый), зачастую не приползает, а приплывает: «А ведь и приплыла змеищо трехглавыи», «Как приплыла ко гробу змея подземельная», «Среди ночи приплыла змеища трехглавая» (Фроянов И. Я., Юдин Ю. И. Былинная история. - С. 354-355). А в одном варианте говорится: «То плывёт колода белодубовая» (Там же. С. 355).
Это можно сравнить с рассказом «Саги о Тидреке из Берна» о том, как Велент переправился через море в выдолбленном дереве, куда он, как и Михайло Потык, «положил свою еду и питьё» (Гл. 61). Так он прибыл во владения Нидунга, конунга Ютланда, который сначала принимает его на службу, а позже, прогневавшись, велит подрезать ему жилы на ногах. В некоторых вариантах былины о Михайле Потыке говорится, что он раньше служил у отца своей будущей невесты (Фроянов И. Я., Юдин Ю. И. Былинная история. - С. 311), хотя всё равно берёт её силою:
«Уж ты ой еси, батюшка ты король дак заморьской же!
Я пришол ведь к тибе да не по-старому,
Не по-старому пришол, дак не по-прежному!
Я не в слуги тут к тебе пришол в верныя,
Да во верны во слуги да неизменныя -
Я приехал тут о добром дели́, о сватосви:
Есь у тя Марья да тут Копейщина,
Я сам-от, Потык, - я сам жених.
Не дашь ле ею да ты в замужесьво,
Не дашь-де добром - дак возьму силою!»
(Михайло Потык (№ 113) // Свод русского фольклора. Былины в 25 томах. Том 4. - СПб.: Наука; М.: Классика, 2004. - С. 116)
Во многих вариантах говорится, что его чудесная жена была из Подольской земли (Фроянов И. Я., Юдин Ю. И. Былинная история. - С. 335), помимо географической привязки это можно связать и с нижним миром, также как и имя Нидуда-Нидунга (сравни исл. niður, нем. nieder, англ. nether - «нижний»). К слову, в эддической песни последний зовётся «ньяров владыкой» (Níara dróttinn: «Песнь о Вёлунде» ст. 6, 13, 30). Не связаны ли эти загадочные ниары с именем божества загробного мира, которое сохранилось у поляков, и возможно, восходило к венетскому языку? По свидетельству Яна Длугоша (XV век), «Плутона прозывали Ныя (Nya); его считали богом подземного мира, хранителем и стражем душ, покинувших тела, и просили у него после смерти провести в лучшие места преисподней, и поставили ему главное сятилище в городе Гнезно, куда сходились изо всех мест» (Польская история. Кн. I, цит. по: Дудко Д. Матерь Лада. Божественное родословие славян. Языческий пантеон. - М.: Эксмо, 2003. - С. 375).
В «Песни о Вёлунде» Нидуд сразу захватывает кузнеца в плен, при этом тот впоследствии говорит (ст. 29):
«Теперь взлечу я
на крыльях, что отняли
воины Нидуда!»
В некоторых же вариантах былины о Михайле Потыке, хотя и упоминается о «заповеди великой» между супругами, но не говорится о смерти Марьи Лебеди Белой и погребении её вместе с живым мужем, а только о похищении её Кощеем, Иваном Окульевичем, Фёдором Ивановичем, королём ляхетским и т. д. Обычно же похищение или бегство жены происходит после её оживления и возвращения из могилы.
В других же вариантах говорится только о смерти и оживлении жены, причём иногда Михайло Потык заставляет сделать это змею, явившуюся сожрать её тело, иногда же змея сама помогает ему в этом в благодарность за спасение своих детёнышей (отмечу, что при этом богатырь зачерпнул воду из Дуная, чтобы потушить горящее змеиное гнездо, не чем-нибудь, но сапогом, сравни упоминавшееся выше сказание о священнике Сэмунде Мудром, который наполнял в свой башмак кровью, водой и землёй, чтобы обмануть магистра Чёрной школы). В некоторых же вариантах жена в могиле сама нападает на мужа, в иных - превратившись в змею, но тот одолевает её (порой с помощью другой змеи, детей которой он ранее спас). И тогда, выйдя из могилы, он казнит жену-лиходейку.
Обращает на себя внимание большое разнообразие в развитии сюжетов, связанных с одним и тем же героем. Общей у них представляется не столько сюжетная, сколько смысловая основа, касающаяся взаимодействия с представителями иного мира, которое раскрывается с самых разных сторон, от помощи до вредительства герою. В это сюжетное многообразие вполне вписываются и известные варианты сказаний о Вёлунде-Веленте. В эддической песни говорится о женитьбе Вёлунда на деве в лебяжьей одежде и её уходе, а также намекается на то, что её похитил конунг Нидуд (Песнь о Вёлунде. 29). В «Саге о Тидреке из Берна» ничего не говорится о женитьбе Велента-Вёлунда на крылатой деве (и о его брате Эгиле там просто говорится, что у него было прозвище Эльрунар, тогда как в песни Эльрун звали его жену), зато рассказывается о плавании через море в выдолбленном дереве, что выше сопоставлялось с символическим плаванием на том свете в колоде белодубовой.
К слову, замечу, что у скандинавов были весьма распространены лодочные захоронения в сравнении с другими регионами Европы, но они не делали долблённых судов, которые были особенно распространённы у славян - от челноков до стругов, кстати, многие из лодочных захоронений, найденных у славян, сделаны именно в расширенных однодревках. Как отмечают исследователи: «Продолжали использовать лодки-долблёнки и в начале XX в. Они служили вспомогательными средствами при больших судах. Такие лодки имеют давнее происхождение. Как говорят археологические находки, у славян на Эльбе подобные плавучие средства были в ходу ещё в V-XI вв. (так в книге, при том что появление славян на территории Германии обычно относят к рубежу VI-VII вв. - А. Р.) В последующие века лодки-долблёнки использовались местным немецким населением. Мы можем говорить здесь о преемственности данной реалии у двух этнических общностей» (Мыльников А. С., Иванова-Бучатская Ю. В., Новик А. А. В лесах Северной Германии: По следам исчезнувших славян. Т. I. - СПб.: Наука, 2009. - С. 255).
Можно предположить, что эта особенность плавания Велента, «которого вэринги называют Вёлундом» (Гл. 69), тоже указывает на то, что данное сказание о нём (или приуроченное к нему) было воспринято со стороны, например, через тех же вэрингов, вернувшихся с заморской службы, при этом местный сказитель не воспринял колоду из их рассказов как лодку, а просто как выдолбленное дерево.
Впрочем, плавание в нём юного Велента можно ещё сопоставить с распространённым мотивом бросания героев в воду в бочке или ящике, который встречается во многих сказаниях, в частности, в приводимых выше сказках «По колена ноги в золоте, по локоть руки в серебре», «Поющее дерево и птица-говорунья» и их западноевропейских аналогах, а также в ряде других - от преданий об аккадском царе Саргоне, библейском Моисее и греческом Персее до сказаний о датском Скильде, лангобардском Ламиссионе и прочих. Этот мотив в сочетании с рядом других собираюсь рассмотреть отдельно в приложении к различным видам посвящений.
Рассмотрим подробнее варианты былины, в которых рассказывается о бегстве или похищении жены Михайла Потыка после оживления и возвращения с того света. Похитителем обычно является Кощей, иногда другой царь, например, Иван Окульевич, Фёдор Иванович, король ляхетский или даже Вахрамей Вахрамеевич, который чаще всего называется отцом лебединой девы. Пустившегося в погоню Михайла Потыка она дважды опаивает вином и предлагает своему любовнику отрубить ему голову, но тот отвечает, что это «Не честь-то мне хвала молодецкая / А сонного-то бить что мертвого» (Гильф. 52). Тогда на третий раз она обращает его в камень, перекинув через себя. Это можно сопоставить с окаменением Булата-молодца после ответа на трёхкратное обвинение Ивана-царевича, но при этом Василиса Кирбитьевна наоборот сдерживала того.
Стоит отметить, что в ряде вариантов перед первым преставлением (сходом в могилу) и перед уводом Марьи Лебеди Белой говорится о том, что
Захотела опеть она гусетинки,
А белой-де она лебедетинки.
А пошол он веть Потык сам за охотами
А на тихи на вёшныи на заводи.
Он настрелял-де гусей да серых утицей.
(Михайло Потык (№ 35) // Свод русского фольклора. Былины в 25 томах. Том 6. - СПб.: Наука; М.: Классика, 2011. - С. 226; Потык (№ 262) // Архангельские былины и исторические песни, собранные А. Д. Григорьевым в 1899-1901 гг. с напевами, записанными посредством фонографа: В 3 т. Т. II. Ч. 3: Кулой. - СПб.: Тропа Троянова, 2003. - С. 286)
Это можно сопоставить с тем, как Булат-молодец приносил крылышки кур, уток, гусей царевне, которую сперва он похитил для Ивана-царевича, а потом у них её украл Кощей Бессмертный. Здесь следует отметить, что чудесная жена по-разному показывается не только в былине и сказке в сравнении друг с другом, но и в разных былинных вариантах.
В сказке окаменевшего помощника-служителя оживляют с помощью крови царских детей, что ранее сопоставлялось с породнением царя со жрецом, проводящим его посвящение. В былине о Михайле Потыке его иногда оживляет змея, в которой исследователи видят олицетворение рода его чудесной жены (Фроянов И. Я., Юдин Ю. И. Былинная история. - С. 327), а иногда его пытаются оживить его крёстные братья - Добрыня Никитич и Илья Муромец, однако удаётся это только встреченному ими по дороге калике перехожему, который оказывается Николой Можайским или же Михаилом Архангелом. Это тоже можно истолковать как установление символической связи с более могущественным родом и силами, стоящими за ним.
После возвращения в человеческий облик Михайло Потык приходит за своей женой в царство её любовника, но та вновь обманывает его, говоря, что её похитили насильно, и просит бывшего мужа спрятаться. Когда же домой возвращается царь Кощей (Иван Окульевич и пр.) она выдаёт ему Михайла Потыка и даже сама приколачивает гвоздями за руки и за ноги к стене. Это распространённый сюжет, встречающийся в былине об Иване Годиновиче, повести и былине о царе Соломоне, а также сказаниях южных славян (см.: Лось И. Л. Вальтер // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Т. V. - Спб.: Типо-Литография И. А. Ефрона, 1891. - С. 466). В данном случае он мог заменить обезноживание героя, с каковым его в какой-то мере можно сопоставить, в особенности с учётом того, что и то и другое непосредственно связаны с определёнными предшествующими и последующими событиями, которые рассмотрим ниже.
Прежде всего, вернёмся к обретению чудесного коня Шеминга, которого Вилант вывел из горы, как упоминалось в немецкой поэме «Розовый сад». А в записи Кирши Данилова указывается:
И тут Поток Михайла Иванович
С конем и сбруею ратною
Опустился в тое ж магилу глубокаю.
Очевидно, с ним он и вышел оттуда после оживления своей жены, как Илья Муромец из своего подземного заточения, где ему помогала Апраксея, жена князя Владимира. В предыдущей статье это как раз сопоставлялось с выведением чудесного коня из-под земли, причём в некоторых сказках именно из могилы. После возвращения с того света Михайло Потык снова лишается своей жены, при попытке вернуть её обращается в камень, а потом оказывается приколоченным к стене, откуда его спасает сестра или дочь похитителя Настасья (или Марфа), которую он потом берёт в жёны, казнив Марью Лебедь Белую.
В дошедших до нас преданиях о Виланте-Веленте не упоминается об окаменении чудесного кузнеца, но зато в «Саге о Тидреке из Берна» имеется любопытный рассказ о том, как Велент с помощью своего коня Скемминга доставил конунгу Нидунгу камень победы, за что тот обещал руку своей дочери (Гл. 70). Встретивший его с дороги кравчий попытался забрать у него этот камень, но был убит Велентом в завязавшейся ссоре. Это так разозлило конунга, что он не только не отдал за кузнеца свою дочь, как обещал, но вовсе изгнал его. Когда же Велент попытался тайком вернуться и отравить Нидунга, его схватили и подрезали жилы на ногах. Однако позже он всё же отомстил своему обидчику и взял в жёны его дочь, как и Михайло Потык.
Появление на пути у Велента именно кравчего, а не кого-нибудь ещё, можно сопоставить с тем, как Марья, прежде чем обратить мужа в камень, «Наливала она чару зелена вина» (Гильф. 39) и опаивала его. Велент в отличие от Михайла Потыка отвергает все посулы кравчего, по сути же там и там показаны возможные реакции на искус - должная и недолжная, в конце концов, Велент привозит камень, а не обращается в него. Но на этом испытания его, как и у Михайла Потыка не заканчиваются. И хотя в эддической «Песни о Вёлунде», пряди о кузнеце Веленте, а также в разных вариантах сказки о Кощее Бессмертном и былины о Михайле Потыке выпадающие на долю героев испытания представлены по-разному, всё же можно усмотреть между ними не только отдельные сходства, но определённую структуру, вероятно, отражающую конкретную ритуальную практику, восходящую к некой древнеевропейской общности.
Стоит отметить, что Михайло Потык (Поток) выступает ещё главным героем былины о сорока каликах со каликою. Именно его (хотя и не всегда) эти странники избирают своим главою (атаманом), в других вариантах - Касьяна Михайловича (Ивановича, Степановича, Офонасьевича), Фому Ивановича, Самсона Колыбановича и др. В большинстве вариантов героя зовут Михайло Михайловичем (Ивановичем, иногда - Романовичем или Касьяновичем), порой он является просто спутником или братом Касьяна, играющего в этих случаях главную роль, но обычно именно на долю Михайла выпадают испытания, даже когда он не является предводителем калик.
Княгиня Апраксия (или Настасья-королевична) тщетно пыталается соблазнить красавца-паломника и ложно обвиняет его в краже, подложив ему серебряную чарку князя Владимира. Тогда товарищи его по своему завету «Копали во сыру землю по поесу, / Речист язык тенули теменем, / Очи ясныя - косицами, / Ретиво сердецюшко - промежду плеча». Но он каким-то образом оживает и исцеляется, в некоторых вариантах - благодаря помощи Миколы Можайского, двух ангелов или птички райской. Судя по всему, эта былина представляет собой разновидность предания о погребении героя заживо и возвращении его с того света, как и былина о женитьбе Михайла Потыка, даже имя героя в них по большей части совпадает.
Это подкрепляет соотнесение его с духовными (жреческими) функциями, которые и исполняют в былинах калики перехожие. В данной разновидности в связи с сопоставлением Михайла Потыка с Вёлундом-Велентом особенно привлекают варианты, в которой он спасается с помощью птички райской (Михайло Потык сын Иванович. Сорок калик со каликою (№ 53) // Песни, собранные П. Н. Рыбниковым: В 3 т. / Под ред. Б. Н. Путилова. Т. 1. Былины. - Петрозаводск: Карелия, 1989. - С. 341), а также те, в которых
Ишше стали судить его своим судом:
По локтям отсекать да руцьки белыя,
По колен отрубать да ножки резвыя…
(Сорок калик (№ 74) // Свод русского фольклора. Былины в 25 томах. Том 6. - СПб.: Наука; М.: Классика, 2011. - С. 413; Сорок калик со каликою (№ 239) // Архангельские былины и исторические песни, собранные А. Д. Григорьевым в 1899-1901 гг. с напевами, записанными посредством фонографа: В 3 т. Т. II. Ч. 3: Кулой. - СПб.: Тропа Троянова, 2003. - С. 213), что можно сопоставить с обезноживанием чудесного кузнеца. Вырывание же языка, очей и сердца с последующим исцелением можно сравнить с описаниями духовного преображения (посвящения) от сибирских шаманов до библейского пророка Исайи, а также Мухаммеда, чьей историей вдохновился А. С. Пушкин.
Рассматривая образ былинного Касьяна, который тоже зачастую предстаёт в качестве каличьего атамана, ещё Н. Мендельсон сопоставил его с образом святого Касьяна по одной древнерусской редакции «Слова о святом патриархе Феостирикте», где он заменяет названного патриарха. Там говорится, что «во младенчестве украдоша его демони и не отдаша его отцу, но отнесоша во своя жилища и воспита(ша) его». Делая предположение о том, что Касьян в недошедшем до нас древнерусском житии представлял тип святого, покаявшегося в былых демонических (волховских?) деяниях, Н. Мендельсон замечает, что «появление имени Касьяна в былине “О сорока каликах со каликою” нельзя, пожалуй, счесть случайным; оно легко могло зайти в былину из жития, когда понадобилось окрестить атамана каличьего круга, идущего замаливать грехи буйной молодости» (цит. по: Миллер В. О. К былине о сорока каликах со каликою // Журнал Министерства народного просвещения. Часть CCCXXIV (Июль 1899). - Спб: Типография «В. С. Балашев и Ко», 1899. - С. 482-483).
В одной из известных ему записей былины, приводимой выше (в которой, впрочем, героем выступает Михайло Михайловицёк):
Они клали тут заповеть да великую,
Да великую заповеть да цежолую:
«Мы пойдём веть нонь да в Ерусалим веть град
Ишша Осподу Богу помолитисе,
Во тешких-то грехах да нам проститисе…
(Сорок калик (№ 74) // Свод русского фольклора. Былины в 25 томах. Том 6. - С. 408; Сорок калик со каликою (№ 239) // Архангельские былины и исторические песни, собранные А. Д. Григорьевым… Т. II. - С. 208). Спустя сто лет исследователи также отмечают, что «В образе св. Касьяна, известном по восточнославянским легендам и сказкам, явно присутствуют демонические черты: несоразмерно большие веки, смертоносный взгляд («Касьян на что ни взглянет, всё вянет»), косоглазие («Касьян глазом косит»), дурной характер, злобность, связь с дьяволом и демонами, которыми он был украден в детстве (Касьян - сторож ада), а также завистливость, склочность, маленький рост (болг.) и др. [Прим.: По совокупности признаков Касьян может быть причислен к так называемым святым-демонам…] (Агапкина Т. А. Мифопоэтические основы славянского народного календаря. Весенне-летний цикл. - М.: Индрик, 2002. - С. 41).
По характеру вполне напоминает Вёлунда, имя которого родственно немецкому valand - чёрт. Сравни также воспитание Касьяна у демонов и обучение юного Велента у двергов, а также именование Вёлунда властителем альвов. А по замечанию П. Бессонова: «В противоположность другим богатырям, у которых знаем мы род и племя, отцов-матерей, рождение и родину, как известную местность, даже воспитание и повесть первых лет, - у Потыка не видим по песням ничего подобного…» (Бессонов П. А. Заметка // Песни, собранные П. В. Киреевским. Вып. 4. - М.: Типография А. Семена, 1862. - С. XXXVII). Возможно, это обстоятельство и повлияло на сближение и замену героя былины с Касьяном в некоторых вариантах.
Появление же в одном из вариантов Фомы Ивановича ([Михайло Потык сын Иванович] и сорок калик со каликою (№ 44) // Песни, собранные П. Н. Рыбниковым: В 3 т. / Под ред. Б. Н. Путилова. Т. 1. Былины. - Петрозаводск: Карелия, 1989. - С. 313) можно объяснить сопоставлением предания об оживлении героя с евангельским рассказом о воскрешении Иисуса Христа. Именно в данном варианте возвращение героя к жизни происходит при участии двух ангелов, как и в Евангелии от Иоанна (20:12), в котором ещё приводится рассказ о желании апостола Фомы лично убедиться в чуде (20:24-25), его же былинному тёзке пришлось испытать это лично на себе. Появление Самсона Колыбановича в другом варианте (Сорок калик (№ 171) // Свод русского фольклора. Былины в 25 томах. Том 2. - СПб.: Наука; М.: Классика, 2001. - С. 22), возможно, объясняется сопоставлением героя с ослеплённым из-за женского коварства библейским Самсоном.
А в целом, вариативность христианских мотивов в былине о сорока каликах от имён героя до его спасителей (Микола Можайский, ангелы, птичка райская) при устойчивом сюжетно-смысловом ядре, на мой взгляд, свидетельствует о позднейшем добавлении данных мотивов (точнее, этих форм). Впрочем, в былине о женитьбе Михайла Потыка наблюдалась вариативность языческих (общемифологических) мотивов, за которыми угадывалось (складывалось) единое смысловое ядро. Но это свидетельствует только о большей древности предания, отразившегося в таком многообразии.
Как уже упоминалось, сказки о схождении мужа в могилу вместе с умершей женой, оживлении её, последующей измене и убийстве мужа, оживлении его и казни предателей, известны у многих народов, например, можно указать немецкую сказку «Три змеиных листика» (№ 16 в собрании братьев Гримм). А вот в бретонской сказке «Волшебная роза» помимо оживления умершей жены и её последующей измены и казни имеется ещё эпизод, в котором слуга её нового мужа украл серебряное блюдо и подсунул его герою, тоже устроившемуся к тому на службу, героя за это приговаривают к расстрелу, но его оживляет товарищ. Таким образом, в ней сочетаются сюжеты обеих былин, связанных с Михайлом Потыком - о его женитьбе и о каликах.
Ещё Ф. Буслаев и О. Миллер сравнивали её образ с германскими валькириями, а также южнославянскими вилами (Фроянов И. Я., Юдин Ю. И. Былинная история (Работы разных лет). - СПб.: Издательство Санкт-Петербургского университета, 1997. - С. 283-284).
Перед свадьбой «клали они заповедь великую»:
«И кто из нас прежде умрет,
Второму за ним живому во гроб идти».
Вскоре она умирает и Михайло Потык исполняет клятву:
«Да ай же, мои братьица крестовые,
Крестовые вы братьица, названые!
Стройте вы колоду белодубову:
Идти-то мне во матушку во сыру землю
А со тем со телом со мертвыим,
Идти-то мне туда да на три года, -
Чтобы класть-то туда хлеба-соли-воды,
Чтобы было запасу мне на три года».
(Михайло Потык // Былины / Библиотека русского фольклора. Т. 1. - М.: Советская Россия, 1988. - С. 333-334, далее: Гильф. 52)
При этом Михайло Потык
Скоро сам бежал он во кузницу,
Сковал там он трои клещи-то,
А трои прутья еще да железные,
А трои еще прутья оловянные,
А третьи напослед еще медные.
Но женитьбой на крылатой деве вкупе с ковачеством сходство былинного героя с Вёлундом-Велентом не ограничивается.
В ряде вариантов «гробница немалая», сделанная так,
Чтобы можно в ней двоим лежать,
Двоим лежать и стоя стоять
(Михайло Потык // Былины: Сборник. - Л.: Советский писатель, 1986. - С. 211, далее: Гильф. 39)
называется колодой, и по-видимому, это не просто выдолбленный из целого дерева гроб, но распространённая у славян набойная ладья. Указание на это И. Фроянов и Ю. Юдин видят, например, в следующих словах:
Ходила там змея по подземелью.
Приходит ко той колоде белодубовой;
Как раз она змея тут да дернула,
А обручи на колоде тут лопнули;
Другой-то раз еще она й дернула,
А ряд-то ёна тёсу тут сдернула
А со той колоды белодубовой.
(Гильф. 52; см: Фроянов И. Я., Юдин Ю. И. Былинная история. - С. 354-355)
Сама лодка-долблёнка могла называться колодой, например, в некоторых вариантах песни «Князь Роман и Марья Юрьевна», на что обратил внимание ещё Ф. Буслаев, вне связи с былиной о Михайле Потыке сопоставивший её с погребальной ладьёй (Прозоров Л. Времена русских богатырей. По страницам былин - вглубь времён. - М.: Яуза, Эксмо, 2006. - С. 138).
Водный мир, как и подземный, традиционно соотносился с тем светом и, как подчёркивают И. Фроянов и Ю. Юдин, змея, которая нападает в могиле на Михайла Потыка по одним вариантам, или помогает ему там по другим (кстати, такая двойственность вообще характерна для персонажей, связанных с испытаниями, которые проходит герой, то есть посвящаемый), зачастую не приползает, а приплывает: «А ведь и приплыла змеищо трехглавыи», «Как приплыла ко гробу змея подземельная», «Среди ночи приплыла змеища трехглавая» (Фроянов И. Я., Юдин Ю. И. Былинная история. - С. 354-355). А в одном варианте говорится: «То плывёт колода белодубовая» (Там же. С. 355).
Это можно сравнить с рассказом «Саги о Тидреке из Берна» о том, как Велент переправился через море в выдолбленном дереве, куда он, как и Михайло Потык, «положил свою еду и питьё» (Гл. 61). Так он прибыл во владения Нидунга, конунга Ютланда, который сначала принимает его на службу, а позже, прогневавшись, велит подрезать ему жилы на ногах. В некоторых вариантах былины о Михайле Потыке говорится, что он раньше служил у отца своей будущей невесты (Фроянов И. Я., Юдин Ю. И. Былинная история. - С. 311), хотя всё равно берёт её силою:
«Уж ты ой еси, батюшка ты король дак заморьской же!
Я пришол ведь к тибе да не по-старому,
Не по-старому пришол, дак не по-прежному!
Я не в слуги тут к тебе пришол в верныя,
Да во верны во слуги да неизменныя -
Я приехал тут о добром дели́, о сватосви:
Есь у тя Марья да тут Копейщина,
Я сам-от, Потык, - я сам жених.
Не дашь ле ею да ты в замужесьво,
Не дашь-де добром - дак возьму силою!»
(Михайло Потык (№ 113) // Свод русского фольклора. Былины в 25 томах. Том 4. - СПб.: Наука; М.: Классика, 2004. - С. 116)
Во многих вариантах говорится, что его чудесная жена была из Подольской земли (Фроянов И. Я., Юдин Ю. И. Былинная история. - С. 335), помимо географической привязки это можно связать и с нижним миром, также как и имя Нидуда-Нидунга (сравни исл. niður, нем. nieder, англ. nether - «нижний»). К слову, в эддической песни последний зовётся «ньяров владыкой» (Níara dróttinn: «Песнь о Вёлунде» ст. 6, 13, 30). Не связаны ли эти загадочные ниары с именем божества загробного мира, которое сохранилось у поляков, и возможно, восходило к венетскому языку? По свидетельству Яна Длугоша (XV век), «Плутона прозывали Ныя (Nya); его считали богом подземного мира, хранителем и стражем душ, покинувших тела, и просили у него после смерти провести в лучшие места преисподней, и поставили ему главное сятилище в городе Гнезно, куда сходились изо всех мест» (Польская история. Кн. I, цит. по: Дудко Д. Матерь Лада. Божественное родословие славян. Языческий пантеон. - М.: Эксмо, 2003. - С. 375).
В «Песни о Вёлунде» Нидуд сразу захватывает кузнеца в плен, при этом тот впоследствии говорит (ст. 29):
«Теперь взлечу я
на крыльях, что отняли
воины Нидуда!»
В некоторых же вариантах былины о Михайле Потыке, хотя и упоминается о «заповеди великой» между супругами, но не говорится о смерти Марьи Лебеди Белой и погребении её вместе с живым мужем, а только о похищении её Кощеем, Иваном Окульевичем, Фёдором Ивановичем, королём ляхетским и т. д. Обычно же похищение или бегство жены происходит после её оживления и возвращения из могилы.
В других же вариантах говорится только о смерти и оживлении жены, причём иногда Михайло Потык заставляет сделать это змею, явившуюся сожрать её тело, иногда же змея сама помогает ему в этом в благодарность за спасение своих детёнышей (отмечу, что при этом богатырь зачерпнул воду из Дуная, чтобы потушить горящее змеиное гнездо, не чем-нибудь, но сапогом, сравни упоминавшееся выше сказание о священнике Сэмунде Мудром, который наполнял в свой башмак кровью, водой и землёй, чтобы обмануть магистра Чёрной школы). В некоторых же вариантах жена в могиле сама нападает на мужа, в иных - превратившись в змею, но тот одолевает её (порой с помощью другой змеи, детей которой он ранее спас). И тогда, выйдя из могилы, он казнит жену-лиходейку.
Обращает на себя внимание большое разнообразие в развитии сюжетов, связанных с одним и тем же героем. Общей у них представляется не столько сюжетная, сколько смысловая основа, касающаяся взаимодействия с представителями иного мира, которое раскрывается с самых разных сторон, от помощи до вредительства герою. В это сюжетное многообразие вполне вписываются и известные варианты сказаний о Вёлунде-Веленте. В эддической песни говорится о женитьбе Вёлунда на деве в лебяжьей одежде и её уходе, а также намекается на то, что её похитил конунг Нидуд (Песнь о Вёлунде. 29). В «Саге о Тидреке из Берна» ничего не говорится о женитьбе Велента-Вёлунда на крылатой деве (и о его брате Эгиле там просто говорится, что у него было прозвище Эльрунар, тогда как в песни Эльрун звали его жену), зато рассказывается о плавании через море в выдолбленном дереве, что выше сопоставлялось с символическим плаванием на том свете в колоде белодубовой.
К слову, замечу, что у скандинавов были весьма распространены лодочные захоронения в сравнении с другими регионами Европы, но они не делали долблённых судов, которые были особенно распространённы у славян - от челноков до стругов, кстати, многие из лодочных захоронений, найденных у славян, сделаны именно в расширенных однодревках. Как отмечают исследователи: «Продолжали использовать лодки-долблёнки и в начале XX в. Они служили вспомогательными средствами при больших судах. Такие лодки имеют давнее происхождение. Как говорят археологические находки, у славян на Эльбе подобные плавучие средства были в ходу ещё в V-XI вв. (так в книге, при том что появление славян на территории Германии обычно относят к рубежу VI-VII вв. - А. Р.) В последующие века лодки-долблёнки использовались местным немецким населением. Мы можем говорить здесь о преемственности данной реалии у двух этнических общностей» (Мыльников А. С., Иванова-Бучатская Ю. В., Новик А. А. В лесах Северной Германии: По следам исчезнувших славян. Т. I. - СПб.: Наука, 2009. - С. 255).
Можно предположить, что эта особенность плавания Велента, «которого вэринги называют Вёлундом» (Гл. 69), тоже указывает на то, что данное сказание о нём (или приуроченное к нему) было воспринято со стороны, например, через тех же вэрингов, вернувшихся с заморской службы, при этом местный сказитель не воспринял колоду из их рассказов как лодку, а просто как выдолбленное дерево.
Впрочем, плавание в нём юного Велента можно ещё сопоставить с распространённым мотивом бросания героев в воду в бочке или ящике, который встречается во многих сказаниях, в частности, в приводимых выше сказках «По колена ноги в золоте, по локоть руки в серебре», «Поющее дерево и птица-говорунья» и их западноевропейских аналогах, а также в ряде других - от преданий об аккадском царе Саргоне, библейском Моисее и греческом Персее до сказаний о датском Скильде, лангобардском Ламиссионе и прочих. Этот мотив в сочетании с рядом других собираюсь рассмотреть отдельно в приложении к различным видам посвящений.
Рассмотрим подробнее варианты былины, в которых рассказывается о бегстве или похищении жены Михайла Потыка после оживления и возвращения с того света. Похитителем обычно является Кощей, иногда другой царь, например, Иван Окульевич, Фёдор Иванович, король ляхетский или даже Вахрамей Вахрамеевич, который чаще всего называется отцом лебединой девы. Пустившегося в погоню Михайла Потыка она дважды опаивает вином и предлагает своему любовнику отрубить ему голову, но тот отвечает, что это «Не честь-то мне хвала молодецкая / А сонного-то бить что мертвого» (Гильф. 52). Тогда на третий раз она обращает его в камень, перекинув через себя. Это можно сопоставить с окаменением Булата-молодца после ответа на трёхкратное обвинение Ивана-царевича, но при этом Василиса Кирбитьевна наоборот сдерживала того.
Стоит отметить, что в ряде вариантов перед первым преставлением (сходом в могилу) и перед уводом Марьи Лебеди Белой говорится о том, что
Захотела опеть она гусетинки,
А белой-де она лебедетинки.
А пошол он веть Потык сам за охотами
А на тихи на вёшныи на заводи.
Он настрелял-де гусей да серых утицей.
(Михайло Потык (№ 35) // Свод русского фольклора. Былины в 25 томах. Том 6. - СПб.: Наука; М.: Классика, 2011. - С. 226; Потык (№ 262) // Архангельские былины и исторические песни, собранные А. Д. Григорьевым в 1899-1901 гг. с напевами, записанными посредством фонографа: В 3 т. Т. II. Ч. 3: Кулой. - СПб.: Тропа Троянова, 2003. - С. 286)
Это можно сопоставить с тем, как Булат-молодец приносил крылышки кур, уток, гусей царевне, которую сперва он похитил для Ивана-царевича, а потом у них её украл Кощей Бессмертный. Здесь следует отметить, что чудесная жена по-разному показывается не только в былине и сказке в сравнении друг с другом, но и в разных былинных вариантах.
В сказке окаменевшего помощника-служителя оживляют с помощью крови царских детей, что ранее сопоставлялось с породнением царя со жрецом, проводящим его посвящение. В былине о Михайле Потыке его иногда оживляет змея, в которой исследователи видят олицетворение рода его чудесной жены (Фроянов И. Я., Юдин Ю. И. Былинная история. - С. 327), а иногда его пытаются оживить его крёстные братья - Добрыня Никитич и Илья Муромец, однако удаётся это только встреченному ими по дороге калике перехожему, который оказывается Николой Можайским или же Михаилом Архангелом. Это тоже можно истолковать как установление символической связи с более могущественным родом и силами, стоящими за ним.
После возвращения в человеческий облик Михайло Потык приходит за своей женой в царство её любовника, но та вновь обманывает его, говоря, что её похитили насильно, и просит бывшего мужа спрятаться. Когда же домой возвращается царь Кощей (Иван Окульевич и пр.) она выдаёт ему Михайла Потыка и даже сама приколачивает гвоздями за руки и за ноги к стене. Это распространённый сюжет, встречающийся в былине об Иване Годиновиче, повести и былине о царе Соломоне, а также сказаниях южных славян (см.: Лось И. Л. Вальтер // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Т. V. - Спб.: Типо-Литография И. А. Ефрона, 1891. - С. 466). В данном случае он мог заменить обезноживание героя, с каковым его в какой-то мере можно сопоставить, в особенности с учётом того, что и то и другое непосредственно связаны с определёнными предшествующими и последующими событиями, которые рассмотрим ниже.
Прежде всего, вернёмся к обретению чудесного коня Шеминга, которого Вилант вывел из горы, как упоминалось в немецкой поэме «Розовый сад». А в записи Кирши Данилова указывается:
И тут Поток Михайла Иванович
С конем и сбруею ратною
Опустился в тое ж магилу глубокаю.
Очевидно, с ним он и вышел оттуда после оживления своей жены, как Илья Муромец из своего подземного заточения, где ему помогала Апраксея, жена князя Владимира. В предыдущей статье это как раз сопоставлялось с выведением чудесного коня из-под земли, причём в некоторых сказках именно из могилы. После возвращения с того света Михайло Потык снова лишается своей жены, при попытке вернуть её обращается в камень, а потом оказывается приколоченным к стене, откуда его спасает сестра или дочь похитителя Настасья (или Марфа), которую он потом берёт в жёны, казнив Марью Лебедь Белую.
В дошедших до нас преданиях о Виланте-Веленте не упоминается об окаменении чудесного кузнеца, но зато в «Саге о Тидреке из Берна» имеется любопытный рассказ о том, как Велент с помощью своего коня Скемминга доставил конунгу Нидунгу камень победы, за что тот обещал руку своей дочери (Гл. 70). Встретивший его с дороги кравчий попытался забрать у него этот камень, но был убит Велентом в завязавшейся ссоре. Это так разозлило конунга, что он не только не отдал за кузнеца свою дочь, как обещал, но вовсе изгнал его. Когда же Велент попытался тайком вернуться и отравить Нидунга, его схватили и подрезали жилы на ногах. Однако позже он всё же отомстил своему обидчику и взял в жёны его дочь, как и Михайло Потык.
Появление на пути у Велента именно кравчего, а не кого-нибудь ещё, можно сопоставить с тем, как Марья, прежде чем обратить мужа в камень, «Наливала она чару зелена вина» (Гильф. 39) и опаивала его. Велент в отличие от Михайла Потыка отвергает все посулы кравчего, по сути же там и там показаны возможные реакции на искус - должная и недолжная, в конце концов, Велент привозит камень, а не обращается в него. Но на этом испытания его, как и у Михайла Потыка не заканчиваются. И хотя в эддической «Песни о Вёлунде», пряди о кузнеце Веленте, а также в разных вариантах сказки о Кощее Бессмертном и былины о Михайле Потыке выпадающие на долю героев испытания представлены по-разному, всё же можно усмотреть между ними не только отдельные сходства, но определённую структуру, вероятно, отражающую конкретную ритуальную практику, восходящую к некой древнеевропейской общности.
Стоит отметить, что Михайло Потык (Поток) выступает ещё главным героем былины о сорока каликах со каликою. Именно его (хотя и не всегда) эти странники избирают своим главою (атаманом), в других вариантах - Касьяна Михайловича (Ивановича, Степановича, Офонасьевича), Фому Ивановича, Самсона Колыбановича и др. В большинстве вариантов героя зовут Михайло Михайловичем (Ивановичем, иногда - Романовичем или Касьяновичем), порой он является просто спутником или братом Касьяна, играющего в этих случаях главную роль, но обычно именно на долю Михайла выпадают испытания, даже когда он не является предводителем калик.
Княгиня Апраксия (или Настасья-королевична) тщетно пыталается соблазнить красавца-паломника и ложно обвиняет его в краже, подложив ему серебряную чарку князя Владимира. Тогда товарищи его по своему завету «Копали во сыру землю по поесу, / Речист язык тенули теменем, / Очи ясныя - косицами, / Ретиво сердецюшко - промежду плеча». Но он каким-то образом оживает и исцеляется, в некоторых вариантах - благодаря помощи Миколы Можайского, двух ангелов или птички райской. Судя по всему, эта былина представляет собой разновидность предания о погребении героя заживо и возвращении его с того света, как и былина о женитьбе Михайла Потыка, даже имя героя в них по большей части совпадает.
Это подкрепляет соотнесение его с духовными (жреческими) функциями, которые и исполняют в былинах калики перехожие. В данной разновидности в связи с сопоставлением Михайла Потыка с Вёлундом-Велентом особенно привлекают варианты, в которой он спасается с помощью птички райской (Михайло Потык сын Иванович. Сорок калик со каликою (№ 53) // Песни, собранные П. Н. Рыбниковым: В 3 т. / Под ред. Б. Н. Путилова. Т. 1. Былины. - Петрозаводск: Карелия, 1989. - С. 341), а также те, в которых
Ишше стали судить его своим судом:
По локтям отсекать да руцьки белыя,
По колен отрубать да ножки резвыя…
(Сорок калик (№ 74) // Свод русского фольклора. Былины в 25 томах. Том 6. - СПб.: Наука; М.: Классика, 2011. - С. 413; Сорок калик со каликою (№ 239) // Архангельские былины и исторические песни, собранные А. Д. Григорьевым в 1899-1901 гг. с напевами, записанными посредством фонографа: В 3 т. Т. II. Ч. 3: Кулой. - СПб.: Тропа Троянова, 2003. - С. 213), что можно сопоставить с обезноживанием чудесного кузнеца. Вырывание же языка, очей и сердца с последующим исцелением можно сравнить с описаниями духовного преображения (посвящения) от сибирских шаманов до библейского пророка Исайи, а также Мухаммеда, чьей историей вдохновился А. С. Пушкин.
Рассматривая образ былинного Касьяна, который тоже зачастую предстаёт в качестве каличьего атамана, ещё Н. Мендельсон сопоставил его с образом святого Касьяна по одной древнерусской редакции «Слова о святом патриархе Феостирикте», где он заменяет названного патриарха. Там говорится, что «во младенчестве украдоша его демони и не отдаша его отцу, но отнесоша во своя жилища и воспита(ша) его». Делая предположение о том, что Касьян в недошедшем до нас древнерусском житии представлял тип святого, покаявшегося в былых демонических (волховских?) деяниях, Н. Мендельсон замечает, что «появление имени Касьяна в былине “О сорока каликах со каликою” нельзя, пожалуй, счесть случайным; оно легко могло зайти в былину из жития, когда понадобилось окрестить атамана каличьего круга, идущего замаливать грехи буйной молодости» (цит. по: Миллер В. О. К былине о сорока каликах со каликою // Журнал Министерства народного просвещения. Часть CCCXXIV (Июль 1899). - Спб: Типография «В. С. Балашев и Ко», 1899. - С. 482-483).
В одной из известных ему записей былины, приводимой выше (в которой, впрочем, героем выступает Михайло Михайловицёк):
Они клали тут заповеть да великую,
Да великую заповеть да цежолую:
«Мы пойдём веть нонь да в Ерусалим веть град
Ишша Осподу Богу помолитисе,
Во тешких-то грехах да нам проститисе…
(Сорок калик (№ 74) // Свод русского фольклора. Былины в 25 томах. Том 6. - С. 408; Сорок калик со каликою (№ 239) // Архангельские былины и исторические песни, собранные А. Д. Григорьевым… Т. II. - С. 208). Спустя сто лет исследователи также отмечают, что «В образе св. Касьяна, известном по восточнославянским легендам и сказкам, явно присутствуют демонические черты: несоразмерно большие веки, смертоносный взгляд («Касьян на что ни взглянет, всё вянет»), косоглазие («Касьян глазом косит»), дурной характер, злобность, связь с дьяволом и демонами, которыми он был украден в детстве (Касьян - сторож ада), а также завистливость, склочность, маленький рост (болг.) и др. [Прим.: По совокупности признаков Касьян может быть причислен к так называемым святым-демонам…] (Агапкина Т. А. Мифопоэтические основы славянского народного календаря. Весенне-летний цикл. - М.: Индрик, 2002. - С. 41).
По характеру вполне напоминает Вёлунда, имя которого родственно немецкому valand - чёрт. Сравни также воспитание Касьяна у демонов и обучение юного Велента у двергов, а также именование Вёлунда властителем альвов. А по замечанию П. Бессонова: «В противоположность другим богатырям, у которых знаем мы род и племя, отцов-матерей, рождение и родину, как известную местность, даже воспитание и повесть первых лет, - у Потыка не видим по песням ничего подобного…» (Бессонов П. А. Заметка // Песни, собранные П. В. Киреевским. Вып. 4. - М.: Типография А. Семена, 1862. - С. XXXVII). Возможно, это обстоятельство и повлияло на сближение и замену героя былины с Касьяном в некоторых вариантах.
Появление же в одном из вариантов Фомы Ивановича ([Михайло Потык сын Иванович] и сорок калик со каликою (№ 44) // Песни, собранные П. Н. Рыбниковым: В 3 т. / Под ред. Б. Н. Путилова. Т. 1. Былины. - Петрозаводск: Карелия, 1989. - С. 313) можно объяснить сопоставлением предания об оживлении героя с евангельским рассказом о воскрешении Иисуса Христа. Именно в данном варианте возвращение героя к жизни происходит при участии двух ангелов, как и в Евангелии от Иоанна (20:12), в котором ещё приводится рассказ о желании апостола Фомы лично убедиться в чуде (20:24-25), его же былинному тёзке пришлось испытать это лично на себе. Появление Самсона Колыбановича в другом варианте (Сорок калик (№ 171) // Свод русского фольклора. Былины в 25 томах. Том 2. - СПб.: Наука; М.: Классика, 2001. - С. 22), возможно, объясняется сопоставлением героя с ослеплённым из-за женского коварства библейским Самсоном.
А в целом, вариативность христианских мотивов в былине о сорока каликах от имён героя до его спасителей (Микола Можайский, ангелы, птичка райская) при устойчивом сюжетно-смысловом ядре, на мой взгляд, свидетельствует о позднейшем добавлении данных мотивов (точнее, этих форм). Впрочем, в былине о женитьбе Михайла Потыка наблюдалась вариативность языческих (общемифологических) мотивов, за которыми угадывалось (складывалось) единое смысловое ядро. Но это свидетельствует только о большей древности предания, отразившегося в таком многообразии.
Как уже упоминалось, сказки о схождении мужа в могилу вместе с умершей женой, оживлении её, последующей измене и убийстве мужа, оживлении его и казни предателей, известны у многих народов, например, можно указать немецкую сказку «Три змеиных листика» (№ 16 в собрании братьев Гримм). А вот в бретонской сказке «Волшебная роза» помимо оживления умершей жены и её последующей измены и казни имеется ещё эпизод, в котором слуга её нового мужа украл серебряное блюдо и подсунул его герою, тоже устроившемуся к тому на службу, героя за это приговаривают к расстрелу, но его оживляет товарищ. Таким образом, в ней сочетаются сюжеты обеих былин, связанных с Михайлом Потыком - о его женитьбе и о каликах.