ночная бессмыслица
Мама когда-то захотела, чтобы я поступала в технический лицей №173, лучшую школу в райончике.
Если бы я не поступила, то осталась бы в 82-й, которая никогда не выигрывала олимпиад. Я бы не полюбила так математику, не влюбилась бы в химию, не стала бы лояльна к украинскому языку (его преподавала Лидия Андреевна, бывшая учительница русского, которой пришлось переквалифицироваться после перестройки; ее бесстрастное отношение к предмету переломило ту ненависть, которую я испытывала к навязываемому украинскому в младших классах) и литературе. Я была бы отличницей-золотой олимпиадницей из обычной школы. Скорее всего, я бы поступила на филфак, потому что со мной бы не случилась моя гениальная химичка, Виктория Дмитриевна Ковалева, Ломоносова в девичестве. Маленькая, худенькая женщина тридцати, кажется, пяти лет, выглядевшая девчонкой, с огнем в глазах, страстная, эмоциональная, и если с ней близко общаться, то не полюбить химию было невозможно. Я общалась близко: в восьмом классе я пропустила семестр, у меня была тяжелая пневмония, дырка в легком, я ужасно отстала, и ВикДмит занималась со мной дополнительно, а когда она сказала, что все, я уже догнала и перегнала, я смущенно сказала, что хочу учиться по программе для олимпиадников. И ходила на нулевые уроки, на седьмые уроки, чтобы удивляться тому, как легко у меня получается решать сложные задачи для олимпиадников, и как радуется этому ВикДмит. Если бы ВикДмит преподавала математику, химию или информатику, я бы увлеклась именно этими предметами, и поступала бы на соответствующий факультет, но она преподавала химию, и я пошла на химфак, и получила шанс стать ученым средней руки, к концу вуза у меня было за плечами дофига конференций и три, кажется, публикации в международных журналах, но перед поступлением в аспирантуру я пила много (почти как сейчас), и играла в WoT, а потом вообще заболела, и в аспирантуру не поступила. И пошла в журналистику.
В лицее я имела шансы стать хорошим математиком, физиком, программистом: все это у меня получалось легко и с радостью, я побеждала в олимпиадах, но Виктория Дмитриевна была такая одна, и я стала химиком. Ну, по образованию, потому что уже все забыла. Я ужасный технарь по складу ума, гуманитарные науки мною воспринимаются как игрушка. Ну и еще плюс надо много запоминать, а запоминая наизусть формулы из радиохимии и физхимии на втором курсе я угробила себе память, очень сложно запомнить пару сотен страниц в ночь перед экзаменом, который нужно сдать на пятерку, иначе зашквар. У меня нет феноменальной памяти, у меня очень плохая память, особенно в последнее время, но в плане научных схем я отлично запоминаю логические последовательности и почти любую формулу могу вывести из любой.
Но вот сейчас я поступила на политологию и, судя по всему, на филфак тоже (в Луганске), и вот проверим, настолько ли я хороша как гуманитарий. Хотя мне кажется, что как гуманитарий я тоже ок, потому что, ну уж простите, гуманитарные науки давались мне настолько проще, чем точные, что поэтому-то и не были мне интересны. Что интересного в том, чтобы написать аналитический текст по «Войне и миру», если я его два раза перечитала с интересом? Там же все понятно. Ну да, а потом текст занимает первое место на олимпиаде, ну и что, это не достижение, это нещитово, там же и так все понятно.
В лицее меня ненавидели соученики. В лицее учились за бабло. От 27-го физматлицея наш технический лицей отличался тем, что находился в жопе. Харьковчане знают: Коминтерновский район, очень далеко от метро, джаст гугл «лицей №173». Зато это было близко к моему дому, всего-то километра полтора. А 27-й физматлицей - в центре города, надо было ехать на метро и еще идти. Родители побоялись. 27-й был моей несбыточной мечтой в старших классах. Потому что там учились по-настоящему умные, а в нашем лицее умная была только я. Это уже сильно позже я поняла, что уровень нашего 173-го лицея был довольно высок. 100%-е поступление в вузы, все такое. Но мне, зануде, отличнице и олимпиаднице в бедной одежде, было очень одиноко.
В школе, до 7-го класса, когда я перевелась, я была любимицей класса. Влада, невозможная красавица Владлена Трухачева, удивительное существо: великолепная тоненькая кареглазая блондинка, чемпион по тхэквандо, неглупая и при этом очень человечная девочка была королевой, а я, совершенно не мешая ей, - андрогинным харизматичным лидером. Прикиньте, в младшей-средней школе андрогинный харизматичный лидер - вполне реальная фигура, это сейчас бы я не поверила, а тогда вокруг меня была куча прекрасных мальчишек и девчонок, мы дружили, и я организовала среди них подпольную ячейку Коммунистической партии Советского Союза, который мы планировали возродить. Красными фломастерами рисовали на альбомных листах воззвания, клеили их пластилином на стены домов. Это было прекрасно. Я была здоровым (ок, почти здоровым: второй и третий класс - на надомном обучении, в основном по больницам, но все равно одноклассники все это время со мной общались) и ОТЛИЧНО СОЦИАЛИЗИРОВАННЫМ ребенком. Думаю, если бы я осталась в школе, то с успехом поступила бы на какой-нибудь филфак, а потом все так же попала бы в журналистику. В конце-то концов, диплом у меня лежит чисто для варианта, когда мне нужно на какую-то официальную работу оформиться. Тогда я приношу его такая: дааа, магистр квантовой химии, красный диплом, такая вся крутая, умереть-не встать.
Но случилось по-другому: родители сказали, что я слишком умная, и мне нужна не обычная школа, а лицей. Я поплакала и согласилась, параллельно увела за собой в тот же лицей шесть человек из своего класса (говорю же, харизматичный лидер). Как надо мной с моей усвоенной манерой поведения, легкой, детской и андрогинной, с моей дешевенькой одеждой, ржали - это умереть и не встать. Первые полгода я все время плакала и хотела умереть или тяжело заболеть, чтобы не ходить в школу. Мне повезло, я сломала позвоночник, и еще полгода спокойно училась в больнице. К лету выздоровела, в сентябре снова пошла в школу, меня снова начали травить, я снова начала плакать в школьном туалете (тут одно из самых жутких воспоминаний детства; вот эти кабинки, которые не до потолка, и ржущие одноклассницы забираются на подоконник, чтобы сверху глянуть, как там внутри кабинки плачет дура Долгарева). Там пневмония еще на семестр, а дальше Виктория Дмитриевна головного мозга. И я как-то сделала очень просто, я развидела своих одноклассников, я видела только Викторию Дмитриевну и сокомандников по олимпиадам, и математику я еще видела, и физику, и информатику, и русскую еще литературу (на ней я могла делать домашнее задание, скажем, по физике, а потом встать и вдохновенно пол-урока отвечать на вопрос). А одноклассников у меня не было, и никого больше не было, до самого универа. Была изредка по пятницам литературная студия, и там девочка Даша, с которой мы дружили, но там оно все было слишком чуждое. Я приходила с сугубо утилитарной целью: услышать, что вот здесь у меня стихи получились плохо, а вот здесь хорошо, и чтобы дальше пытаться делать хорошо. У меня вообще вся школа с седьмого по одиннадцатый класс была про то, чтобы делать хорошо. Про то, чтобы радоваться и быть счастливой, было как-то непонятно. Разве что в деревне, в Белгородской области, где по вечерам мы шли с речки, и была только мама с братом, и папа по выходным, и молочный туман, и степь с холмами, и запах травы, и дома потом парное молоко, а наутро - бегать по хвойному лесу, и собирать полевые цветы, и жить. Это было лето и счастье, а остальной год был совсем про другое.
Много лет потом я лечила этот лицей, чуждость свою лечила, неумение общаться с людьми, ох господи, как же я лечила это неумение общаться! То, что у других было прошито с детства, у меня было выбито напрочь, и я до сих пор с каким-то изумлением спрашиваю: «почему?» на какие-то сами собой разумеющиеся вещи.
Ох мама-мама, хорошая ты у меня, но что бы тебе было не оставить меня в старой школе, где меня бы все любили, а в институт я бы и так поступила, я вот в третий уже поступаю, мамочка.
Запись сделана с помощью m.livejournal.com.
Если бы я не поступила, то осталась бы в 82-й, которая никогда не выигрывала олимпиад. Я бы не полюбила так математику, не влюбилась бы в химию, не стала бы лояльна к украинскому языку (его преподавала Лидия Андреевна, бывшая учительница русского, которой пришлось переквалифицироваться после перестройки; ее бесстрастное отношение к предмету переломило ту ненависть, которую я испытывала к навязываемому украинскому в младших классах) и литературе. Я была бы отличницей-золотой олимпиадницей из обычной школы. Скорее всего, я бы поступила на филфак, потому что со мной бы не случилась моя гениальная химичка, Виктория Дмитриевна Ковалева, Ломоносова в девичестве. Маленькая, худенькая женщина тридцати, кажется, пяти лет, выглядевшая девчонкой, с огнем в глазах, страстная, эмоциональная, и если с ней близко общаться, то не полюбить химию было невозможно. Я общалась близко: в восьмом классе я пропустила семестр, у меня была тяжелая пневмония, дырка в легком, я ужасно отстала, и ВикДмит занималась со мной дополнительно, а когда она сказала, что все, я уже догнала и перегнала, я смущенно сказала, что хочу учиться по программе для олимпиадников. И ходила на нулевые уроки, на седьмые уроки, чтобы удивляться тому, как легко у меня получается решать сложные задачи для олимпиадников, и как радуется этому ВикДмит. Если бы ВикДмит преподавала математику, химию или информатику, я бы увлеклась именно этими предметами, и поступала бы на соответствующий факультет, но она преподавала химию, и я пошла на химфак, и получила шанс стать ученым средней руки, к концу вуза у меня было за плечами дофига конференций и три, кажется, публикации в международных журналах, но перед поступлением в аспирантуру я пила много (почти как сейчас), и играла в WoT, а потом вообще заболела, и в аспирантуру не поступила. И пошла в журналистику.
В лицее я имела шансы стать хорошим математиком, физиком, программистом: все это у меня получалось легко и с радостью, я побеждала в олимпиадах, но Виктория Дмитриевна была такая одна, и я стала химиком. Ну, по образованию, потому что уже все забыла. Я ужасный технарь по складу ума, гуманитарные науки мною воспринимаются как игрушка. Ну и еще плюс надо много запоминать, а запоминая наизусть формулы из радиохимии и физхимии на втором курсе я угробила себе память, очень сложно запомнить пару сотен страниц в ночь перед экзаменом, который нужно сдать на пятерку, иначе зашквар. У меня нет феноменальной памяти, у меня очень плохая память, особенно в последнее время, но в плане научных схем я отлично запоминаю логические последовательности и почти любую формулу могу вывести из любой.
Но вот сейчас я поступила на политологию и, судя по всему, на филфак тоже (в Луганске), и вот проверим, настолько ли я хороша как гуманитарий. Хотя мне кажется, что как гуманитарий я тоже ок, потому что, ну уж простите, гуманитарные науки давались мне настолько проще, чем точные, что поэтому-то и не были мне интересны. Что интересного в том, чтобы написать аналитический текст по «Войне и миру», если я его два раза перечитала с интересом? Там же все понятно. Ну да, а потом текст занимает первое место на олимпиаде, ну и что, это не достижение, это нещитово, там же и так все понятно.
В лицее меня ненавидели соученики. В лицее учились за бабло. От 27-го физматлицея наш технический лицей отличался тем, что находился в жопе. Харьковчане знают: Коминтерновский район, очень далеко от метро, джаст гугл «лицей №173». Зато это было близко к моему дому, всего-то километра полтора. А 27-й физматлицей - в центре города, надо было ехать на метро и еще идти. Родители побоялись. 27-й был моей несбыточной мечтой в старших классах. Потому что там учились по-настоящему умные, а в нашем лицее умная была только я. Это уже сильно позже я поняла, что уровень нашего 173-го лицея был довольно высок. 100%-е поступление в вузы, все такое. Но мне, зануде, отличнице и олимпиаднице в бедной одежде, было очень одиноко.
В школе, до 7-го класса, когда я перевелась, я была любимицей класса. Влада, невозможная красавица Владлена Трухачева, удивительное существо: великолепная тоненькая кареглазая блондинка, чемпион по тхэквандо, неглупая и при этом очень человечная девочка была королевой, а я, совершенно не мешая ей, - андрогинным харизматичным лидером. Прикиньте, в младшей-средней школе андрогинный харизматичный лидер - вполне реальная фигура, это сейчас бы я не поверила, а тогда вокруг меня была куча прекрасных мальчишек и девчонок, мы дружили, и я организовала среди них подпольную ячейку Коммунистической партии Советского Союза, который мы планировали возродить. Красными фломастерами рисовали на альбомных листах воззвания, клеили их пластилином на стены домов. Это было прекрасно. Я была здоровым (ок, почти здоровым: второй и третий класс - на надомном обучении, в основном по больницам, но все равно одноклассники все это время со мной общались) и ОТЛИЧНО СОЦИАЛИЗИРОВАННЫМ ребенком. Думаю, если бы я осталась в школе, то с успехом поступила бы на какой-нибудь филфак, а потом все так же попала бы в журналистику. В конце-то концов, диплом у меня лежит чисто для варианта, когда мне нужно на какую-то официальную работу оформиться. Тогда я приношу его такая: дааа, магистр квантовой химии, красный диплом, такая вся крутая, умереть-не встать.
Но случилось по-другому: родители сказали, что я слишком умная, и мне нужна не обычная школа, а лицей. Я поплакала и согласилась, параллельно увела за собой в тот же лицей шесть человек из своего класса (говорю же, харизматичный лидер). Как надо мной с моей усвоенной манерой поведения, легкой, детской и андрогинной, с моей дешевенькой одеждой, ржали - это умереть и не встать. Первые полгода я все время плакала и хотела умереть или тяжело заболеть, чтобы не ходить в школу. Мне повезло, я сломала позвоночник, и еще полгода спокойно училась в больнице. К лету выздоровела, в сентябре снова пошла в школу, меня снова начали травить, я снова начала плакать в школьном туалете (тут одно из самых жутких воспоминаний детства; вот эти кабинки, которые не до потолка, и ржущие одноклассницы забираются на подоконник, чтобы сверху глянуть, как там внутри кабинки плачет дура Долгарева). Там пневмония еще на семестр, а дальше Виктория Дмитриевна головного мозга. И я как-то сделала очень просто, я развидела своих одноклассников, я видела только Викторию Дмитриевну и сокомандников по олимпиадам, и математику я еще видела, и физику, и информатику, и русскую еще литературу (на ней я могла делать домашнее задание, скажем, по физике, а потом встать и вдохновенно пол-урока отвечать на вопрос). А одноклассников у меня не было, и никого больше не было, до самого универа. Была изредка по пятницам литературная студия, и там девочка Даша, с которой мы дружили, но там оно все было слишком чуждое. Я приходила с сугубо утилитарной целью: услышать, что вот здесь у меня стихи получились плохо, а вот здесь хорошо, и чтобы дальше пытаться делать хорошо. У меня вообще вся школа с седьмого по одиннадцатый класс была про то, чтобы делать хорошо. Про то, чтобы радоваться и быть счастливой, было как-то непонятно. Разве что в деревне, в Белгородской области, где по вечерам мы шли с речки, и была только мама с братом, и папа по выходным, и молочный туман, и степь с холмами, и запах травы, и дома потом парное молоко, а наутро - бегать по хвойному лесу, и собирать полевые цветы, и жить. Это было лето и счастье, а остальной год был совсем про другое.
Много лет потом я лечила этот лицей, чуждость свою лечила, неумение общаться с людьми, ох господи, как же я лечила это неумение общаться! То, что у других было прошито с детства, у меня было выбито напрочь, и я до сих пор с каким-то изумлением спрашиваю: «почему?» на какие-то сами собой разумеющиеся вещи.
Ох мама-мама, хорошая ты у меня, но что бы тебе было не оставить меня в старой школе, где меня бы все любили, а в институт я бы и так поступила, я вот в третий уже поступаю, мамочка.
Запись сделана с помощью m.livejournal.com.