(no subject)
Недавно, значит, я вернулась с Эйре.
Там говорили пятистопным ямбом.
И я пообещала всем тогда,
что если буду я писать отчет,
то ямбом, сука, ямбом. Вот, пишу.
Мы с дорогим камрадом Журавлевым
играли ебанутых близнецов.
Я Лиан Линч, а он был Патрик Линч.
И, значит, нам там было по пятнадцать.
Держите, дальше вот пойдет отчет.
Внимание, ребята. НЕ СТИХИ.
Тут не стихи и даже не поэма.
А то, что, сука, пятистопным ямбом,
так по приколу лобзиком. Ну вот.
Так говорят: где Линчи, там и смех.
И правда, с братом мы всегда смеялись.
Мы выросли в семье главы
артели рыбаков, наш добрый папа
все время уходил надолго в море.
Но мы его любили больше всех -
характером уж точно удались
скорей в него, чем в мать. Она была
улыбчива, однако же кротка.
Отец был русым, мать черноволосой,
так же, как наша старшая сестра.
Мы с братом оба рыжиками были,
как будто солнце нас поцеловало.
Еще всегда нам снились сны о море,
с тех пор, как мы запомнили себя.
Во сне всегда бывало море добрым,
не хуже, чем объятья материнских
заботливых и любящих ладоней.
Отец же в море нас с собой не брал.
Учительница в нашей местной школе
учила счету нас, письму, еще
рассказывала, как устроен мир.
Мол, Лондон тут, а Дублин тут, а здесь -
лежит Америка (а там живут индейцы),
а если к югу долго-долго плыть,
то будет Африка, где баобабы,
и негры, и огромные слоны.
И мы мечтали с Патриком уехать
к индейцам (или неграм, может быть),
не зря про нас с братишкой говорили -
мол, у близняшек голова одна,
и сердце беспокойное такое
одно, похоже, бьется на двоих.
И мы пытались даже заработать -
вот, Патрик даже в пабе помогал,
и я бы, верно, тоже помогала,
да только девочкам туда нельзя.
Так вечно мать с сестренкой говорили.
Мы так хотели в море - чтобы плыть,
чтоб долго-долго были только волны,
и чтобы все на свете повидать.
А все смеялись и считали блажью,
но если честно, знала я всегда,
что в городке Аллихисе нам тесно.
И если говорила мне сестра -
мол, счастье девичье суть муж и дети,
семья, покой и пламя в очаге,
то я никак понять-то не могла:
ведь если люди разные такие,
зачем же счастье нам на всех одно?
Когда приехал в город археолог,
из Дублина ученый человек,
он принялся за поиски курганов,
где были древние захороненья.
И все в Аллихисе его боялись:
мол, старые-то кости для чего
тревожить, как бы там чего не вышло.
А мы с ученым быстро сговорились:
мол, он нам денег даст - как раз на то,
чтоб два билета в Африку купить,
а мы его проводим на курган,
да и копать ему еще поможем.
Мы с братом вечно бегали в лесах,
про нас соседи вечно говорили:
мол, поутру близняшек рыжих Линч
приводят феи, за ухо держа,
приплачивают матери за то,
чтоб нас домой забрали наконец-то!
Да только враки это все, ведь фей
мы не видали даже никогда.
Так вот, ну, значит, бегали в лесах,
а потому мы знали все курганы,
да тихо провести не удалось -
когда уже мы начали копать,
пришла толпа рассерженных соседей.
Ученого из Дублина они
за лацканы хватали и кричали,
мол, старый холм раскапывать негоже.
Ну, в общем, хорошо, что мы сбежали,
а то бы нас шанахи заругал.
Сказитель-то заезжий, он как раз
гостил у наших, надо же, соседей.
Ну а потом, когда ушли оттуда
ученые и жители, то мы
прокрались посмотреть-то на раскопки.
Забрались, значит, в вырытый курган,
ну а оттуда как возникнет тетка,
такая злая! И кричит: «Вы что!
Зачем пришли сюда? Кого тревожить?».
А я возьми да ляпни: «Посмотреть!».
Она шипит такая: «Посмотреть?
Так больше ничего ты не увидишь!».
И я глаза закрыла - а открыть
Никак совсем их больше не выходит.
Я как заплачу! Брат меня повел
в деревню, там прабабушка-знахарка
да надо мной рябиной провела,
и слепота в минуту ту же спала.
Рябина, верно, отгоняет ши.
Ну, фей, в холмах которые живут.
Вот тут-то все и стали говорить,
что, верно, беспокойные близняшки
и вправду больше с феями проводят
часов, чем у родной своей семьи.
Тогда-то к нам заезжий мистер Митчелл,
из Эдинбурга, вишь, большой ученый,
и подошел расспрашивать о сказках.
Я рассказала парочку, что знала,
а тут и Патрик подошел как раз.
И мистер Митчелл нас с собой повел,
да прямо в лес. Не знаем, как пошли. (*)
А там, в лесу…
Не помню, как уснула.
Мне снился сон: как мы садимся в лодку,
как уплываем в лодке по реке,
и как на дно уходит наша лодка,
а мы плывем все дальше, и в воде
совсем свободно дышим, словно рыбы.
А после ощущаем привкус соли,
спускаемся все глубже, глубже, глубже,
и страшно нам - поскольку глубина
огромней и бездоннее, чем все,
что раньше мы могли себе представить.
И видим деву мы. Она стоит,
и от нее огромный светлый круг,
и мы туда спускаемся. Вокруг
к нам тянутся белеющие руки
утопленников. Сотни, сотни их,
но нам не страшно, ибо дева рядом.
Тут мы проснулись, а вокруг стоят
огромные и жуткие фигуры,
и кажется: меняется трава,
земля и небо. Говорит один:
мол, кто они и что они такие,
давайте мы, наверно, их съедим.
Тогда другой ответствовал ему:
мол, есть в них наша кровь, они есть дети
от той же Вечной Матери, что мы,
они - стихия, порожденье Бездны,
они - фомор, единый ныне в двух.
Король лесов, полей, лугов, оленей
нам дал тогда неуязвимость к пулям,
король ручьев, и рек, и всех потоков
нам даровал неуязвимость к яду,
а Кость Земли, чье имя Каллеах,
сказала: я возьму вас в обученье,
коль не боитесь - приходите позже.
И нас фоморы повели с собой,
и нас они своим назвали братом.
(А мы же говорили, что у нас
одна башка - и сердце - на двоих).
Домой вернувшись, встретили отца,
и он сознался: мол, пятнадцать лет
назад он полюбил морскую Бездну,
а позже нас подкинули ему
в корзинке.
Тут-то нас позвала Пегги,
была такая, тоже из детей,
мол, говорит, желает видеть вас
уже вполне известная вам дама.
Ну а отец пошел тогда за нами,
мол, близнецов своих не отпущу.
И в дом, куда звала нас с братом Пегги,
ввалился с нами. Там же Каллеах
гостей встречала. И ему велела
сидеть на месте, с места не сходя.
Там были мы, и Пегги, и отец,
еще там был кузнец, что в обученье
хотел пойти к самой-то Каллеах.
Она же всем из нас велела так -
мол, дайте мне по косточке своей,
сумеете на деле доказать,
что не боитесь боли вы и крови,
тогда пойдете дальше.
Если ж нет -
забудете, как сон вы, все, что было.
Отец не стал. Не стала Пегги тоже.
Кузнец бесстрашно палец отрубил.
Я тоже. Я ужасно не хотела
домой вернуться и забыть про все.
А брат не стал. Сказал: «Не доверяю
я ведьме этой, если хочешь, Лиан,
сама мне этот палец отруби».
Я отрубила. Я-то не боялась.
Тогда сказала так нам Каллеах:
«Вы, верно, нашей крови - докажите ж
на деле это. Тот, кто есть стихия,
что человечьи жизни для него?
Пять лет еще ли, десять, пятьдесят, -
мгновение пред вечностью. И вы,
уж если наши - докажите, что
и вправду понимаете всю бренность
людского тела. А не то - назад
идите, коль не поняли урока».
И, указав, на Пегги и отца,
сказала мне: убей любого ты.
На выбор. Брат же твой убьет второго.
И я молчала долго, а потом
сказала так: «Да, человечья жизнь
и вправду тлен. Но есть на свете я.
И, если что-то остается важным,
то лишь мои желанья. Потому
таким тебе держу я свой ответ:
я не убью сейчас ни одного,
поскольку не хочу я убивать.
И нет важнее мне соображенья».
И Кость Земли, чье имя Каллеах,
смеялась долго и вложила нож
в ладони брату моему, и тоже
велела, чтоб убил он одного.
А брат сказал, что он уже решил,
и нож всадил он в горло кузнецу,
которого решила Каллеах
к себе уж точно взять в ученики.
И Каллеах смеялась, а потом
ученику дыру закрыла в горле,
и он поднялся. А потом она
сказала: «Будет толк из ребятишек.
Пожалуй, что я их возьмусь учить».
…Про нас такой ответ держала Бездна:
мол, вы, ребята, только заготовки,
а для чего - я не пойму сама.
Пусть Индух вам назначит испытанье,
король морских просторов, а затем
решите, что получится из вас.
И собрались фоморы, и решили
нам дать сто лет. Творите, что хотите.
Творите в мире хаос и войну,
все это - лишь забавы для детей,
что целый мир в игрушку получили.
Какой там ныне год у нас? Тринадцать?
А век - двадцатый? Ну, давайте, дети.
Вот, года через два и приступайте.
А я сказала Патрику, что мы
Америку не будем обижать,
поскольку там индейцы. И вот так
мы воплотили сны свои о море,
и множество дорог открылось нам. (**)
…Когда задашь вопрос ты - что такое
стихией быть, то я тебе отвечу,
что это - быть свободным и бесстрашным,
и знать, что значишь что-то только ты,
и что твои желанья - это мир.
Но плохо человеческий язык
к подобным объясненьям приспособлен…
(*) По жизни: в общем, нереспект Иладхе.
Ну нахрена же было кастовать!
Ну мы б и так с тобою бы пошли,
а что и это ямбом я пишу,
простите, не могу остановиться).
(**) Тут, в общем, очень многое не влезло,
к примеру, битва сидов и фоморов,
но я, во-первых, спутаю все нахрен,
а во-вторых, мне лень уже писать.
А как мы археологу вставляли
котенка вместо сердца, и еще
как мы сожрали Бресса - это будет,
пожалуй, в прозе. Тоже, в общем, лень.
Там говорили пятистопным ямбом.
И я пообещала всем тогда,
что если буду я писать отчет,
то ямбом, сука, ямбом. Вот, пишу.
Мы с дорогим камрадом Журавлевым
играли ебанутых близнецов.
Я Лиан Линч, а он был Патрик Линч.
И, значит, нам там было по пятнадцать.
Держите, дальше вот пойдет отчет.
Внимание, ребята. НЕ СТИХИ.
Тут не стихи и даже не поэма.
А то, что, сука, пятистопным ямбом,
так по приколу лобзиком. Ну вот.
Так говорят: где Линчи, там и смех.
И правда, с братом мы всегда смеялись.
Мы выросли в семье главы
артели рыбаков, наш добрый папа
все время уходил надолго в море.
Но мы его любили больше всех -
характером уж точно удались
скорей в него, чем в мать. Она была
улыбчива, однако же кротка.
Отец был русым, мать черноволосой,
так же, как наша старшая сестра.
Мы с братом оба рыжиками были,
как будто солнце нас поцеловало.
Еще всегда нам снились сны о море,
с тех пор, как мы запомнили себя.
Во сне всегда бывало море добрым,
не хуже, чем объятья материнских
заботливых и любящих ладоней.
Отец же в море нас с собой не брал.
Учительница в нашей местной школе
учила счету нас, письму, еще
рассказывала, как устроен мир.
Мол, Лондон тут, а Дублин тут, а здесь -
лежит Америка (а там живут индейцы),
а если к югу долго-долго плыть,
то будет Африка, где баобабы,
и негры, и огромные слоны.
И мы мечтали с Патриком уехать
к индейцам (или неграм, может быть),
не зря про нас с братишкой говорили -
мол, у близняшек голова одна,
и сердце беспокойное такое
одно, похоже, бьется на двоих.
И мы пытались даже заработать -
вот, Патрик даже в пабе помогал,
и я бы, верно, тоже помогала,
да только девочкам туда нельзя.
Так вечно мать с сестренкой говорили.
Мы так хотели в море - чтобы плыть,
чтоб долго-долго были только волны,
и чтобы все на свете повидать.
А все смеялись и считали блажью,
но если честно, знала я всегда,
что в городке Аллихисе нам тесно.
И если говорила мне сестра -
мол, счастье девичье суть муж и дети,
семья, покой и пламя в очаге,
то я никак понять-то не могла:
ведь если люди разные такие,
зачем же счастье нам на всех одно?
Когда приехал в город археолог,
из Дублина ученый человек,
он принялся за поиски курганов,
где были древние захороненья.
И все в Аллихисе его боялись:
мол, старые-то кости для чего
тревожить, как бы там чего не вышло.
А мы с ученым быстро сговорились:
мол, он нам денег даст - как раз на то,
чтоб два билета в Африку купить,
а мы его проводим на курган,
да и копать ему еще поможем.
Мы с братом вечно бегали в лесах,
про нас соседи вечно говорили:
мол, поутру близняшек рыжих Линч
приводят феи, за ухо держа,
приплачивают матери за то,
чтоб нас домой забрали наконец-то!
Да только враки это все, ведь фей
мы не видали даже никогда.
Так вот, ну, значит, бегали в лесах,
а потому мы знали все курганы,
да тихо провести не удалось -
когда уже мы начали копать,
пришла толпа рассерженных соседей.
Ученого из Дублина они
за лацканы хватали и кричали,
мол, старый холм раскапывать негоже.
Ну, в общем, хорошо, что мы сбежали,
а то бы нас шанахи заругал.
Сказитель-то заезжий, он как раз
гостил у наших, надо же, соседей.
Ну а потом, когда ушли оттуда
ученые и жители, то мы
прокрались посмотреть-то на раскопки.
Забрались, значит, в вырытый курган,
ну а оттуда как возникнет тетка,
такая злая! И кричит: «Вы что!
Зачем пришли сюда? Кого тревожить?».
А я возьми да ляпни: «Посмотреть!».
Она шипит такая: «Посмотреть?
Так больше ничего ты не увидишь!».
И я глаза закрыла - а открыть
Никак совсем их больше не выходит.
Я как заплачу! Брат меня повел
в деревню, там прабабушка-знахарка
да надо мной рябиной провела,
и слепота в минуту ту же спала.
Рябина, верно, отгоняет ши.
Ну, фей, в холмах которые живут.
Вот тут-то все и стали говорить,
что, верно, беспокойные близняшки
и вправду больше с феями проводят
часов, чем у родной своей семьи.
Тогда-то к нам заезжий мистер Митчелл,
из Эдинбурга, вишь, большой ученый,
и подошел расспрашивать о сказках.
Я рассказала парочку, что знала,
а тут и Патрик подошел как раз.
И мистер Митчелл нас с собой повел,
да прямо в лес. Не знаем, как пошли. (*)
А там, в лесу…
Не помню, как уснула.
Мне снился сон: как мы садимся в лодку,
как уплываем в лодке по реке,
и как на дно уходит наша лодка,
а мы плывем все дальше, и в воде
совсем свободно дышим, словно рыбы.
А после ощущаем привкус соли,
спускаемся все глубже, глубже, глубже,
и страшно нам - поскольку глубина
огромней и бездоннее, чем все,
что раньше мы могли себе представить.
И видим деву мы. Она стоит,
и от нее огромный светлый круг,
и мы туда спускаемся. Вокруг
к нам тянутся белеющие руки
утопленников. Сотни, сотни их,
но нам не страшно, ибо дева рядом.
Тут мы проснулись, а вокруг стоят
огромные и жуткие фигуры,
и кажется: меняется трава,
земля и небо. Говорит один:
мол, кто они и что они такие,
давайте мы, наверно, их съедим.
Тогда другой ответствовал ему:
мол, есть в них наша кровь, они есть дети
от той же Вечной Матери, что мы,
они - стихия, порожденье Бездны,
они - фомор, единый ныне в двух.
Король лесов, полей, лугов, оленей
нам дал тогда неуязвимость к пулям,
король ручьев, и рек, и всех потоков
нам даровал неуязвимость к яду,
а Кость Земли, чье имя Каллеах,
сказала: я возьму вас в обученье,
коль не боитесь - приходите позже.
И нас фоморы повели с собой,
и нас они своим назвали братом.
(А мы же говорили, что у нас
одна башка - и сердце - на двоих).
Домой вернувшись, встретили отца,
и он сознался: мол, пятнадцать лет
назад он полюбил морскую Бездну,
а позже нас подкинули ему
в корзинке.
Тут-то нас позвала Пегги,
была такая, тоже из детей,
мол, говорит, желает видеть вас
уже вполне известная вам дама.
Ну а отец пошел тогда за нами,
мол, близнецов своих не отпущу.
И в дом, куда звала нас с братом Пегги,
ввалился с нами. Там же Каллеах
гостей встречала. И ему велела
сидеть на месте, с места не сходя.
Там были мы, и Пегги, и отец,
еще там был кузнец, что в обученье
хотел пойти к самой-то Каллеах.
Она же всем из нас велела так -
мол, дайте мне по косточке своей,
сумеете на деле доказать,
что не боитесь боли вы и крови,
тогда пойдете дальше.
Если ж нет -
забудете, как сон вы, все, что было.
Отец не стал. Не стала Пегги тоже.
Кузнец бесстрашно палец отрубил.
Я тоже. Я ужасно не хотела
домой вернуться и забыть про все.
А брат не стал. Сказал: «Не доверяю
я ведьме этой, если хочешь, Лиан,
сама мне этот палец отруби».
Я отрубила. Я-то не боялась.
Тогда сказала так нам Каллеах:
«Вы, верно, нашей крови - докажите ж
на деле это. Тот, кто есть стихия,
что человечьи жизни для него?
Пять лет еще ли, десять, пятьдесят, -
мгновение пред вечностью. И вы,
уж если наши - докажите, что
и вправду понимаете всю бренность
людского тела. А не то - назад
идите, коль не поняли урока».
И, указав, на Пегги и отца,
сказала мне: убей любого ты.
На выбор. Брат же твой убьет второго.
И я молчала долго, а потом
сказала так: «Да, человечья жизнь
и вправду тлен. Но есть на свете я.
И, если что-то остается важным,
то лишь мои желанья. Потому
таким тебе держу я свой ответ:
я не убью сейчас ни одного,
поскольку не хочу я убивать.
И нет важнее мне соображенья».
И Кость Земли, чье имя Каллеах,
смеялась долго и вложила нож
в ладони брату моему, и тоже
велела, чтоб убил он одного.
А брат сказал, что он уже решил,
и нож всадил он в горло кузнецу,
которого решила Каллеах
к себе уж точно взять в ученики.
И Каллеах смеялась, а потом
ученику дыру закрыла в горле,
и он поднялся. А потом она
сказала: «Будет толк из ребятишек.
Пожалуй, что я их возьмусь учить».
…Про нас такой ответ держала Бездна:
мол, вы, ребята, только заготовки,
а для чего - я не пойму сама.
Пусть Индух вам назначит испытанье,
король морских просторов, а затем
решите, что получится из вас.
И собрались фоморы, и решили
нам дать сто лет. Творите, что хотите.
Творите в мире хаос и войну,
все это - лишь забавы для детей,
что целый мир в игрушку получили.
Какой там ныне год у нас? Тринадцать?
А век - двадцатый? Ну, давайте, дети.
Вот, года через два и приступайте.
А я сказала Патрику, что мы
Америку не будем обижать,
поскольку там индейцы. И вот так
мы воплотили сны свои о море,
и множество дорог открылось нам. (**)
…Когда задашь вопрос ты - что такое
стихией быть, то я тебе отвечу,
что это - быть свободным и бесстрашным,
и знать, что значишь что-то только ты,
и что твои желанья - это мир.
Но плохо человеческий язык
к подобным объясненьям приспособлен…
(*) По жизни: в общем, нереспект Иладхе.
Ну нахрена же было кастовать!
Ну мы б и так с тобою бы пошли,
а что и это ямбом я пишу,
простите, не могу остановиться).
(**) Тут, в общем, очень многое не влезло,
к примеру, битва сидов и фоморов,
но я, во-первых, спутаю все нахрен,
а во-вторых, мне лень уже писать.
А как мы археологу вставляли
котенка вместо сердца, и еще
как мы сожрали Бресса - это будет,
пожалуй, в прозе. Тоже, в общем, лень.