(no subject)
В моей школе были разные уроки литературы.
Одним предметом была всемирная и русская литература. На уроках русской литературы писатели и поэты мужского пола представлялись или как великие, как Пушкин, Толстой, Достоевский, или как необыкновенно талантливые, но рано погибшие, как Есенин, Лермонтов или Маяковский. Эпитеты поскромнее давались женщинам (Цветаевой, чей «Реквием» я перечитываю до сих пор, в отличии от - святататство! - Пушкина, Лермонтова или Есенина), драматургам (Чехову, Гоголю), русскоязычным украинцам (опять Гоголь, Булгаков) или уехавшим (Бродскому, Набокову). На тех же уроках мы очень поверхностно проходили попурри из исторической и всемирной литературы: «Слово о полку Игореве» чередовалось с «Над пропастью во ржи» и французской литературой разных эпох, от Бальзака и Стендаля через Ремарка к Саган. Про большинство интересных мне в молодости книг, не считая Набокова, в школе так и не рассказали: трилогия Вагнеров, джаз Кортасара, мировая научная фантастика, и так далее.
Основное, что я помню из уроков по русской литературе (как и из книг) - это то, каким унылым и безинициативным (чем именно - пропуск, чтобы без ругательств) являлось большинство героев длинных произведений: Онегин, Печорин, Мышкин, Рогожин, Вронский, Болконский (уж про Обломова вообще не будем), да и женщины тоже: Анна Каренина, Настасья Филипповна, Наташа Ростова. Только бессмысленно самоубиваться или мочить других (дуэли, поножовщина, война, что там еще) у них получалось бодро, решительно и вдохновенно, а все остальное тянулось, и тянулось, и тянулось бесконечными псевдостраданиями перетекающими от бездействия в настоящие страдания и обратно. А могли бы освоить третий и пятый иностранный язык, развивать науку, заботиться о бездомных детях, написать детективный роман, посадить сад, учиться архитектуре, проталкивать отмену крепостного права, и много чего еще, на что мне нередко не хватает времени.
Другим предметом, уже на другом (украинском) языке, была украинская литература. Восемь лет несколько раз в неделю мы читали и обсуждали свидетельства очевидцев и тех, кто их собрал: о крепостном праве с точки зрения крепостных; о голодоморе с точки зрения тех, кого морили; о репрессиях от репрессированных; о ссылке от ссыльных; о сотнях способов геноцида, которые изобрела сначала российская, а потом советская империя по отношению к народам своих колоний. Простыми словами, из-за ужаса которых не всегда можно было дочитать до конца страницу, и редко можно было дочитать до конца роман. Тысячи и тысячи голосов наших предков разных поколений, которые через это прошли, пережили или не пережили, но оставили после себя свои слова. И, посреди этого кошмара, пронзительно - про любовь, не ту, в которой ревность до поножовщины или танцевать всегда пожалуйста, а сказать лишнее страшно, а ту, в которой каждая минута с любимым человеком, пока он просто жив и рядом - счастье, что в любое момент может прерваться.* Про любовь к детям: и живым, и пропавшим, и уехавшим на заработки, и погибшим, которых ничего ценнее и роднее нет (где в русской литературе про любовь к детям? даже про Анну Каренину приходится догадываться, что она их любила). Про сказочную, волшебную природу, музыку и культуру, которой напитываешься в детстве, как компотом, что наливают тебе без ограничений любимые люди и любимые места, и только потом, когда у взрослого тебя все это отбирают, осознаешь и магию, и красоту, и сладость.** Про борьбу за себя и за тот лучший мир, которого нет, и скоро не будет, но они все равно пытаются за него бороться, не опуская рук. Про работу, когда после той рутины, в которую тебя запрягли, ты что-то еще кропотливо пишешь, и учишь, и делаешь не для себя, не для увековечивания звонких, но пустых церковных истин (это любил делать Лев Толстой) или не для изучения паршивых характеров (мне кажется, Достоевский большую часть своей карьеры потратил на изучение таких характеров), а для того, чтобы сохранить эту тонкую нить от своих предков к своим потомкам, несмотря на все запреты, ущемления, отмены и закрытые для тебя двери.
Когда тебе двенадцать, уроки второго типа очень скучные. Когда ты никогда не видел войны, или геноцида, или голода, тебе кажется, что этого просто не может больше случиться. Твой мир как-будто здорОв и нормален, и трудно поверить, что в один миг он возьмет и сойдет с ума. Тебе, конечно, жалко предков, все эти тысячи измученных, иссеченных болью, ужасом и утратами голосов, но ты с трудом понимаешь, какое отношение они могут иметь к той современной жизни, в которой этого не должно быть просто потому, что этого уже не должно быть никогда. От того, что тебе их жалко, читать и слушать только труднее.
И только когда твой мир начинает сходить с ума - сначала по-чуть-чуть, пытаясь отобрать у тебя по толикам свободу, а потом целиком, как поезд, сошедший с рельсов и катящийся к катастрофе, разрушая все на своем пути - тогда ты понимаешь, что ты уже все это видел, просто чужими глазами.
______
*, ** Есть ли переводы этого всего на русский? Возможно, что многих нет. Но мне достоверно известно, что существует, например, хороший старый перевод произведений Коцюбынського на русский, и это очень толстая книга, от которой не оторваться, и которую всем людям, владеющим русским языком, стоит почитать, тогда как в оригинале читать его еще интереснее, но без по-настоящему хорошего знания украинского сложно. И мне достоверно известно, что существует тоже давний перевод «Зачарована Десна» на русский, но есть ли что-то из этого в интернете? Хотя это, кстати, не сложно читать и в оригинале.