Новое стихотворение Юрия Нестеренко
88
Равнодушное небо глядит мне вслед.
Чернота за моей спиной.
Мне навстречу устало ползет рассвет -
Мутный, выморочный, больной.
Умирающий город застыл внизу,
Коченея в голодном сне...
Я спешу. Я гостинцы ему везу,
Как предписано долгом мне.
Я пытаюсь отыскивать с высоты
Очертанья знакомых мест...
На груди и на крыльях моих - кресты.
И в прицеле бомбовом - крест.
Петербург! Как же так? Ведь была пора -
Вот такою же злой зимой
Возводить тебя прибыл на зов Петра
Из Тюрингии предок мой.
Он дворянство российское получил
За достойные те труды,
А как срок пришел - навсегда почил
Возле серой твоей воды...
Мы служили Империи двести лет,
Кровь и совесть были в ладу,
Не пятнал ни мундира, ни эполет
Ни единый в нашем роду.
Стали нашими почва, язык, народ,
На Васильевском был наш дом,
И я тоже родился средь этих вод,
Что затянуты ныне льдом.
Хоть и был я, как водится, мал и глуп -
Помню елку, огни, дворец,
Помню, как спешил в офицерский клуб
На Крестовский остров отец...
А когда игрушкой под каблуком
Хрустнул мир, потонув в дыму,
На германский фронт он ушел с полком,
Как предписывал долг ему.
Он ушел без сомнений - таков удел!
Так придумано не вчера!
И никто на фамилию не глядел,
Не бросал ему: "Немчура..."
Но в холопьей злобе взревел, горя,
Все сметающий красный шквал,
Пролилась германская кровь царя
В екатеринбургский подвал.
Все смешалось, все гибло в чаду утрат,
Враг - внутри, а свои - вовне!
И отец шел с Юденичем в Петроград -
Пробивался к жене, ко мне...
Не пробился. И где его прах зарыт,
И зарыт ли - поди найди!
Ясно помню, как плакала мать навзрыд,
Прижимая письмо к груди...
Но ЧеКа не сподобилась нас поймать -
Помню грязный перрон, вагон...
На вокзале в Берлине сказала мать:
"Das ist unsere Heimat, Sohn."
И в Германии мы получили кров -
Беглецы из чужой страны,
Словно даже и не было двух веков
И бессмысленной той войны.
Здесь мечтал я о небе - и все сбылось:
Первый планер... биплан... восторг!
Летный корпус. Люфтваффе. И крепла Ось,
Но все злее алел Восток.
Значит, снова война! И, врагов кляня,
Был я тверд и неумолим:
"Одну родину отняли у меня -
Не отдам и вторую им!"
Я началу кампании был лишь рад:
Мы - лекарство, они - чума!
Но достоин ли подвиг такой наград -
Сбросить бомбы на гибнущий Петроград,
На жилые его дома?
Нам твердили: "Победа уже близка!"
Но все дальше она от нас.
Обессиленно пятятся вспять войска,
Не исполнившие приказ.
Но я снова и снова несу свой груз,
Исполняя свой страшный долг...
Я пилот. Я солдат. Я отнюдь не трус.
Только будет ли в этом толк?
Так запутались линии бытия!
Не остаться сухим в грозу!
Там, в Германии - кровь моя, честь, друзья,
Но мой город родной - внизу!
Так и чей я сын? Так и где мой дом?
И когда я вернусь домой?
Над Крестовским в небе завис крестом
"Юнкерс восемьдесят восьмой"...
Ну вот, опять украли сюжет ненаписанного романа... Правда, мой герой был не лётчик, а военный переводчик, польско-немецких кровей и с более четкими представлениями о патриотизме. Но фабула примерно та же.
Равнодушное небо глядит мне вслед.
Чернота за моей спиной.
Мне навстречу устало ползет рассвет -
Мутный, выморочный, больной.
Умирающий город застыл внизу,
Коченея в голодном сне...
Я спешу. Я гостинцы ему везу,
Как предписано долгом мне.
Я пытаюсь отыскивать с высоты
Очертанья знакомых мест...
На груди и на крыльях моих - кресты.
И в прицеле бомбовом - крест.
Петербург! Как же так? Ведь была пора -
Вот такою же злой зимой
Возводить тебя прибыл на зов Петра
Из Тюрингии предок мой.
Он дворянство российское получил
За достойные те труды,
А как срок пришел - навсегда почил
Возле серой твоей воды...
Мы служили Империи двести лет,
Кровь и совесть были в ладу,
Не пятнал ни мундира, ни эполет
Ни единый в нашем роду.
Стали нашими почва, язык, народ,
На Васильевском был наш дом,
И я тоже родился средь этих вод,
Что затянуты ныне льдом.
Хоть и был я, как водится, мал и глуп -
Помню елку, огни, дворец,
Помню, как спешил в офицерский клуб
На Крестовский остров отец...
А когда игрушкой под каблуком
Хрустнул мир, потонув в дыму,
На германский фронт он ушел с полком,
Как предписывал долг ему.
Он ушел без сомнений - таков удел!
Так придумано не вчера!
И никто на фамилию не глядел,
Не бросал ему: "Немчура..."
Но в холопьей злобе взревел, горя,
Все сметающий красный шквал,
Пролилась германская кровь царя
В екатеринбургский подвал.
Все смешалось, все гибло в чаду утрат,
Враг - внутри, а свои - вовне!
И отец шел с Юденичем в Петроград -
Пробивался к жене, ко мне...
Не пробился. И где его прах зарыт,
И зарыт ли - поди найди!
Ясно помню, как плакала мать навзрыд,
Прижимая письмо к груди...
Но ЧеКа не сподобилась нас поймать -
Помню грязный перрон, вагон...
На вокзале в Берлине сказала мать:
"Das ist unsere Heimat, Sohn."
И в Германии мы получили кров -
Беглецы из чужой страны,
Словно даже и не было двух веков
И бессмысленной той войны.
Здесь мечтал я о небе - и все сбылось:
Первый планер... биплан... восторг!
Летный корпус. Люфтваффе. И крепла Ось,
Но все злее алел Восток.
Значит, снова война! И, врагов кляня,
Был я тверд и неумолим:
"Одну родину отняли у меня -
Не отдам и вторую им!"
Я началу кампании был лишь рад:
Мы - лекарство, они - чума!
Но достоин ли подвиг такой наград -
Сбросить бомбы на гибнущий Петроград,
На жилые его дома?
Нам твердили: "Победа уже близка!"
Но все дальше она от нас.
Обессиленно пятятся вспять войска,
Не исполнившие приказ.
Но я снова и снова несу свой груз,
Исполняя свой страшный долг...
Я пилот. Я солдат. Я отнюдь не трус.
Только будет ли в этом толк?
Так запутались линии бытия!
Не остаться сухим в грозу!
Там, в Германии - кровь моя, честь, друзья,
Но мой город родной - внизу!
Так и чей я сын? Так и где мой дом?
И когда я вернусь домой?
Над Крестовским в небе завис крестом
"Юнкерс восемьдесят восьмой"...
Ну вот, опять украли сюжет ненаписанного романа... Правда, мой герой был не лётчик, а военный переводчик, польско-немецких кровей и с более четкими представлениями о патриотизме. Но фабула примерно та же.