МЛАДШИЙ СЫН (2)
Оригинал взят у putnik1 в МЛАДШИЙ СЫН (2)
Окончание. Начало здесь.
Концы в воду
Вот теперь давайте пойдем по дороге, проложенной г-дами Сувориным, Бестужевым-Рюминым, в значительной мере паном Валишевским etc, руководствуясь тезисом Костомарова: «легче было спасти, чем подделать Димитрия», и полагаясь на косвенное свидетельство инокини Марфы, - Марии Нагой, - последней жены Грозного и мамы его младшего сына. Она-то, конечно, в рамках сюжета плыла по течению. Сперва «Убили! Убили!» в день трагедии и на вопросы комиссии Шуйского… Затем «Сын мой!» в день вступления «Димитрия» в Москву… Потом, в день гибели «Димитрия Иоанновича», перед путчистами, горестное «Да теперь уж не мой»… И наконец, четкое отречение:
дескать, «признала, ибо угрожал смертью». Но слабую женщину можно понять, она гнулась под ветер, чтобы выжить, а на противоречивые слова есть дело: записи о заупокойных вкладах матери по убитому в 1591-м сынишке появились только при Шуйском. Чего по тогдашним понятиям не могло быть по определению, если мать была уверена, что сын мертв, и наоборот, не могло не быть, если мать думала иначе, потому что делать поминальный вклад за живого, - великий грех.
Это, бесспорно, не ultima ratio. Но это хорошая основа. А дальше остается лишь идти вперед, сверяясь с «Обыском», - документами комиссии Шуйского (в составе самого князя Василия, его заместителя Андрея Клешнина, окольничего, кстати, единственного, кто знал царевича, а также дьяка Елизара Вылузгина и Геласия, митрополита Крутицкого). Это большое, обстоятельное дело, - были допрошены десятки свидетелей всех уровней, - и выводы его общеизвестны: мальчик играл с дворовой ребятней в «тычку», с ним случился приступ «падучей», и он «проколол себе горло ножиком».
То есть, несчастный случай. Следствие закончено, забудьте. Вот только, - во-первых, - среди сотен «допросных дел», среди показаний всех, кто мог хоть что-то знать, нет наиважнейших. А именно: протокола осмотра тела, официального заключения о смерти и показаний матери. Больше того, сразу после трагедии, не подпуская никого, родственники царевича без осмотра отнесли тело в церковь Святого Спаса, заперли ее и до приезда комиссии никто туда хода не имел, кроме Нагих.
И параллельно, вместо, казалось бы, необходимых формальностей, те же Нагие мгновенно подняли шум, науськивая горожан «Бить злодеев» и сами же указывая, кого бить. В итоге, не разбираясь, забили насмерть более десятка «преступников», в том числе, царского пристава Битяговского с сыном (дружком царевича), Осипа Волохова (сына мамки Димитрия, тоже товарища по играм), и некоего Никиту Качалова, - и уж не знаю, как там Никита, но остальные трое точно знали царевича в лицо.
И тут вопрос: где логика? Нет ее. По логике, именно Нагие более чем кто угодно заинтересованы в расследовании, а значит, просто обязаны не прятать тело, но максимально дотошно зафиксировать количество и характер ранений, тем более, что убивали, по их же версии, четверо, а значит, рана никак не может быть одна, от «сам порезался». Равно как и задержать убийц, и подробно, с пристрастием допросить их. Иначе, если не зафиксировать и не допросить, получается,
что семья убитого делает все, чтобы по максимуму подтвердить версию, идеально подходящую потенциальному заказчику, правителю Годунову. Это понятно каждому, и уж конечно, не мог этого не понимать Афанасий, «старшак» Нагих, профессиональный дипломат и «муж искушен, осмыслен», то есть, по общему признанию, умница. Нет, увольте, что-то тут очень не так. Тем паче,
что Алексей Клешнин, - напоминаю: единственный, знавший мальчонку в лицо, согласно летописи, «вошед в церков, остолбенел и потерял дар речи». Почем? Может быть, конечно, и вид раздутого тела его так потряс, но отчего именно его? Не знаю, - и как он это объяснил князю Василию, и что было донесено (и было ли донесено) правителю, тоже не знаю, - но есть ощущение…
И усугубляется это ощущение тем любопытным фактом, что сразу же после прибытия комиссии приказом Шуйского были «взяты за приставы» все Нагие (как зачинщики народных волнений), и разумеется, никто не сопротивлялся, - но вот «старшак» Афанасий за день до того, когда следственная группа известила о скором приезде, исчез, и лишь через три дня объявился в Ярославле,
у английского торгового агента Горсея, входившего в «узкий круг» доверенных людей Годунова, и сообщил ему «под клятвой», что племянник убит, а сестра отравлена и нужны лекарства, получив которые, уехал в Углич, спасать сестру, но так в Угличе и не появился. Горсей же, естественно, тотчас послал весть, как полученную по своим каналам, правителю, -
и этой информации Годунов не мог не поверить. Мутный эпизод, конечно, но если допустить, что таким образом «старшак» подкреплял версию убийства, следует признать: Афанасий Нагих, в самом деле, был «искушен, осмыслен». А вывод, что мальчик, лежащий в церкви в совершенно неузнаваемом виде, «не тот», напрашивается сам собою.
История болезни
Итак, Нагими сделано все, чтобы самые близкие к мальчику люди уже не раскрыли ртов, и нагими сделано все, чтобы установление личности убитого и характера повреждений было максимально затруднено. Однако есть еще один нюанс. Показания свидетелей, - и очевидцев, и не бывших на месте трагедии, - не просто совпадают, есть ощущение, что они написаны под копирку и разучены наизусть, причем, не только дворней, но и горожанами, не имевшими к дворцу никакого отношения.
«Играл царевич ножиком, и тут пришла на царевича та же черная болезнь и бросила его о землю, и тут царевич сам себя ножиком поколол в горло...» (мамка Волохова; во дворе была, первая подхватила упавшего). «...Как пришла на царевича болезнь черная, а у него в те поры был нож в руках, и он ножом покололся...» (кормилица Тучкова; во дворе не была),
«...И пришла на него болезнь черный недуг, а у него был ножик в руках, и он тем ножиком сам покололся» (постельничая Мария; во дворе не была). «...И пришла на него болезнь падучий недуг, и набрушился на нож...» (в один голос четверо дворовых детей; были во дворе). И наконец: «...и пришла на него старая болезнь падучий недуг, и он ножом сам себя поколол», - пономарь по кличке Огурец, ни во дворец не вхожий, ни во дворе не бывший, - но именно он по знаку Нагих сразу же ударил в набат.
А между тем…
А между тем, насчет «падучей», кроме документов «Обыска», нигде ни слова. Ни в каких летописях, ни в одно документе. Все шерстили, за два века никто ничего не нашел. Только из протоколов. И возникают сомнения. Скрывать такое вряд ли получилось бы, слухи бы шли. Тем более, если, как пономарь бает, «старая». Но если таки была, непонятно, как самого отпускали гулять, без серьезного присмотра, да еще с «ножичком»? И ведь кто-то же организовывал такое единогласное многоголосье видевших с не видевшими, - и опять же, «старшак» Горсею сообщил, что «зарезали», а не «покололся».
Так что, поневоле возникает подозрение: кому-то очень нужно было замотивировать версию, что мальчик мертв, и что мертв именно тот самый мальчик. Впрочем, на фоне всего остального этот штришок мелкий, даже особого рассуждения не заслуживает. Хотя, конечно, штришок к картине интересный, - иные даже видят в факте болезни железное доказательство, что «Дмитрий» из Польши с Дмитрием из Углича,
никакой эпилепсией не страдавшим, по умолчанию, ничего общего иметь не может. На что им вполне обоснованно отвечает Казимир Валишевский, указывая, что с возрастом эпилепсия может «затихать», оставив в качестве видимых симптомов только «сочетание несочетаемого», когда жестокость может соседствовать с милосердием, доверчивость с подозрительностью и так далее, - то есть, как оно и было у «Самозванца».
Короче говоря, ничего удивительного, что очень скоро, практически сразу же, начали ходить слухи, что царевич жив, и по ходу эти слухи обрастали деталями, превращаясь в достаточно стройную версию. Дескать, убили другого, простого мальчика, а «тот самый» мальчик спасен и до времени укрыт в безопасном месте. Якобы, в «день Х» царевича, подменив, увезли в Ярославль, а подменыша (поминалось даже прозвище «Истомин») выучили биться в как бы припадке.
После чего кто-то из доверенных, - предположительно, мамка Волохова, - как бы успокаивая, ткнула беднягу ножом в горло. Настоящий же царевич был укрыт у дружественных монахов в монастыре Железный Борк (где, напомню, примерно тогда подвизался Отрепьев), позже постригся под именем Леонида, а еще позже некими путями оказался в Польше (вернее, в «Литве»), на попечении то ли иезуитов, то ли еще кого-то из посвященных в тайну. И…
И да: чистой воды теория заговора. Игра в бисер для конспиролога. Казалось бы. Но никуда не деться от того зафиксированного факта, что именно в день убийства из Углича (в Ярославль?) отбыла ватага донских казаков во главе с молодым атаманом Корелой, непонятно с какой стати, без видимых целей тусовавшаяся в Угличе довольно долго. А это, между прочим,
тот самый Корела, который спустя 13 лет первым пришел к «Самозванцу» и стал его вернейшей опорой, удержав под напором годуновских войск Кромы, что превратило безнадежный мятеж в реальную войну. Извините, но в такие совпадения я не верю. А вот в то, что на одном из стругов, под соломой или ворохом одежды, был спрятан некий мальчик, напротив, верится. Потому что это вполне логично, - а еще потому что крестик. Ага. Крестик.
Царские знаки
Если кто запамятовал, напоминаю: у Григория Отрепьева (или, если угодно, у «Самозванца») был настоящий нательный крест царевича. Это факт. И что отдала его «Отрепьеву» инокиня Марфа, когда бродячие монахи посетили монастырь, где она жила, тоже факт. Но с уточнением: согласно решительно всем источникам, относящимся примерно к одному времени и не перепевающим друг друга, передан крестик был не «беглому монашку», а одному из его спутников. Но не хрестоматийным
Мисаилу и Варлааму, о которых все знают, а какому-то другому. О котором не знает никто, - потому что, как считается с подачи Пушкина и не опровергается учебниками, бродили они по Руси, держа путь к литовской границе, втроем. А между тем, это не так. Годы спустя, уже при Шуйском, тот самый Варлаам Яцкой, будучи привлечен в качестве свидетеля, на следствии (этот «Извет» дошел до нас полностью)
показал: хотел-де, устав от гулящей жизни, придя в сытую Киево-Печерскую лавру с Отрепьевым, там и остаться, да игумен не позволил, ответив: «Четверо вас пришло, четверо и подите». Вот и четвертый, которого решительно все источники, - «Иное сказание», «Повесть, како восхити царский престол Борис Годунов», «Сказание о царствовании царя Феодора Иоанновича», «Записки» капитана Маржерета, «Хроника» Буссова, - в один голос подтверждают: Леонид.
А вот давайте-ка представьте: женский монастырь (пускали туда далеко не всякого, тем паче, - обитель-то женская, - мужеского пола). Однако четверку бродяг, нищих лапотников, - кстати, как еще нашли-то, ведь что Макфа именно в Выксе не афишировалось?, - все же впускают. И не просто пускают: Марфа соглашается с ними встретиться, несомненно, по доброй воле, ибо принудить никак не могли. И не просто соглашается поговорить,
но, поговорив, отдает заветный крестик, память о покойном сыночке, «спутнику Отрепьева», в сущности, не пойми кому. По все той же логике, полный бред. Кабы не одно «но». Есть синодик знаменитого Макарьевского монастыря, что под Нижним Новгородом, начатый при Тишайшем и сверхпрестижный: туда заносились для поминания только цари, «князья Церкви» и знатнейшие аристократы. И вот там, сразу после высших архиереев, до митрополитов включительно,
но перед князьями и боярами, значится скромное имя инока Леонида. Без всяких пояснений, однако никакого иного инока Леонида русская история не знает, а стало быть, более чем вероятно, это тот самый Леонид, таинственный «спутник Отрепьева», получивший от Марфы-Мария крестик, которым владел «Самозванец», принятый Москвой как царь Димитрий Иоаннович. И вот тут уже сходятся в один узелок столько ниточек, что сомнений становится исчезающе мало.
В принципе, примерно в таком ключе излагают сюжет и сами участники и близкие к ним люди. Так, «Димитрий» в письме папе Клименту VIII от 24 апреля 1604 года (подлинник хранится в архивах Ватикана), коротко поясняет: «…убегая от тирана и уходя от смерти, от которой ещё в детстве избавил меня Господь Бог дивным своим промыслом, я сначала проживал в самом Московском государстве до известного времени между чернецами». То же самое,
но очень пространно, в подробностях, - со слов мужа, - излагает в дневник Марина Мнишек, добавляя насчет особой роли в сюжете некоего «доктора, родом влаха» (то ли немца, то ли румына). Тот, по данным царицы, сумел спасти царевича, а затем, понимая, что «когда-нибудь это дитя ожидает смерть от руки предателя, взял его тайно и уехал с ним к самому Ледовитому морю и там его скрывал, выдавая за обыкновенного ребёнка». И-де только «перед смертью советовал ребенку, чтобы тот не открывался никому, пока не достигнет совершеннолетия, и чтобы стал чернецом. Что по совету его царевич исполнил и жил в монастырях».
Маска, я вас знаю?
Примерно то же показал на допросе, в плену, и Юрий Мнишек, добавив лишь, что «доктор» не воспитывал спасённого царевича, а отдал его на воспитание некому сыну боярскому, и тот уже, открыв юноше его подлинное происхождение, посоветовал скрыться в монастыре. А шляхтич Товяновский, приятель Марины, тоже на допросе, уточняет имена: врача-немца якобы звали Симон,
а «сыном боярским» был князь Иван Мстиславский, живший в «ссылке на украинах еще со времен Иоанновых». А дальше по схеме: доктор и князь умерли, посоветовав юноше бежать в Литву, юноша прибился к бродячим монахам, побывал в Москве, потом «в земле Волошской», и в конце концов, добрался до гостеприимного дома князя Вишневецкого.
Таким образом, при всем разнобое нюансов, - классический испорченный телефон, - общая канва непротиворечива, и в анонимной записке «Краткая повесть о злополучии и счастии Димитрия, нынешнего князя московского», написанном (на латыни) в правление «Самозванца» кем-то из людей, очень к нему близких, где убрано все лишнее и сведены воедино самые сухие факты, изложено примерно то же, и названо имя «подменыша» - «мальчик Истомин, слуга».
Единственно отличие от показаний царского тестя и пана Товяновского, что иноземный лекарь именуется Augustinus. Прочее, - и события в Угличе, и насчет «монастыря у Ледовитого океана», и насчет пострига, вплоть до побега в Речь Посполитую, совпадает. А точку на интерпретациях ставит твердая убежденность в реальности тайной подмены (при активном участии Нагих)
капитана Маржерета, командира роты телохранителей царя Димитрия, очевидца событий, очень осведомленного, к сплетням не склонного и абсолютно не ангажированного. И при этом полностью уверенного в том, что его государь верил в свою удачу, поскольку ни на йоту не сомневался в своем высоком происхождении и своем праве на престол.
Согласитесь, в рамках изложенного, некоторые шероховатости можно не принимать в расчет. Да, действительно, царь Дмитрий, будучи ревностным православным, при этом не особо соблюдал принятые на Москве обычаи, не как положено целовал образа, говорил «не совсем по-московски», - но все естественно: он ведь с десяток лет, с раннего отрочества жил в «Литве», и естественно, многое не помнил. И «чужацкий» акцент оттуда же. Как и обязательные для каждого шляхетного юноши
навыки «изящных» танцев, вольтижировки и фехтования. А равно и «европейская образованность» при скверном знании языков, - ведь, не забудем, явился он из Гощи, а белорусская Гоща в те времена, когда Польша еще была самым веротерпимым государством Европы, считалась одним из оплотов «социнианства» - польской разновидности протестантизма с арианскими корнями. И поскольку социниане молились на том же «литвинском» языке, на котором говорили,
необходимости в изучении польского или латыни у юноши до поры, до времени не было. Чем, кстати, - учитывая арианское свободомыслие, - объясняется и полное отсутствие у Димитрия типично московского обрядоверия на грани суеверий. А также и удивленная ирония Папы: просто проект был не иезуитским, его курировали другие силы, перед Ватиканом не отчитывавшиеся.
Ну и, собственно говоря, всё сходится. И царь, видимо, настоящий, и роль реального Отрепьева прояснена, а если что и не совсем ясно, так это уровень вовлеченности в интригу Шуйского, который и Годунова не сказать, что любил, и к клану «захарьинских» не принадлежал, справедливо считая себя выше. Что он знал, что понял в Угличе, что доложил правителю, почему, поклонившись «Самозванцу»,
сразу же, почти не выжидая, вписался в заговор против него и почему был помилован? - на эти вопросы внятного ответа нет. Как нет и подробностей переправки парнишки в Гощу и его пребывания там, а поскольку спросить уже некого, видимо, и не будет. Но это уже частности. Добавить остается разве лишь, что при таком раскладе судьба Димитрия Иоанновича
(давайте теперь уже обойдемся без кавычек) была предрешена самой победой. Потерпи он поражение, царем бы не стал и Марину бы не получил, но хотя бы жил, пусть и мелким шляхтичем при каком-то магнатском дворе, а не то перебрался бы в Европу и затерялся в вихрях скорой уже Тридцатилетней. Но он победил, - и все пошло по сценарию написанному задолго до того.
Так что, гадать можно разве что по вопросам второстепенным. Скажем, на предмет, следует ли искать «захарьинский» («романовский») след в дальнейших событиях, - авантюре Молчанова, явлении второго, уже бесспорно в кавычках «Димитрия» и илиаде Ивана Болотникова (крайне, кстати, при серьезном рассмотрении, загадочной фигуры). Да еще сложно сказать,
всерьез ли князь Василий, хитрый, в семи водах мытый лис, пытался раскрутить собственный проект или, - на всякого мудреца довольно простоты, - и он, разыгранный втемную, при всей ловкости оказался очередной пешкой на очередном промежуточном этапе раскрутки сценария. Но как бы там ни было, кто в конце концов снял банк, известно, и чем это спустя века закончилось, - тоже.
Окончание. Начало здесь.
Концы в воду
Вот теперь давайте пойдем по дороге, проложенной г-дами Сувориным, Бестужевым-Рюминым, в значительной мере паном Валишевским etc, руководствуясь тезисом Костомарова: «легче было спасти, чем подделать Димитрия», и полагаясь на косвенное свидетельство инокини Марфы, - Марии Нагой, - последней жены Грозного и мамы его младшего сына. Она-то, конечно, в рамках сюжета плыла по течению. Сперва «Убили! Убили!» в день трагедии и на вопросы комиссии Шуйского… Затем «Сын мой!» в день вступления «Димитрия» в Москву… Потом, в день гибели «Димитрия Иоанновича», перед путчистами, горестное «Да теперь уж не мой»… И наконец, четкое отречение:
дескать, «признала, ибо угрожал смертью». Но слабую женщину можно понять, она гнулась под ветер, чтобы выжить, а на противоречивые слова есть дело: записи о заупокойных вкладах матери по убитому в 1591-м сынишке появились только при Шуйском. Чего по тогдашним понятиям не могло быть по определению, если мать была уверена, что сын мертв, и наоборот, не могло не быть, если мать думала иначе, потому что делать поминальный вклад за живого, - великий грех.
Это, бесспорно, не ultima ratio. Но это хорошая основа. А дальше остается лишь идти вперед, сверяясь с «Обыском», - документами комиссии Шуйского (в составе самого князя Василия, его заместителя Андрея Клешнина, окольничего, кстати, единственного, кто знал царевича, а также дьяка Елизара Вылузгина и Геласия, митрополита Крутицкого). Это большое, обстоятельное дело, - были допрошены десятки свидетелей всех уровней, - и выводы его общеизвестны: мальчик играл с дворовой ребятней в «тычку», с ним случился приступ «падучей», и он «проколол себе горло ножиком».
То есть, несчастный случай. Следствие закончено, забудьте. Вот только, - во-первых, - среди сотен «допросных дел», среди показаний всех, кто мог хоть что-то знать, нет наиважнейших. А именно: протокола осмотра тела, официального заключения о смерти и показаний матери. Больше того, сразу после трагедии, не подпуская никого, родственники царевича без осмотра отнесли тело в церковь Святого Спаса, заперли ее и до приезда комиссии никто туда хода не имел, кроме Нагих.
И параллельно, вместо, казалось бы, необходимых формальностей, те же Нагие мгновенно подняли шум, науськивая горожан «Бить злодеев» и сами же указывая, кого бить. В итоге, не разбираясь, забили насмерть более десятка «преступников», в том числе, царского пристава Битяговского с сыном (дружком царевича), Осипа Волохова (сына мамки Димитрия, тоже товарища по играм), и некоего Никиту Качалова, - и уж не знаю, как там Никита, но остальные трое точно знали царевича в лицо.
И тут вопрос: где логика? Нет ее. По логике, именно Нагие более чем кто угодно заинтересованы в расследовании, а значит, просто обязаны не прятать тело, но максимально дотошно зафиксировать количество и характер ранений, тем более, что убивали, по их же версии, четверо, а значит, рана никак не может быть одна, от «сам порезался». Равно как и задержать убийц, и подробно, с пристрастием допросить их. Иначе, если не зафиксировать и не допросить, получается,
что семья убитого делает все, чтобы по максимуму подтвердить версию, идеально подходящую потенциальному заказчику, правителю Годунову. Это понятно каждому, и уж конечно, не мог этого не понимать Афанасий, «старшак» Нагих, профессиональный дипломат и «муж искушен, осмыслен», то есть, по общему признанию, умница. Нет, увольте, что-то тут очень не так. Тем паче,
что Алексей Клешнин, - напоминаю: единственный, знавший мальчонку в лицо, согласно летописи, «вошед в церков, остолбенел и потерял дар речи». Почем? Может быть, конечно, и вид раздутого тела его так потряс, но отчего именно его? Не знаю, - и как он это объяснил князю Василию, и что было донесено (и было ли донесено) правителю, тоже не знаю, - но есть ощущение…
И усугубляется это ощущение тем любопытным фактом, что сразу же после прибытия комиссии приказом Шуйского были «взяты за приставы» все Нагие (как зачинщики народных волнений), и разумеется, никто не сопротивлялся, - но вот «старшак» Афанасий за день до того, когда следственная группа известила о скором приезде, исчез, и лишь через три дня объявился в Ярославле,
у английского торгового агента Горсея, входившего в «узкий круг» доверенных людей Годунова, и сообщил ему «под клятвой», что племянник убит, а сестра отравлена и нужны лекарства, получив которые, уехал в Углич, спасать сестру, но так в Угличе и не появился. Горсей же, естественно, тотчас послал весть, как полученную по своим каналам, правителю, -
и этой информации Годунов не мог не поверить. Мутный эпизод, конечно, но если допустить, что таким образом «старшак» подкреплял версию убийства, следует признать: Афанасий Нагих, в самом деле, был «искушен, осмыслен». А вывод, что мальчик, лежащий в церкви в совершенно неузнаваемом виде, «не тот», напрашивается сам собою.
История болезни
Итак, Нагими сделано все, чтобы самые близкие к мальчику люди уже не раскрыли ртов, и нагими сделано все, чтобы установление личности убитого и характера повреждений было максимально затруднено. Однако есть еще один нюанс. Показания свидетелей, - и очевидцев, и не бывших на месте трагедии, - не просто совпадают, есть ощущение, что они написаны под копирку и разучены наизусть, причем, не только дворней, но и горожанами, не имевшими к дворцу никакого отношения.
«Играл царевич ножиком, и тут пришла на царевича та же черная болезнь и бросила его о землю, и тут царевич сам себя ножиком поколол в горло...» (мамка Волохова; во дворе была, первая подхватила упавшего). «...Как пришла на царевича болезнь черная, а у него в те поры был нож в руках, и он ножом покололся...» (кормилица Тучкова; во дворе не была),
«...И пришла на него болезнь черный недуг, а у него был ножик в руках, и он тем ножиком сам покололся» (постельничая Мария; во дворе не была). «...И пришла на него болезнь падучий недуг, и набрушился на нож...» (в один голос четверо дворовых детей; были во дворе). И наконец: «...и пришла на него старая болезнь падучий недуг, и он ножом сам себя поколол», - пономарь по кличке Огурец, ни во дворец не вхожий, ни во дворе не бывший, - но именно он по знаку Нагих сразу же ударил в набат.
А между тем…
А между тем, насчет «падучей», кроме документов «Обыска», нигде ни слова. Ни в каких летописях, ни в одно документе. Все шерстили, за два века никто ничего не нашел. Только из протоколов. И возникают сомнения. Скрывать такое вряд ли получилось бы, слухи бы шли. Тем более, если, как пономарь бает, «старая». Но если таки была, непонятно, как самого отпускали гулять, без серьезного присмотра, да еще с «ножичком»? И ведь кто-то же организовывал такое единогласное многоголосье видевших с не видевшими, - и опять же, «старшак» Горсею сообщил, что «зарезали», а не «покололся».
Так что, поневоле возникает подозрение: кому-то очень нужно было замотивировать версию, что мальчик мертв, и что мертв именно тот самый мальчик. Впрочем, на фоне всего остального этот штришок мелкий, даже особого рассуждения не заслуживает. Хотя, конечно, штришок к картине интересный, - иные даже видят в факте болезни железное доказательство, что «Дмитрий» из Польши с Дмитрием из Углича,
никакой эпилепсией не страдавшим, по умолчанию, ничего общего иметь не может. На что им вполне обоснованно отвечает Казимир Валишевский, указывая, что с возрастом эпилепсия может «затихать», оставив в качестве видимых симптомов только «сочетание несочетаемого», когда жестокость может соседствовать с милосердием, доверчивость с подозрительностью и так далее, - то есть, как оно и было у «Самозванца».
Короче говоря, ничего удивительного, что очень скоро, практически сразу же, начали ходить слухи, что царевич жив, и по ходу эти слухи обрастали деталями, превращаясь в достаточно стройную версию. Дескать, убили другого, простого мальчика, а «тот самый» мальчик спасен и до времени укрыт в безопасном месте. Якобы, в «день Х» царевича, подменив, увезли в Ярославль, а подменыша (поминалось даже прозвище «Истомин») выучили биться в как бы припадке.
После чего кто-то из доверенных, - предположительно, мамка Волохова, - как бы успокаивая, ткнула беднягу ножом в горло. Настоящий же царевич был укрыт у дружественных монахов в монастыре Железный Борк (где, напомню, примерно тогда подвизался Отрепьев), позже постригся под именем Леонида, а еще позже некими путями оказался в Польше (вернее, в «Литве»), на попечении то ли иезуитов, то ли еще кого-то из посвященных в тайну. И…
И да: чистой воды теория заговора. Игра в бисер для конспиролога. Казалось бы. Но никуда не деться от того зафиксированного факта, что именно в день убийства из Углича (в Ярославль?) отбыла ватага донских казаков во главе с молодым атаманом Корелой, непонятно с какой стати, без видимых целей тусовавшаяся в Угличе довольно долго. А это, между прочим,
тот самый Корела, который спустя 13 лет первым пришел к «Самозванцу» и стал его вернейшей опорой, удержав под напором годуновских войск Кромы, что превратило безнадежный мятеж в реальную войну. Извините, но в такие совпадения я не верю. А вот в то, что на одном из стругов, под соломой или ворохом одежды, был спрятан некий мальчик, напротив, верится. Потому что это вполне логично, - а еще потому что крестик. Ага. Крестик.
Царские знаки
Если кто запамятовал, напоминаю: у Григория Отрепьева (или, если угодно, у «Самозванца») был настоящий нательный крест царевича. Это факт. И что отдала его «Отрепьеву» инокиня Марфа, когда бродячие монахи посетили монастырь, где она жила, тоже факт. Но с уточнением: согласно решительно всем источникам, относящимся примерно к одному времени и не перепевающим друг друга, передан крестик был не «беглому монашку», а одному из его спутников. Но не хрестоматийным
Мисаилу и Варлааму, о которых все знают, а какому-то другому. О котором не знает никто, - потому что, как считается с подачи Пушкина и не опровергается учебниками, бродили они по Руси, держа путь к литовской границе, втроем. А между тем, это не так. Годы спустя, уже при Шуйском, тот самый Варлаам Яцкой, будучи привлечен в качестве свидетеля, на следствии (этот «Извет» дошел до нас полностью)
показал: хотел-де, устав от гулящей жизни, придя в сытую Киево-Печерскую лавру с Отрепьевым, там и остаться, да игумен не позволил, ответив: «Четверо вас пришло, четверо и подите». Вот и четвертый, которого решительно все источники, - «Иное сказание», «Повесть, како восхити царский престол Борис Годунов», «Сказание о царствовании царя Феодора Иоанновича», «Записки» капитана Маржерета, «Хроника» Буссова, - в один голос подтверждают: Леонид.
А вот давайте-ка представьте: женский монастырь (пускали туда далеко не всякого, тем паче, - обитель-то женская, - мужеского пола). Однако четверку бродяг, нищих лапотников, - кстати, как еще нашли-то, ведь что Макфа именно в Выксе не афишировалось?, - все же впускают. И не просто пускают: Марфа соглашается с ними встретиться, несомненно, по доброй воле, ибо принудить никак не могли. И не просто соглашается поговорить,
но, поговорив, отдает заветный крестик, память о покойном сыночке, «спутнику Отрепьева», в сущности, не пойми кому. По все той же логике, полный бред. Кабы не одно «но». Есть синодик знаменитого Макарьевского монастыря, что под Нижним Новгородом, начатый при Тишайшем и сверхпрестижный: туда заносились для поминания только цари, «князья Церкви» и знатнейшие аристократы. И вот там, сразу после высших архиереев, до митрополитов включительно,
но перед князьями и боярами, значится скромное имя инока Леонида. Без всяких пояснений, однако никакого иного инока Леонида русская история не знает, а стало быть, более чем вероятно, это тот самый Леонид, таинственный «спутник Отрепьева», получивший от Марфы-Мария крестик, которым владел «Самозванец», принятый Москвой как царь Димитрий Иоаннович. И вот тут уже сходятся в один узелок столько ниточек, что сомнений становится исчезающе мало.
В принципе, примерно в таком ключе излагают сюжет и сами участники и близкие к ним люди. Так, «Димитрий» в письме папе Клименту VIII от 24 апреля 1604 года (подлинник хранится в архивах Ватикана), коротко поясняет: «…убегая от тирана и уходя от смерти, от которой ещё в детстве избавил меня Господь Бог дивным своим промыслом, я сначала проживал в самом Московском государстве до известного времени между чернецами». То же самое,
но очень пространно, в подробностях, - со слов мужа, - излагает в дневник Марина Мнишек, добавляя насчет особой роли в сюжете некоего «доктора, родом влаха» (то ли немца, то ли румына). Тот, по данным царицы, сумел спасти царевича, а затем, понимая, что «когда-нибудь это дитя ожидает смерть от руки предателя, взял его тайно и уехал с ним к самому Ледовитому морю и там его скрывал, выдавая за обыкновенного ребёнка». И-де только «перед смертью советовал ребенку, чтобы тот не открывался никому, пока не достигнет совершеннолетия, и чтобы стал чернецом. Что по совету его царевич исполнил и жил в монастырях».
Маска, я вас знаю?
Примерно то же показал на допросе, в плену, и Юрий Мнишек, добавив лишь, что «доктор» не воспитывал спасённого царевича, а отдал его на воспитание некому сыну боярскому, и тот уже, открыв юноше его подлинное происхождение, посоветовал скрыться в монастыре. А шляхтич Товяновский, приятель Марины, тоже на допросе, уточняет имена: врача-немца якобы звали Симон,
а «сыном боярским» был князь Иван Мстиславский, живший в «ссылке на украинах еще со времен Иоанновых». А дальше по схеме: доктор и князь умерли, посоветовав юноше бежать в Литву, юноша прибился к бродячим монахам, побывал в Москве, потом «в земле Волошской», и в конце концов, добрался до гостеприимного дома князя Вишневецкого.
Таким образом, при всем разнобое нюансов, - классический испорченный телефон, - общая канва непротиворечива, и в анонимной записке «Краткая повесть о злополучии и счастии Димитрия, нынешнего князя московского», написанном (на латыни) в правление «Самозванца» кем-то из людей, очень к нему близких, где убрано все лишнее и сведены воедино самые сухие факты, изложено примерно то же, и названо имя «подменыша» - «мальчик Истомин, слуга».
Единственно отличие от показаний царского тестя и пана Товяновского, что иноземный лекарь именуется Augustinus. Прочее, - и события в Угличе, и насчет «монастыря у Ледовитого океана», и насчет пострига, вплоть до побега в Речь Посполитую, совпадает. А точку на интерпретациях ставит твердая убежденность в реальности тайной подмены (при активном участии Нагих)
капитана Маржерета, командира роты телохранителей царя Димитрия, очевидца событий, очень осведомленного, к сплетням не склонного и абсолютно не ангажированного. И при этом полностью уверенного в том, что его государь верил в свою удачу, поскольку ни на йоту не сомневался в своем высоком происхождении и своем праве на престол.
Согласитесь, в рамках изложенного, некоторые шероховатости можно не принимать в расчет. Да, действительно, царь Дмитрий, будучи ревностным православным, при этом не особо соблюдал принятые на Москве обычаи, не как положено целовал образа, говорил «не совсем по-московски», - но все естественно: он ведь с десяток лет, с раннего отрочества жил в «Литве», и естественно, многое не помнил. И «чужацкий» акцент оттуда же. Как и обязательные для каждого шляхетного юноши
навыки «изящных» танцев, вольтижировки и фехтования. А равно и «европейская образованность» при скверном знании языков, - ведь, не забудем, явился он из Гощи, а белорусская Гоща в те времена, когда Польша еще была самым веротерпимым государством Европы, считалась одним из оплотов «социнианства» - польской разновидности протестантизма с арианскими корнями. И поскольку социниане молились на том же «литвинском» языке, на котором говорили,
необходимости в изучении польского или латыни у юноши до поры, до времени не было. Чем, кстати, - учитывая арианское свободомыслие, - объясняется и полное отсутствие у Димитрия типично московского обрядоверия на грани суеверий. А также и удивленная ирония Папы: просто проект был не иезуитским, его курировали другие силы, перед Ватиканом не отчитывавшиеся.
Ну и, собственно говоря, всё сходится. И царь, видимо, настоящий, и роль реального Отрепьева прояснена, а если что и не совсем ясно, так это уровень вовлеченности в интригу Шуйского, который и Годунова не сказать, что любил, и к клану «захарьинских» не принадлежал, справедливо считая себя выше. Что он знал, что понял в Угличе, что доложил правителю, почему, поклонившись «Самозванцу»,
сразу же, почти не выжидая, вписался в заговор против него и почему был помилован? - на эти вопросы внятного ответа нет. Как нет и подробностей переправки парнишки в Гощу и его пребывания там, а поскольку спросить уже некого, видимо, и не будет. Но это уже частности. Добавить остается разве лишь, что при таком раскладе судьба Димитрия Иоанновича
(давайте теперь уже обойдемся без кавычек) была предрешена самой победой. Потерпи он поражение, царем бы не стал и Марину бы не получил, но хотя бы жил, пусть и мелким шляхтичем при каком-то магнатском дворе, а не то перебрался бы в Европу и затерялся в вихрях скорой уже Тридцатилетней. Но он победил, - и все пошло по сценарию написанному задолго до того.
Так что, гадать можно разве что по вопросам второстепенным. Скажем, на предмет, следует ли искать «захарьинский» («романовский») след в дальнейших событиях, - авантюре Молчанова, явлении второго, уже бесспорно в кавычках «Димитрия» и илиаде Ивана Болотникова (крайне, кстати, при серьезном рассмотрении, загадочной фигуры). Да еще сложно сказать,
всерьез ли князь Василий, хитрый, в семи водах мытый лис, пытался раскрутить собственный проект или, - на всякого мудреца довольно простоты, - и он, разыгранный втемную, при всей ловкости оказался очередной пешкой на очередном промежуточном этапе раскрутки сценария. Но как бы там ни было, кто в конце концов снял банк, известно, и чем это спустя века закончилось, - тоже.