Значение русско-японской войны - подготовка и силы сторон
Иначе, как поставив крест над всем своим будущим в Азии, Россия от этой борьбы уклониться не могла. О «двух несогласимых судьбах» говорит американский летописец русско-японской войны, С. Тайлер: «Россия, - пишет он, - должна была прочно утвердиться на Печилийском заливе и найти свой естественный выход в его свободных гаванях, иначе все труды и жертвы долгих лет оказались бы бесплодными и великая сибирская империя осталась бы только гигантским тупиком».
«Только неразумное резонерство - писал Д. И. Менделеев - спрашивало: к чему эта дорога? А все вдумчивые люди видели в ней великое и чисто русское дело... путь к океану - Тихому и Великому, к равновесию центробежной нашей силы с центростремительной, к будущей истории, которая неизбежно станет совершаться на берегах и водах Великого океана».
Государь в полной мере сознавал все историческое значение «большой азиатской программы». Он верил в русское будущее в Азии и последовательно, упорно прокладывал пути, «прорубал окно на океан» для Российской Империи. Преодолевая сопротивление и в своем ближайшем окружении, и в сложной международной обстановке, Император Николай II на рубеже ХХ-го века был главным носителем идеи имперского величия России.
Государь не любил войну; Он даже готов был отказаться от многого, если бы этой ценой действительно удалось достигнуть «мира во всем мире». Но Он также знал, что политика капитуляций и «свертывания» далеко не всегда предотвращает войну.
С давних пор - еще с 1895 г., если не раньше - Государь предвидел возможность столкновения с Японией за преобладание на Д. Востоке. Он готовился к этой борьбе, как в дипломатическом, так и в военном отношении. И сделано было не мало: соглашением с Австрией и восстановлением «добрососедских» отношений с Германией, Россия себе обеспечивала тыл. Постройка Сибирской дороги и усиление флота давали ей материальную возможность борьбы.
Но если основные вехи русской политики были поставлены правильно, то практическое исполнение оставалось весьма несовершенным. В частности, для укрепления русских позиций на Д. Востоке было сделано недостаточно. Постройка Порт-Артурской крепости подвигалась крайне медленно, средства на нее отпускались скудно, в то самое время, как на оборудование огромного порта в Дальнем на том же Ляодунском полуострове истрачено было до 20 миллионов. В этом едва ли была чья либо сознательная злая воля - тут сказывалась характерная черта С. Ю. Витте: на то, что было в его непосредственном введении, всегда находились средства из бюджетных «остатков», тогда как требования других ведомств, в том числе военного, подвергались строгой предварительной урезке.
Но и военное министерство, в лице ген. А. Н. Куропаткина, не проявляло подлинного живого интереса к дальневосточным начинаниям. Военный министр еще в 1903 г. упорно доказывал невозможность отправки значительных подкреплений на Д. Восток, утверждая, что это слишком ослабило бы Россию на западной границе. С этим сопротивлением «ведомств», никогда, разумеется, не принимавшим форму прямого неповиновения, а только всевозможных оттяжек и отговорок, Государю было нелегко бороться. Все значение столь нелюбимых министрами, и столь вообще непопулярных «квантунцев», как их называли - А. М. Безобразова, адм. Абаза, отчасти и наместника Е. С. Алексеева - в том и было, что они должны были сообщать Государю обо всем, что недоделано; они являлись как бы «Государевым оком», наблюдавшим за исполнением Его велений; - «орудием, которым Государь колол нас», «горчичником», не дававшим министрам уснуть, как выразился Куропаткин в своем дневнике. Но, конечно, творили «большую политику» не эти люди: основные вехи были поставлены Государем, и уже давно.
За весь 1903-й год, когда военные агенты на Д. Востоке сообщали в один голос об энергичных приготовлениях Японии, русские силы в Приамурье и в Порт-Артуре были увеличены на каких-нибудь 20.000 человек, хотя, напр., статс-секретарь Безобразов настаивал на сосредоточении в Южной Маньчжурии армии хотя бы в 50.000 человек. Военный министр всячески от этого уклонялся. «Я не переставал в течение двух лет ему говорить (писал Государь в апреле 1904 г. императору Вильгельму), что надо укрепить позиции на Дальнем Востоке. Он упорно противился моим советам до осени, а тогда уже было поздно усиливать состав войск».
Если в высших правительственных кругах относились холодно к дальневосточным начинаниям, то в обществе преобладало равнодушное, а то и прямо отрицательное отношение к ним.
Япония, в то же время, готовилась к этой борьбе с отчаянной энергией. Престиж неодолимой силы европейских держав стоял в то время очень высоко. Япония быстро усваивала европейскую технику и многие внешние формы; старалась заручиться поддержкой среди «белых», приноравливаясь умело к их понятиям.
Идея войны с Россией возникла в японской народной психологии задолго до 1904 г. Так известный англо-японский писатель Лафкадио Хирн, описывая возвращение японских войск после войны с Китаем (в 1895 г.) отмечает, как нечто обычное, естественное, слова старого японца о мертвых, которые вернутся: «Из Китая и из Кореи они придут, и те, кто покоятся в морских глубинах... Они услышат зов и в тот день, когда воинства Сына Неба двинутся против России»... Японский народ сжился с этой мыслью.
С 1895 по 1903 г., японская армия мирного времени была увеличена в два с половиной раза(64.000 до 150.500.); число орудий - более чем утроилось; были кроме того подготовлены кадры, давшие возможность выставить армию гораздо более многочисленную, чем расчитывали военные агенты всех стран. На эти сооружения были истрачены поступления по китайской контрибуции за войну 1894-95 г.г., а отчасти за боксерское восстание, причем, по иронии судьбы, России в свое время была поручительницей за исправную уплату Китаем своего военного долга!
Оригинал взят у allmomente в Значение русско-японской войны - подготовка и силы сторон
«Только неразумное резонерство - писал Д. И. Менделеев - спрашивало: к чему эта дорога? А все вдумчивые люди видели в ней великое и чисто русское дело... путь к океану - Тихому и Великому, к равновесию центробежной нашей силы с центростремительной, к будущей истории, которая неизбежно станет совершаться на берегах и водах Великого океана».
Государь в полной мере сознавал все историческое значение «большой азиатской программы». Он верил в русское будущее в Азии и последовательно, упорно прокладывал пути, «прорубал окно на океан» для Российской Империи. Преодолевая сопротивление и в своем ближайшем окружении, и в сложной международной обстановке, Император Николай II на рубеже ХХ-го века был главным носителем идеи имперского величия России.
Государь не любил войну; Он даже готов был отказаться от многого, если бы этой ценой действительно удалось достигнуть «мира во всем мире». Но Он также знал, что политика капитуляций и «свертывания» далеко не всегда предотвращает войну.
С давних пор - еще с 1895 г., если не раньше - Государь предвидел возможность столкновения с Японией за преобладание на Д. Востоке. Он готовился к этой борьбе, как в дипломатическом, так и в военном отношении. И сделано было не мало: соглашением с Австрией и восстановлением «добрососедских» отношений с Германией, Россия себе обеспечивала тыл. Постройка Сибирской дороги и усиление флота давали ей материальную возможность борьбы.
Но если основные вехи русской политики были поставлены правильно, то практическое исполнение оставалось весьма несовершенным. В частности, для укрепления русских позиций на Д. Востоке было сделано недостаточно. Постройка Порт-Артурской крепости подвигалась крайне медленно, средства на нее отпускались скудно, в то самое время, как на оборудование огромного порта в Дальнем на том же Ляодунском полуострове истрачено было до 20 миллионов. В этом едва ли была чья либо сознательная злая воля - тут сказывалась характерная черта С. Ю. Витте: на то, что было в его непосредственном введении, всегда находились средства из бюджетных «остатков», тогда как требования других ведомств, в том числе военного, подвергались строгой предварительной урезке.
Но и военное министерство, в лице ген. А. Н. Куропаткина, не проявляло подлинного живого интереса к дальневосточным начинаниям. Военный министр еще в 1903 г. упорно доказывал невозможность отправки значительных подкреплений на Д. Восток, утверждая, что это слишком ослабило бы Россию на западной границе. С этим сопротивлением «ведомств», никогда, разумеется, не принимавшим форму прямого неповиновения, а только всевозможных оттяжек и отговорок, Государю было нелегко бороться. Все значение столь нелюбимых министрами, и столь вообще непопулярных «квантунцев», как их называли - А. М. Безобразова, адм. Абаза, отчасти и наместника Е. С. Алексеева - в том и было, что они должны были сообщать Государю обо всем, что недоделано; они являлись как бы «Государевым оком», наблюдавшим за исполнением Его велений; - «орудием, которым Государь колол нас», «горчичником», не дававшим министрам уснуть, как выразился Куропаткин в своем дневнике. Но, конечно, творили «большую политику» не эти люди: основные вехи были поставлены Государем, и уже давно.
За весь 1903-й год, когда военные агенты на Д. Востоке сообщали в один голос об энергичных приготовлениях Японии, русские силы в Приамурье и в Порт-Артуре были увеличены на каких-нибудь 20.000 человек, хотя, напр., статс-секретарь Безобразов настаивал на сосредоточении в Южной Маньчжурии армии хотя бы в 50.000 человек. Военный министр всячески от этого уклонялся. «Я не переставал в течение двух лет ему говорить (писал Государь в апреле 1904 г. императору Вильгельму), что надо укрепить позиции на Дальнем Востоке. Он упорно противился моим советам до осени, а тогда уже было поздно усиливать состав войск».
Если в высших правительственных кругах относились холодно к дальневосточным начинаниям, то в обществе преобладало равнодушное, а то и прямо отрицательное отношение к ним.
Япония, в то же время, готовилась к этой борьбе с отчаянной энергией. Престиж неодолимой силы европейских держав стоял в то время очень высоко. Япония быстро усваивала европейскую технику и многие внешние формы; старалась заручиться поддержкой среди «белых», приноравливаясь умело к их понятиям.
Идея войны с Россией возникла в японской народной психологии задолго до 1904 г. Так известный англо-японский писатель Лафкадио Хирн, описывая возвращение японских войск после войны с Китаем (в 1895 г.) отмечает, как нечто обычное, естественное, слова старого японца о мертвых, которые вернутся: «Из Китая и из Кореи они придут, и те, кто покоятся в морских глубинах... Они услышат зов и в тот день, когда воинства Сына Неба двинутся против России»... Японский народ сжился с этой мыслью.
С 1895 по 1903 г., японская армия мирного времени была увеличена в два с половиной раза(64.000 до 150.500.); число орудий - более чем утроилось; были кроме того подготовлены кадры, давшие возможность выставить армию гораздо более многочисленную, чем расчитывали военные агенты всех стран. На эти сооружения были истрачены поступления по китайской контрибуции за войну 1894-95 г.г., а отчасти за боксерское восстание, причем, по иронии судьбы, России в свое время была поручительницей за исправную уплату Китаем своего военного долга!
Оригинал взят у allmomente в Значение русско-японской войны - подготовка и силы сторон