Вероника жила с мамой...

[allianc]

Тантра Вероника жила с мамой. Еще Вероника жила с дочкой, но дочка ладно себе дочка, дочке два с половиной года, её можно не считать. Но мама. Если бы не мама, то. А так - мама. Здравствуйте, Елена Борисовна. Добрый вечер, Алёшенька. Вы всё дома, дома, Елена Борисовна... Да, куда мне в моём возрасте ходить, Алешенька. И смотрит весело из-под очков, ведьма старая. Собственно, не особо старая. Но хороша, зараза. Умная в смысле. Никуда не ездит. Никуда не ходит. Комната у Вероники общая с дочкой, во второй - мама, третья - проходная. Как хотишь, так вертишь. Вертелись как-то, не без этого, конечно, и терпкий вкус Вероникиных впадин у тонких ключиц Алёша всё-таки отведал, причем не раз. Отведал, да. Но понравилось! И еще раз понравилось. И не только те впадины, но и другие, и всё это вмещала одна Вероника, и Алёша четко понял, что эта женщина - это да. Это то, что надо, и другого не надо. Но это надо! И снова надо! А тут мама. Говорят, женщиной впрок насытиться нельзя. Алёша пробовал. Действительно, нельзя. Но при маме тоже нельзя, мама дама строких нравов, да и места нет, не к ребёнку же под бок. Можно, конечно, жениться, но до жениться Алёшины мысли не доходили, потому что заняты были исключительно одним: где бы. Он ходил, неудовлетворённый и злой, носил Веронике цветы, а её дочке - конфеты, вежливо здоровался с мамой и время от времени одалживал у приятелей ключи от их квартир. На квартиры приятелей Вероника ходила, но как-то без восторга. Алёша понимал - женщина, она существо нежное, ей условия нужны. Но мужчина - тоже существо нежное, ему любовь нужна! Физическая в том числе. Вероника понимала. Но жила с мамой и с дочкой. Лучше бы с Алёшей. Но пока нет.

Когда Вероника неожиданно сказала, что завтра мама собирается в гости с ночевкой, Алёша понял, что Бог есть. Он наскоро и по памяти прочел благодарственную молитву, купил в оранжерее "Сыр и Бор" самый большой букет, присовокупил к нему здоровенный торт и ровно в назначенный срок прибыл к Веронике. Она открыла ему дверь, свежая и довольная, как пообедавший удав. Мама уехала еще днём, поэтому Вероника успела побыть одна, навести марафет на себя и на дом, забрать дочь из детского сада, поиграть с ней в кораблики, в лото, в дочки-матери и в кота, и уложить ребёнка спать. Дочь Адель была Вероникиной гордостью, радостью и прелестью. Дочь Адель удивительно хорошо говорила для своих двух с половиной лет и абсолютно - абсолютно, Алёша, представляешь - всё понимала. Дочь Адель ложилась спать в районе девяти вечера. Вероника позвала Алёшу к десяти.

Сначала просто пили что-то красное и трепались, сидя за столом. Трепаться с Вероникой можно было часами, она умела поддержать любой разговор и интересовалась абсолютно всем. Моя женщина, думал Алёша, любуясь высоким Вероникиным лбом, быстрыми губами и гибкой шеей, во всём и по всему - моя. Он был далеко не дурак насчет поговорить, хотя в определённых ситуациях любовь к разговору уступала в нём другим любовям. В присутствии Вероники чаще всего так и случалось, но сейчас у них в запасе была целая ночь, и Алёша не торопился. Обсудили то и это, обтрепали всё, что только можно было обтрепать, полностью насладились свободой момента и возможностью никуда не спешить. Выпили чай, оценили торт. Вероника встала, повернулась к окну, потянулась (Алёша зачарованно проследил, как сомкнулись и разомкнулись почти невидимые под светлой блузкой лопатки) и направилась мимо Алёши в кухню. Он мягко протянул руку и задержал её.

Вероника, Боже мой, Вероника. Каждый раз - как первый, как единственный, Вероника, рука, запястье, жилка бьётся, губами в эту жилку, губами, и кожу чуть прикусить и чуть потянуть, и тогда

- Пописать! - тоненько прозвенело из соседней комнаты. - Мама, я хочу попиииисать!

Вероникина рука испарилась из Алёшиного окружения, а сама Вероника исчезла, напоследок мелькнув чем-то розоватым. Алёша глотнул вина и откинулся на спинку кресла, прикрыв глаза. Под веками стояла, не исчезая, аккуратная Вероникина грудь с ярко выступающим бежевато-розовым в серединке. Алёша мысленно разглядывал эту грудь и сильно сжимал губы, изображая партизана на допросе. Сегодня они с Вероникой до груди еще не дошли, но у Алёши была хорошая зрительная память.

В соседней комнате тем временем пожурчало, потом попыхтело и зашебуршилось, возясь. Там нежно, будто жалуясь, пел тоненький детский голосок, и торопливо-ласково уговаривал голос Вероники. Маааама, а кто у нас в гостяааах, спрашивал голосок капризно, выпевая гласные звуки, ктоооо? Тссссс, шептала Вероника, тсссс, спи, моя хорошая, спи, Аделечка, все уже спят, все, видишь, везде темно. Но ктооооо у нас в гостяаааах, Льёша, да-а, выводил голосок, я знаю, Льёоооша, зна-а-аю... Тсссс, повторяла Вероника, не меняя интонаций, Алёша, да, Алёша у нас в гостях, спи. А зачем он пришёл, зачееем, пела девочка, не снижая высоты, он пришел спааать? Спать, спать, всё пришли спать, уговаривала Вероника, сама, видимо, не слишком соображая, что она говорит, все пришли спать и все будут спать, ложись на подушечку, клади головку, давай я тебя накрою, вот так - хорошо? Хорошо-о-о, милостиво соглашалось тоненькое, хорошо-о-о, а Льёша скоро будет спааать? Скоро, скоро, торопила Вероника, и Алёша сквозь закрытые двери ощущал её шевеление в тёплой тёмной комнате, все скоро будут спать, все.

Спать-то все будут, вопрос только с кем, недовольно подумал Алёша, прислушиваясь к переливам тоненького голоска. Он не мог не отметить, что Адель в свои два с половиной года звучала очень музыкально. Её капризные вопросительные фразы трепетали в полутьме, заставляя слушателя вспоминать одновременно "Травиату", "Богему", "Тоску" и "Евгения Онегина". Ла Скала отдыхает. Алёша тоже отдыхал, в кресле. Не то что бы он успел устать - но что-то же надо делать.

Наконец скрипнула дверь и вернулась Вероника. Надо бы нам потише тут, сказала она, ныряя в нетерпеливые Алёшины руки, а то опять проснется. Не проснется, бормотал Алёша на автомате, не вдумываясь в смысл слов, не проснётся, ну или проснётся, какая разница, какая вообще разница, вообще. У Алёши до физической боли сводило губы, и он целовал ими Веронику куда попало, буквально куда попадал, путаясь губами в застежках и лямках, нашаривая ими всё новые и новые ошеломляющие подробности. Она сначала была немного напряжена и всё время к чему-то прислушивалась, но потом расслабилась, даже не расслабилась, а просто поддалась тому потоку, который уносил Алёшу и властно тянул за собой и её тоже. От кончиков Вероникиных волос проскакивали искры, Алёша ловил эти искры губами. Губам было больно, и он охлаждал их в прохладных ямках возле Вероникиных ключиц.

Не каждый раз у них всё было хорошо и гладко, совсем не каждый. Вероникин темперамент, глубокий и нервный, временами скрывался от Алёши в неизвестных широтах, и он получал в руки мягкое податливое тело без капли эмоций. Это было мило, но это смотря с чем сравнивать. Ведь иногда - вот как сейчас - они свивались в одну сплошную эмоцию, и дышали в унисон. Любое прикосновение было именно тем, которое нужно, и вызывало непрестанное течение тока по постепенно обнажающейся коже. В такие моменты Алёша почти не жил и ни о чем не думал - он всеми нервами ощущал каждую секунду происходящего, и это было достаточно для смысла всего на свете. У него застилало глаза и закладывало уши. Мир для Алёши пропадал. Ему ничего не хотелось слышать в такие моменты - ну разве что очень тихое, почти беззвучное

- Мамочка, я уже поспала!

Маленькие дети выговаривают слова гораздо мягче, чем взрослые. Адель произносила "поспала" как "поспаля".

- Мамочка, я уже поспаля...

Вероника замерла на секунду и приложила палец к губам. Её перламутровое плечо блестело в свете неяркой лампы. Алеша тихо застонал от невыносимости паузы и Вероника закрыла ему рот рукой. Рука Вероники пахла чем-то нежно- терпким и чем-то горьковатым. Алёша протянул язык и кончиком языка попробовал эту руку. Рука на вкус была как жасминовый чай с каплей рома.

- Мама, я уже поспаля, я не хочу больше спать, - повторилось из соседней комнаты. Для тупых.

Тупых не оказалось. Вероника рывком натянула на себя что-то с рукавами и скользнула в темноту. Алёша остался стоять посреди комнаты. Мда, подумал он, вот теперь я точно знаю, что значит "ощущать себя идиотом". Впрочем, это было лукавство: идиотом Алёша себя не ощущал. Зато он явственно ощущал, что еще немного - и он ощутит себя импотентом.

А Льёша еще у наааас, вопрошали тем временем в соседней комнате, даааа? Ээээ, мялась Вероника, ты спи, спи, Аделечка, котик, солнышко, давай я тебе подушку поправлю, давай я тебе соску дам, хочешь? Даваааай, милостиво согласилась Адель, дай мне две соски, мама, дай мне соски две-е!

Дай мне две соски, мама, дай ты мне соски две, забормотал Алёша, лунатически блуждая по комнате в поисках минимального применения своему бренному телу, дай же мне соски, мама, дай же мне, мама, мама, дай, дай, дай... На очередном слове "дай" его переклинило и он замер у стены, уперевшись позвоночником в угол какой-то картины. Вероника тем временем закончила свои уговоры (видимо, нашлись-таки требуемые соски) и неслышно приблизилась, не подходя вплотную.

Слушай, нерешительно сказала она, Адель вообще-то привыкла спать со мной. Я об этом как-то не задумывалась, но, кажется, ей не нравится там спать, зная, что тут вроде как гость. По-моему, она решила вставать.

- Что она решила, переспросил Алёша, хватаясь за стену стремительно холодеющей рукой, - вставать? Сейчас?
- А когда еще, - вздохнула Вероника, - к сожалению, не завтра. То есть завтра, видимо, тоже. Но пока что - сейчас.
- А ээээ уговорить её нельзя, - поинтересовался Алёша, - объяснить там, что, мол, ночь, все спят, фигня всякая... А?
- Можно попытаться, - пожала плечами Вероника. - Но она же не глупая, она же слышит, что хоть и ночь, а "все" не спят!
- А откуда она это слышит?
- Ну, как: свет горит, люди шевелятся, - Вероника отвечала как бы машинально, а сама стояла вполоборота к комнате Адели, готовая в любой момент стартовать на перехват.
- Так давай выключим свет, ляжем и перестанем шевелиться! - мужественно предложил Алёша, бедром подталкивая Веронику в сторону широкого разложенного дивана.
- Совсем перестанем? - вяло поинтересовалась Вероника, - а зачем тогда ложиться?
- Не совсем, не совсем, - Алешины манипуляции возымели действие, и Вероника шаг за шагом близилась к дивану, - мы будем шевелиться, но только...
- ...медленно и печально, - закончила Вероника фразу и захихикала, нервно оглянувшись. Потом протянула руку к выключателю и выключила свет.

Не то что бы особо медленно и печально, но и без особого веселья и в полной темноте они все-таки добрались до дивана, на который Алеше после нескольких однообразных попыток, раздеваясь и раздевая на ходу, удалось уложить свою чадолюбивую мадонну. Чадо пока что молчало. Вероника лежала на диване в напряженной позе метателя молота, и Алешина рука, гладящая её по бедру, была одиноким поездом на полотне без рельсов. Он наклонился и поцеловал это теплое бедро, одновременно проводя по нему ладонями обеих рук. Вероника дернулась, пружины скрипнули, Алеша остановился. Одним мягким броском, практически беззвучно, он лёг и приник вплотную к напряженной Вероникиной фигуре и замер, всей поверхностью кожи впитывая тепло этого постепенно расслабляющегося тела. Девочка моя, думал он, боясь дышать и всё сокращая и сокращая и без того отсутствующее между ними расстояние, недоступная моя, единственная моя. Тело вибрировало и стелилось, становясь чем-то главным и одновременно переставая существовать. Мыслей не было. Ни одной. Кроме главной

- Я уже поспаля!

Лежащие на диване затаили дыхание, делая вид, что эта одиноко звучащая фраза к ним не относится. Автор фразы остался недоволен произведённым эффектом и резко увеличил громкость.

- Я УЖЕ ПОСПАЛЯ-А-А!!!

Бля-а-а, в рифму отозвался Алёша, тоскливо вжимаясь в диван. Он знал, что ругаться матом нехорошо, а делать это при женщинах и детях и вовсе плохо, но в определённые моменты человеческой жизни язык действует автономно, не интересуясь при этом мнением мозгов. Я уже поспаля, неслось над темной квартирой, и продолжением двустишия стонал с дивана изнемогающий Алёша: бля-а-а...

Всё, сказала Вероника, вставая с дивана, я беру её сюда. Других вариантов нет, я её знаю, если её не привести, она придёт расширять нашу тесную компанию сама, причем в самый неподходящий момент. Накройся чем-нибудь, будем играть в братика и сестричку. Я сейчас приду.

Алёша был уверен, что самый неподходящий момент для расширения их тесной компании уже наступил, не говоря уже об играх в братика и сестричку. Он натянул на голое тело джинсы, скривился, пытаясь застегнуть, подумал и застёгивать не стал. Лёг на диван и накрылся пледом с головой. Жить хотелось, но не очень. То есть жить как раз хотелось, но в другом смысле. Причем желательно без Адели. Но без Адели не предлагалось.

Чап-чап-чап, пробежали по полу лёгкие ножки, и кто-то маленький и юркий прополз по Алёше вглубь дивана. Маааам, раздался до боли знакомый голосок, а где Льёоооша? Тут, тут Лёша, спи, прошептала Вероника напряженно, Лёша тут рядом лежит. Где-е, немедленно возвысился до небесных высот голосок, покажиии!

Алёша, душа моя, нежно произнесла Вероника, не разжимая зубов, сделай одолжение, покажи Адели, где ты спишь. Она хочет удостовериться, что всё спят, и ты в том числе.

- Да, я сплю! - по-солдатски бодро откликнулся Алёша, поднимая голову из-под пледа. - Здравствуй, Аделечка, спокойной ночи, деточка.
С этими словами он картинно уронил голову на диван и громко захрапел. Мама, а почему Льёша храпит, поинтересовалась Адель, бабушка так никогда не храпит! Льёша другооой?

Другой, удрученно признала Вероника, пытаясь не дать дочери заглянуть под плед и напрямую обнаружить там то, чем Алёша отличается от бабушки. А чем он другой, спросила любознательная девочка. Тем, что спит, не выдержала Вероника, и метким пинком разместила дочь между собой и стеной, перекрыв ей таким образом доступ к Алёшиному телу. А теперь, дорогая - Вероникин шепот перестал быть ласковым и стал зловещим - ты не просто спишь, а крепко спишь, причем уже. Если я услышу еще один звук, я тут же отправлю тебя спать в одиночестве. Поняла?

Поняля, протянула Адель, зевая, дай мне соску. Пожааааалуйста.
Какой вежливый ребенок, без восторга подумал Алеша, пока Вероника ходила за соской в спальню. Три часа ночи, а туда же: пожаааалуйста!
Спасибо, сообщила тем временем Адель матери, вытянулась солдатиком под одеялом, взяла соску и умиротворённо зачмокала. Рядом с ней, вытянувшись тем же солдатиком, лежала Вероника и пялилась в потолок. Рядом с Вероникой, свешивая с дивана ногу и руку, лежал Алёша. Ему всё это почему-то сильно напоминало братскую могилу.

Через некоторое время чмоканье соской стало из громкого тихим, а дыхание у стены - мерным и сонным. Вероника осторожно повернулась на бок, лицом к Алёше, и нерешительно тронула его за плечо.

- Эй, - спросила она неслышным шепотом, - эй, ты живой?
- Отчасти, неохотно признал Алёша, предпочитающий в данный момент быть неживым.
- Тебе очень плохо?
- Ммммм ну, мне неважно, скажем так.
- Ты врёшь. Я вижу. Тебе очень плохо.
- Вероника, мне никак. Я хочу одновременно кого-нибудь убить и при этом громко орать. Еще одна такая ночь, и я стану импотентом.
- Не станешь, - беззвучно засмеялась Вероника, нашаривая под пледом Алёшино бедро и исследуя рукой его окрестности, вот видишь - тебе до этого еще далеко.

При Вероникином прикосновении скрученные было страсти воспряли, и Алёша ощутил, что, кажется, импотентом еще действительно не стал. Он чуть-чуть повернулся и придвинулся к Вероникиным рукам и коленям. Остальная Вероника лежала слишком близко к стене и к Адели.

- Слушай, - сообразил вдруг Алёша, - она же вроде спит! Ну так давай её тут оставим, и пойдём на твою кровать в спальне.
- Не пройдёт, - категорически заявила Вероника, - она чувствует, когда я встаю, и просыпается тоже.
- Альёша, ты спишь? - раздался в тот же момент нежный шепот от стены, - я тебя не вижу, ты спишь, Альёша?
- Спит! - отрубила Вероника, не давая Алёше возможности отреагировать, - спит, давно!
- А-а, - донеслось от стены, - ну лаааадно...

Помолчали. Становилось прохладно. За окном начинали петь какие-то очень ранние птицы. Алёша представил себя птицей, и ему захотелось стать страусом. Чтобы долго-долго бежать, а в конце кого-нибудь убить. И съесть.

- Послушай, - виновато зашептала Вероника, - ну извини, ну я не знала, что так получится.
- Я понимаю, - вяло отозвался Алёша, пытаясь припомнить список основных причин возникновение невротической импотенции. - Я не сержусь.
Прозвучало это неискренне: он сердился. Он очень сердился, хотя толком не мог объяснить, на что.
Полежали еще, прислушиваясь к сопению у стены и наслаждаясь звуком равномерного чмоканья соской. Время от времени чмоканье прерывалось, с подушки у стены приподнималась изящная головка и неизменно мелодичный голос вопрошал:
- Альёша, ты спишь?
Сплю, без выражения сообщал Алёша. Чмоканье возобновлялось. Алёша и Вероника лежали рядом, держась за руки, и мечтая о разном. Веронике уже не хотелось ничего, лишь бы все затихли наконец и оставили её в покое. Алёша мечтал о необитаемом острове, где будет вдоволь диких обезьян.

- Знаешь что, - заговорила наконец Вероника, слегка придвигаясь - я не хочу тебя так обламывать. Мне тебя ужасно жалко. Давай я тебе помогу.
- Не надо мне помогать, - обиженно отрезал Алёша, отодвигаясь, - как-нибудь уж. Потерпим до лучших времён.
Его голос был настолько несчастным и в нём до такой степени сквозила обида на весь мир и его сволочное устройство, что Вероника окончательно укрепилась в своей идее. Она легла поудобнее на бок, протянула руку и нашарила над лежащим на спине Алёшей тот объект, который в течение всего вечера подвергался столь несправедливым гонениям. Её рука, мягкая и решительная, обладала своей собственной личной жизнью, и Алёше было трудно сопротивляться. К тому же, эта рука обещала пусть частичное, пусть неполное, пусть временное, но хоть какое-то облегчение от терзавших его мук. Вероника-то продолжала лежать рядом, поэтому с течением времени муки не проходили, а только усиливались. Делай, что хочешь, сказал Алёша сквозь зубы и закрыл глаза.

- Альёша, ты спишь? - немедленно поинтересовались с противоположного конца дивана.

Дальнейшие пятнадцать минут Алёша помнил плохо. Он только знал, что за это время его четырежды спросили, спит ли он, и один раз - не хочет ли он вставать. Ответы на все эти инсинуации давала безгранично терпеливая Вероника, умудрявшаяся параллельно практически без движений продвигать Алёшу все дальше и дальше на пути к достижению вожделенного облегчения. Как ей это удавалось, понять было невозможно, но факт оставался фактом: в полной тишине, ничем не шурша и, кажется, абсолютно не шевелясь, Вероника умелыми пальцами доставляла Алёше какие-то крохи того блаженства, которое было столь щедро обещано в начале вечера. Блаженство было весьма относительным, но было лучше, чем ничем, и Алёша свято соблюдал свою половину обязательств: он лежал тихо, опять-таки не шевелясь, и каменно молчал. В какой-то момент, когда молчать стало совсем невмоготу, он с силой прикусил губу и хрипло вдохнул.

- Мама, Альёша не спит! - немедленно уличили его с противоположного края дивана.
- Алеша не спит. Алеша умер, - последовал хриплый ответ, и Вероника, с трудом сдерживая смех, ткнулась Алёше в резко расслабившееся плечо. Больше всего на свете ей хотелось спать.

Алёше снилось яркое солнце, щекотавшее нос. Он чихнул во сне, чихнул еще раз и понял, что это не во сне. Открыл глаза. В глаза тут же ударило реальное яркое солнце. Часы на стене показывали шесть часов утра. Рядом с Алёшей стояла Адель в пижамке и шекотала ему нос кисточкой от пледа.

- Альёша, ты спишь? - спросила она с живой интонацией хорошо выспавшегося человека. - Ты спишь, или ты проснулься?
- Нет, - отрубил Алёша, пытаясь прогнать противное видение усилием воли, - я сплю!
- Но Альёша, - удивилось видение, - я уже поспаля! Я хочу вставать! Альёша, мы будем вставать?
- Нет, - повторил Алёша, с трудом шевеля губами, - мы вставать не будем.
- Тогда я разбужу маму, - сообщило видение, и поползло через Алёшу вглубь дивана. - Мама, - раздалось оттуда, - мама, я уже поспаля!!! Мама, мы будем вставать?
Её голос звенел и переливался, интонации оставались безупречными, а упрямство - железным, и постанывающий от всего сразу Алёша понял, что вставать придётся.

Уходящий, он был небрит и вял. Отказался от завтрака, который ему настойчиво предлагала общительная Адель, слабо улыбнулся пошатывающейся от недосыпа Веронике, и попытался выйти на улицу через дверь в туалет. Когда ему было мягко указано на ошибку, он извинился, нашел-таки входную дверь, и притянул к себе Веронику для прощального поцелуя. В щеку. О большем на данный момент речь не шла. Я позвоню вечером, сообщил Алёша Вероникиному отражению в стенном шкафу, и на секунду нежно прижал к себе его хозяйку. Пока.

Он успел открыть входную дверь и даже вынести за порог правую ногу, когда его настиг укоризненный голос Адели. Альёша, пела она с печалью, Альёша, ты забыл меня поцеловать!

Забывший опустил воспалённые глаза и нашел усталыми зрачками маленькую фигурку, успевшую подобраться к его ногам.
- Почему ты забыл меня поцеловать? - спросила фигурка с до боли знакомыми интонациями маленькой феи.

Алёша глубоко вздохнул и закрыл глаза.

- Потому что я сплю! - привычно отчеканил он, развернулся кругом и вышел из квартиры.