Из жизни городских обывателей XVIII в.
Г. Бежецк, начало XVIII в.
Выше уже говорилось, что в силу источниковедческих особенностей явочных челобитных определить истинные причины конфликтов большей частью бывает достаточно сложно. И даже если источник содержит какие-то сведения о предыстории конфликта, это помогает далеко не всегда. Например, в 1706 г. посадский В.Т. Бурков сообщал, что, будучи выбранным к городским воротам для «збору денежные казны з бород и с платья», он остановил некоего бородатого крестьянина, с которого хотел взять положенную подать, однако «пришел тут же бежечанин посацкой человек Семен Ларионов Красильников, меня бил поленом, а крестьянина отбил и тех указных денег с него з бороды взять не дал, и преж того он же, Семен, многих всяких чинов людей своим насильством отбивал и меня многажды бил, и от того его насильного отбою казне великого государя учинился великой недобор...». Как видим, Бурков свидетельствовал, что описываемый им случай не был единичным, а посадский Красильников систематически заступался за бородатых соотечественников, но какими побуждениями он при этом руководствовался - идеологическими или сугубо хулиганскими, нам узнать не дано. Примечательно, что Бурков жаловался не на побои, но как истинный сын отечества проявлял заботу о государственном интересе.
Более очевидны, на первый взгляд, причины конфликта 1712 г. посадских И.А. Посникова и А.Я. Ревякина. Первый жаловался, что Ревякин «пришед в москотинной ряд к лавке моей, бранил меня всяческими бранными словами,и ругался, товар у меня - румяна и белила - из ящиков по ряду сыпал и, схватя доску дубовую, на которой считаютца деньги, почал о лавку бить и тое доску всю росколол» Допрошенный по делу обидчик показал, что якобы увидел у истца в лавке «воровские белила», попросил их посмотреть и получил отказ; все остальное он отрицал. Впрочем, и в данном случае допрос Ревякина - это последний документ дела, а значит, у нас нет шансов выяснить, что имелось в виду под «воровскими белилами», были ли у Ревякина основания для подозрений и действительно ли он так разбушевался, как описано в челобитной.
Другой Ревякин - Степан Харитонович - в 1711 г. служил земских дед бурмистром и, исходя из документов, не стеснялся применять физическую силу для выбивания недоимок из своих земляков, по крайней мере трое из которых жаловались на над в приказную избу. Три случая, одинаковое по своей сути, интересны еще и тем, что демонстрируют три варианта завершения дела. Первый пострадавший от бурмистра, посадский А.А. Попков, был ночью призван в земскую избу якобы «ради раздатки лимонов» (еще одна загадка!), где был избит Ревякиным палкой по голове и плечам и посажен на цепь. Побои были освидетельствованы в приказной избе, и Ревякина даже вызвали к допросу, но он не явился и больше никаких следственных действий не производилось. Также ночью в земскую избу был доставлен посадский И.Е. Кобылин. Его, «збив с ног в лежачку», бил не сам Ревякин, а его подчиненные. В своей челобитной Кобылин сообщал, что в переписных книгах он написан «бесподатным и бестяглым», что подтверждается подворной переписью 1709 г., в которой к тому же значится, что он был хромым. На сей раз Ревякина удалось допросить, и он утверждал, что доимки на Кобылине правили согласно закону - батожьем, а что написано а переписных книгах, он не знает. Истцу и ответчику устроили очную ставку, на которой бурмистр в подтверждение своих показаний добавил, что правеж, как и полагается, производился днем, а не ночью. То, что Кобылина избивали «правильным батогом», т. е. днем, подтвердил и допрос Василия Кликунова - одного из приставов, участвовавших в экзекуции: «И у того правежа он, Степан,зашиб ево, Василья, палкою дважды и говорил: для чего ты ево, Ивана, (Кобылина. - А. К.) худо бьешь на правеже, и он де ево на том правеже бил, и он де, Иван, на том правеже стоя, падал на землю, а от бою, или самоохотно, про то он, Василей сказать не знает..." Судя по всему, «правильность» правежа убедила следователей в невиновности Ревякина и никаких последствий дело не имело. Третьим пострадавшим от бурмистра Ревякина оказался защитник бородатых крестьян С.Л. Красильников. В своей челобитной он писал, что у него с бурмистром «учинилась... явная недружба», в силу которой Ревякин велел бить его «палками и дубьем» якобы за недоимки. Побои были освидетельствованы, заведено дело, но затем стороны попросили на время отложить следствие, и, по-видимому, больше оно не возобновлялось.
Спустя пару лет и сам Ревякин пострадал от чиновничьего произвола. В 1714 г. он явился в таможню, чтобы заплатить пошлину за купленные овчины. Однако таможенный бурмистр К.Е. Архипов вместо того, чтобы выдать ему соответствующую выпись, как жаловался Ревякин, «бранил меня всякою неподобною бранию и бил, и увечил смертным боем безвинно, и взяв меня в таможне, и держал за караулом ночь, знатно желал себе незнамо каких взятков». Ревякин подал челобитную в мае 1715 г. Вызванный в магистрат Архипов попросил дать ему отсрочку до того, как он освободится от таможенных сборов, однако, по-видимому, ему было отказано, ибо 1 июня истец и ответчик должны были предстать перед магистратским судом, но Архипов не явился. На этом дело застопорилось до весны следующего года, когда в марте бурмистры постановили взыскать с ответчика штраф в 14 рублей, и в апреле Ревякин получил причитающиеся ему деньги. Подобное редкое, да к тому же и быстрое завершение конфликта следует, очевидно, отнести за счет влиятельности Степана Ревякина, не только самого причастного к городской власти, но и представителя разветвленного и авторитетного в городе семейного клана.
Ни Ревякин, ни Архипов, использовавшие методы физического воздействия для исполнения своих служебных обязанностей, конечно же, не составляли какого-либо исключения. В 1723 г. купец Павел Неворотин жаловался в магистрат, что в октябре еще 1721 г. таможенный бурмистр Афанасий Попков "в той таможне, сковав, бил меня нижайшаго палкою и увечил смертным боем, и за волосы драл, также и розбыгал бить батожьем напрасно при свидетелях». Бурмистр, к тому времени, видимо, уже бывший, в допросе подтвердил, что действительно велел целовальнику взыскать с Неворотина пошлину за проданную пшеницу и, дав расписку, отпустил. Показания свидетелей, названных в челобитной истца, в данном случае разошлись. Двое из них показали, что ничего подобного описанному в жалобе не видели. Один свидетель, напротив, полностью подтвердил обвинения, а четвертый занял промежуточную позицию, заявив: «Бурмистр Афонасей Попков из своих рук бежечанина посацкого человек Павла Неворотина при нем, Саве (свидетеле. - А. К.), зашиб палкою, а смертным де боем он, Афонасей, ево, Неворотина, не бил и за волосы де тольки ево, Павла, он, Попков, пощипал, а волос ево не драл». Поскольку истец в это время был выбран в счетчики в Углич, дело переправили туда, и уже в сентябре 1723 г. с Попкова велено было взыскать 10 рублей штрафа. Однако три с половиной года спустя, в январе 1727 г., Неворотии жаловался, что денег до сих пор не получил.
Стоит, пожалуй, обратить внимание еще на одно обстоятельство вышеописанных дел, подтверждающееся и другим документами. Во всех случаях истцы принимали побои, а иногда даже посажение на цепь или тюремное заключение, как свидетельствуют их жалобы, как должное, без сопротивления, воспринимая насилие как обычный и едва ли не единственно возможный способ коммуникации власти со своими подданными. Причем, наделенным властью нередко оказывался хорошо знакомый пострадавшему человек, равный ему по своему социальному положению, возможно, его сосед, а то и родственник, подчас избранный на должность с его же участием. Сам акт избрания, таким образом, оказывался не только выражением доверия, но и наделением правом на насилие. Сопротивляться человеку, обладающему, хоть и временно, властью, попросту говоря, дать сдачи была как правило, невозможно, ибо это означало поднять руку на «государева человека» и тем значительно усугубить свою истинную или мнимую вину. Но зато можно было попытаться добиться справедливости или тем или иным образом отомстить по истечении срока полномочий обидчика.
Каменский А.Б. Повседневность русских городских обывателей. Исторические анекдоты из провинциальной жизни XVIII в. М., 2007. С. 159-162.
Выше уже говорилось, что в силу источниковедческих особенностей явочных челобитных определить истинные причины конфликтов большей частью бывает достаточно сложно. И даже если источник содержит какие-то сведения о предыстории конфликта, это помогает далеко не всегда. Например, в 1706 г. посадский В.Т. Бурков сообщал, что, будучи выбранным к городским воротам для «збору денежные казны з бород и с платья», он остановил некоего бородатого крестьянина, с которого хотел взять положенную подать, однако «пришел тут же бежечанин посацкой человек Семен Ларионов Красильников, меня бил поленом, а крестьянина отбил и тех указных денег с него з бороды взять не дал, и преж того он же, Семен, многих всяких чинов людей своим насильством отбивал и меня многажды бил, и от того его насильного отбою казне великого государя учинился великой недобор...». Как видим, Бурков свидетельствовал, что описываемый им случай не был единичным, а посадский Красильников систематически заступался за бородатых соотечественников, но какими побуждениями он при этом руководствовался - идеологическими или сугубо хулиганскими, нам узнать не дано. Примечательно, что Бурков жаловался не на побои, но как истинный сын отечества проявлял заботу о государственном интересе.
Более очевидны, на первый взгляд, причины конфликта 1712 г. посадских И.А. Посникова и А.Я. Ревякина. Первый жаловался, что Ревякин «пришед в москотинной ряд к лавке моей, бранил меня всяческими бранными словами,и ругался, товар у меня - румяна и белила - из ящиков по ряду сыпал и, схватя доску дубовую, на которой считаютца деньги, почал о лавку бить и тое доску всю росколол» Допрошенный по делу обидчик показал, что якобы увидел у истца в лавке «воровские белила», попросил их посмотреть и получил отказ; все остальное он отрицал. Впрочем, и в данном случае допрос Ревякина - это последний документ дела, а значит, у нас нет шансов выяснить, что имелось в виду под «воровскими белилами», были ли у Ревякина основания для подозрений и действительно ли он так разбушевался, как описано в челобитной.
Другой Ревякин - Степан Харитонович - в 1711 г. служил земских дед бурмистром и, исходя из документов, не стеснялся применять физическую силу для выбивания недоимок из своих земляков, по крайней мере трое из которых жаловались на над в приказную избу. Три случая, одинаковое по своей сути, интересны еще и тем, что демонстрируют три варианта завершения дела. Первый пострадавший от бурмистра, посадский А.А. Попков, был ночью призван в земскую избу якобы «ради раздатки лимонов» (еще одна загадка!), где был избит Ревякиным палкой по голове и плечам и посажен на цепь. Побои были освидетельствованы в приказной избе, и Ревякина даже вызвали к допросу, но он не явился и больше никаких следственных действий не производилось. Также ночью в земскую избу был доставлен посадский И.Е. Кобылин. Его, «збив с ног в лежачку», бил не сам Ревякин, а его подчиненные. В своей челобитной Кобылин сообщал, что в переписных книгах он написан «бесподатным и бестяглым», что подтверждается подворной переписью 1709 г., в которой к тому же значится, что он был хромым. На сей раз Ревякина удалось допросить, и он утверждал, что доимки на Кобылине правили согласно закону - батожьем, а что написано а переписных книгах, он не знает. Истцу и ответчику устроили очную ставку, на которой бурмистр в подтверждение своих показаний добавил, что правеж, как и полагается, производился днем, а не ночью. То, что Кобылина избивали «правильным батогом», т. е. днем, подтвердил и допрос Василия Кликунова - одного из приставов, участвовавших в экзекуции: «И у того правежа он, Степан,зашиб ево, Василья, палкою дважды и говорил: для чего ты ево, Ивана, (Кобылина. - А. К.) худо бьешь на правеже, и он де ево на том правеже бил, и он де, Иван, на том правеже стоя, падал на землю, а от бою, или самоохотно, про то он, Василей сказать не знает..." Судя по всему, «правильность» правежа убедила следователей в невиновности Ревякина и никаких последствий дело не имело. Третьим пострадавшим от бурмистра Ревякина оказался защитник бородатых крестьян С.Л. Красильников. В своей челобитной он писал, что у него с бурмистром «учинилась... явная недружба», в силу которой Ревякин велел бить его «палками и дубьем» якобы за недоимки. Побои были освидетельствованы, заведено дело, но затем стороны попросили на время отложить следствие, и, по-видимому, больше оно не возобновлялось.
Спустя пару лет и сам Ревякин пострадал от чиновничьего произвола. В 1714 г. он явился в таможню, чтобы заплатить пошлину за купленные овчины. Однако таможенный бурмистр К.Е. Архипов вместо того, чтобы выдать ему соответствующую выпись, как жаловался Ревякин, «бранил меня всякою неподобною бранию и бил, и увечил смертным боем безвинно, и взяв меня в таможне, и держал за караулом ночь, знатно желал себе незнамо каких взятков». Ревякин подал челобитную в мае 1715 г. Вызванный в магистрат Архипов попросил дать ему отсрочку до того, как он освободится от таможенных сборов, однако, по-видимому, ему было отказано, ибо 1 июня истец и ответчик должны были предстать перед магистратским судом, но Архипов не явился. На этом дело застопорилось до весны следующего года, когда в марте бурмистры постановили взыскать с ответчика штраф в 14 рублей, и в апреле Ревякин получил причитающиеся ему деньги. Подобное редкое, да к тому же и быстрое завершение конфликта следует, очевидно, отнести за счет влиятельности Степана Ревякина, не только самого причастного к городской власти, но и представителя разветвленного и авторитетного в городе семейного клана.
Ни Ревякин, ни Архипов, использовавшие методы физического воздействия для исполнения своих служебных обязанностей, конечно же, не составляли какого-либо исключения. В 1723 г. купец Павел Неворотин жаловался в магистрат, что в октябре еще 1721 г. таможенный бурмистр Афанасий Попков "в той таможне, сковав, бил меня нижайшаго палкою и увечил смертным боем, и за волосы драл, также и розбыгал бить батожьем напрасно при свидетелях». Бурмистр, к тому времени, видимо, уже бывший, в допросе подтвердил, что действительно велел целовальнику взыскать с Неворотина пошлину за проданную пшеницу и, дав расписку, отпустил. Показания свидетелей, названных в челобитной истца, в данном случае разошлись. Двое из них показали, что ничего подобного описанному в жалобе не видели. Один свидетель, напротив, полностью подтвердил обвинения, а четвертый занял промежуточную позицию, заявив: «Бурмистр Афонасей Попков из своих рук бежечанина посацкого человек Павла Неворотина при нем, Саве (свидетеле. - А. К.), зашиб палкою, а смертным де боем он, Афонасей, ево, Неворотина, не бил и за волосы де тольки ево, Павла, он, Попков, пощипал, а волос ево не драл». Поскольку истец в это время был выбран в счетчики в Углич, дело переправили туда, и уже в сентябре 1723 г. с Попкова велено было взыскать 10 рублей штрафа. Однако три с половиной года спустя, в январе 1727 г., Неворотии жаловался, что денег до сих пор не получил.
Стоит, пожалуй, обратить внимание еще на одно обстоятельство вышеописанных дел, подтверждающееся и другим документами. Во всех случаях истцы принимали побои, а иногда даже посажение на цепь или тюремное заключение, как свидетельствуют их жалобы, как должное, без сопротивления, воспринимая насилие как обычный и едва ли не единственно возможный способ коммуникации власти со своими подданными. Причем, наделенным властью нередко оказывался хорошо знакомый пострадавшему человек, равный ему по своему социальному положению, возможно, его сосед, а то и родственник, подчас избранный на должность с его же участием. Сам акт избрания, таким образом, оказывался не только выражением доверия, но и наделением правом на насилие. Сопротивляться человеку, обладающему, хоть и временно, властью, попросту говоря, дать сдачи была как правило, невозможно, ибо это означало поднять руку на «государева человека» и тем значительно усугубить свою истинную или мнимую вину. Но зато можно было попытаться добиться справедливости или тем или иным образом отомстить по истечении срока полномочий обидчика.
Каменский А.Б. Повседневность русских городских обывателей. Исторические анекдоты из провинциальной жизни XVIII в. М., 2007. С. 159-162.