(no subject)
Ну надо же, даже не помню, кто тогда принес в больницу книгу Шаламова. Может и не приносил никто из моих знакомых, а просто она лежала на тумбочке, забытая прежними обитателями больничной палаты. Это было в начале восьмидесятых. В те времена людей, осмелившихся держать дома подобную литературу, было не так уж много, может потому и оставили.
Сентенция
Надежде Яковлевне Мандельштам
Люди возникали из небытия - один за другим. Незнакомый человек ложился по соседству со мной на нары, приваливался ночью к моему костлявому плечу, отдавая свое тепло - капли тепла - и получая взамен мое. Были ночи, когда никакого тепла не доходило до меня сквозь обрывки бушлата, телогрейки, и поутру я глядел на соседа, как на мертвеца, и чуть-чуть удивлялся, что мертвец жив, встает по окрику, одевается и выполняет покорно команду. У меня было мало тепла. Не много мяса осталось на моих костях. Этого мяса достаточно было только для злости - последнего из человеческих чувств. Не равнодушие, а злость была последним человеческим чувством - тем, которое ближе к костям. Человек, возникший из небытия, исчезал днем - на угольной разведке было много участков - и исчезал навсегда. Я не знаю людей, которые спали рядом со мной. Я никогда не задавал им вопросов, и не потому, что следовал арабской пословице: не спрашивай - и тебе не будут лгать. Мне было все равно - будут мне лгать или не будут, я был вне правды, вне лжи. У блатных на сей предмет есть жесткая, яркая, грубая поговорка, пронизанная глубоким презрением к задающему вопрос: не веришь - прими за сказку. Я не расспрашивал и не выслушивал сказок.
Что оставалось со мной до конца?
Сентенция
Надежде Яковлевне Мандельштам
Люди возникали из небытия - один за другим. Незнакомый человек ложился по соседству со мной на нары, приваливался ночью к моему костлявому плечу, отдавая свое тепло - капли тепла - и получая взамен мое. Были ночи, когда никакого тепла не доходило до меня сквозь обрывки бушлата, телогрейки, и поутру я глядел на соседа, как на мертвеца, и чуть-чуть удивлялся, что мертвец жив, встает по окрику, одевается и выполняет покорно команду. У меня было мало тепла. Не много мяса осталось на моих костях. Этого мяса достаточно было только для злости - последнего из человеческих чувств. Не равнодушие, а злость была последним человеческим чувством - тем, которое ближе к костям. Человек, возникший из небытия, исчезал днем - на угольной разведке было много участков - и исчезал навсегда. Я не знаю людей, которые спали рядом со мной. Я никогда не задавал им вопросов, и не потому, что следовал арабской пословице: не спрашивай - и тебе не будут лгать. Мне было все равно - будут мне лгать или не будут, я был вне правды, вне лжи. У блатных на сей предмет есть жесткая, яркая, грубая поговорка, пронизанная глубоким презрением к задающему вопрос: не веришь - прими за сказку. Я не расспрашивал и не выслушивал сказок.
Что оставалось со мной до конца?