Три чашки из Японии
Керамика, которая может выражать столько же, сколько стихи. Или сны. Или истории. Читая "Тысячекрылый журавль", я мечтал взять в руки или хотя бы посмотреть на цветочную вазу "сино" или чашку "карацу", о которых так завораживающе пишет Кавабата.
"Под белой глазурью проступал легчайший, едва приметный багрянец. Кикудзи протянул руку и коснулся блестящей поверхности. Она была холодной, и в то же время от скрытого багрянца словно бы исходило тепло.
- Хорошее сино, во всяком случае, мне так кажется. В нем такая нежность… как… во сне…
Он хотел сказать - «как в спящей женщине», но сказал просто «как во сне»". (пер. З. Рахима)
Отправляясь в Японию, я знал, что в числе вещей, которые мне хочется увидеть, - шелк и старинная керамика. Первый раз мы увидели чашку "карацу" в антикварной лавке в Гионе. Был поздний вечер, большинство магазинов закрывалось. В тускло освещенной лавке были выставлены лаковые подносы, картины на шелке, фарфоровые статуэтки. Хозяин, мужчина лет шестидесяти пяти, сам походил на антикварный товар и почти не говорил по-английски. Но слово "карацу" он понял. Он вручил нам роскошный каталог, а сам отправился куда-то в глубину лавки и долго не возвращался. В каталоге были чашки, плошки для мисо, кувшины, блюда редкого изящества. Стоили они по нескольку сотен тысяч йен. И видно было, что стоили.
Наконец, вернулся хозяин с коробкой. В коробке была другая коробка, поменьше, обернутая бумагой. Внутри маленькой коробки оказался сверток. В несколько слоев черной материи была завернута чашка. Цилиндрическая, светло-серая, в трещинах; глазурь, красноватый мазок, расплывающийся в пасмурном сиянии. Очень просто. Оказалось, чашке всего лет тридцать, поэтому стоит она всего-то шестьдесят тысяч йен.
Я попросил визитку, поблагодарил. Полюбовался чашкой, а еще больше тем, как бережно мужчина упаковывает ее в черную ткань. Вот это обращение с вещью как с хрупкой драгоценностью больше всего и придавало ей характер хрупкой драгоценности.
Секрет керамики "карацу" был завезен в Японию из Кореи вместе с целой деревней мастеров. Это примерно то же самое, как вывезти из России с боями весь Палех или Касли. Похищенные ремесленники жили столетиями под охраной, чтобы секрет "карацу" остался японским навсегда.
Конечно, купить настоящую старинную керамику я не мог. Но в Южном Гионе мне попалась первая чашка, которой пользуюсь теперь каждый день. На первый взгляд она совсем не японская. У нее европейский абстрактный рисунок, но кто читал "Старую столицу", вспомнит, как ткач использовал в качестве узора для традиционного оби рисунок Пауля Клее. Рисунок европейский, а чашка вполне японская. Теплая форма, ласковая шероховатость, добрые полутона.
Уже в Токио, в Асакуса, я набрел на прекрасную посудную лавку, где истратил кучу денег и истратил бы больше, будь у меня больше. Было даже неважно, себе я покупаю или в подарок. Вот две чашки, которые остались у нас в доме. Они хранятся в коробке, запеленатые, отгороженные от любых ударов и потрясений. Чашки новые, к тому же с ручками (традиционные чашки без ручек, разумеется. Первая чашка - влажные цветы, плывущие в весеннем тумане. Гладкие неровности - словно случайно прикасаешься к тонким рукам, которые лепили эту чашку. Эта чашка уносит мысли за грани и рубежи и тревожит, как начало весны.
Другая чашка - раннее лето, жаркий румянец, побеги свежей травы. Прикасаться к ней, обнимать пальцами и ладонями - наслаждение из тех, которые дарит юность в редкие дни полной гармонии. А еще она очень легкая - словно это не вещь, а идея вещи.
Посмотришь, вздохнешь... И почему я не японец... Может все же японец?
"Под белой глазурью проступал легчайший, едва приметный багрянец. Кикудзи протянул руку и коснулся блестящей поверхности. Она была холодной, и в то же время от скрытого багрянца словно бы исходило тепло.
- Хорошее сино, во всяком случае, мне так кажется. В нем такая нежность… как… во сне…
Он хотел сказать - «как в спящей женщине», но сказал просто «как во сне»". (пер. З. Рахима)
Отправляясь в Японию, я знал, что в числе вещей, которые мне хочется увидеть, - шелк и старинная керамика. Первый раз мы увидели чашку "карацу" в антикварной лавке в Гионе. Был поздний вечер, большинство магазинов закрывалось. В тускло освещенной лавке были выставлены лаковые подносы, картины на шелке, фарфоровые статуэтки. Хозяин, мужчина лет шестидесяти пяти, сам походил на антикварный товар и почти не говорил по-английски. Но слово "карацу" он понял. Он вручил нам роскошный каталог, а сам отправился куда-то в глубину лавки и долго не возвращался. В каталоге были чашки, плошки для мисо, кувшины, блюда редкого изящества. Стоили они по нескольку сотен тысяч йен. И видно было, что стоили.
Наконец, вернулся хозяин с коробкой. В коробке была другая коробка, поменьше, обернутая бумагой. Внутри маленькой коробки оказался сверток. В несколько слоев черной материи была завернута чашка. Цилиндрическая, светло-серая, в трещинах; глазурь, красноватый мазок, расплывающийся в пасмурном сиянии. Очень просто. Оказалось, чашке всего лет тридцать, поэтому стоит она всего-то шестьдесят тысяч йен.
Я попросил визитку, поблагодарил. Полюбовался чашкой, а еще больше тем, как бережно мужчина упаковывает ее в черную ткань. Вот это обращение с вещью как с хрупкой драгоценностью больше всего и придавало ей характер хрупкой драгоценности.
Секрет керамики "карацу" был завезен в Японию из Кореи вместе с целой деревней мастеров. Это примерно то же самое, как вывезти из России с боями весь Палех или Касли. Похищенные ремесленники жили столетиями под охраной, чтобы секрет "карацу" остался японским навсегда.
Конечно, купить настоящую старинную керамику я не мог. Но в Южном Гионе мне попалась первая чашка, которой пользуюсь теперь каждый день. На первый взгляд она совсем не японская. У нее европейский абстрактный рисунок, но кто читал "Старую столицу", вспомнит, как ткач использовал в качестве узора для традиционного оби рисунок Пауля Клее. Рисунок европейский, а чашка вполне японская. Теплая форма, ласковая шероховатость, добрые полутона.
Уже в Токио, в Асакуса, я набрел на прекрасную посудную лавку, где истратил кучу денег и истратил бы больше, будь у меня больше. Было даже неважно, себе я покупаю или в подарок. Вот две чашки, которые остались у нас в доме. Они хранятся в коробке, запеленатые, отгороженные от любых ударов и потрясений. Чашки новые, к тому же с ручками (традиционные чашки без ручек, разумеется. Первая чашка - влажные цветы, плывущие в весеннем тумане. Гладкие неровности - словно случайно прикасаешься к тонким рукам, которые лепили эту чашку. Эта чашка уносит мысли за грани и рубежи и тревожит, как начало весны.
Другая чашка - раннее лето, жаркий румянец, побеги свежей травы. Прикасаться к ней, обнимать пальцами и ладонями - наслаждение из тех, которые дарит юность в редкие дни полной гармонии. А еще она очень легкая - словно это не вещь, а идея вещи.
Посмотришь, вздохнешь... И почему я не японец... Может все же японец?