23 февраля 1918 года. Район Нарвы
Что нового можно написать о том 23-ем февраля?
А вот можно!
Именно тогда пересеклась судьба двух людей, связанных с брянским краем.
Первый из них известен всем - это Павел Ефимович Дыбенко, читайте по ссылке пост аж 2009 года. Удивительное время. Судя по камментам, тогда и stoleshnikov еще адекватным был.))
А вот второй наш герой известен очень немногим: генерал-майор императорской армии Петр Михайлович Конопчанский. Вот как бывший генерал-майор царской армии вспоминал февральские дни 1918 года в своих показаниях, данных в брянском Горотделе НКВД в декабре 1937 года:
«В феврале 1918 г. под давлением немецких войск части 13 корпуса отступили без боя, причем штаб 13 корпуса оказался впереди частей и лесами едва выбрался к Нарве, где находился отряд товарища Дыбенко в распоряжение которого мы и поступили. Задержать немцев за отсутствием у нас сил не удалось и мы отступили в Гатчину, а затем в Тверь, где штаб был расформирован, а я вернулся в Брянск, где поступил на учет воинского управления».
Таким образом, можно сказать, что генерал-майор Конопчанский участвовал в самых первых боях в составе отряда от которого вела родословную Красная Армия и отголоском тех самых событий до сих пор является день 23 февраля. ))
И вот 20 лет спустя...
В декабре 1937 года 70-летний пенсионер Конопчанский арестовывается и после недолгого следствия обвиняется в создании «контрреволюционной фашистской организации бывших офицеров». Утверждалось, что участники организации «через устраиваемые сборы под видом игры в преферанс осуществляли агитацию, вербовку и сбор сведений. Также осуществляли связь с заграницей через родственников». Конкретно о Конопчанском говорилось, что он «встречает бывших солдат - подчиненных и агитирует их». Петр Михайлович же отвечал на это на допросе, что «встречает своих бывших солдат но только раскланивается с ними». Тем не менее, 29 декабря 1937 года П.М.Конопчанский тройкой НКВД по Орловской области был приговорен к расстрелу с конфискацией имущества.
А что же Дыбенко? Как известно, пережил он своего невольного военного попутчика Конопчанского ненадолго и был расстрелян за участие в "военно-фашистском заговоре" в июле 1938 года.
В книге "Орловский военный округ", Брянск, 2019, впервые приводится полная версия знаменитого оправдательного письма Дыбенко-Сталину. Публикую его под катом:
Письмо П.Е. Дыбенко Сталину от 30.01.1938 г.
Внизу штамп Вх.№1154 19.3.1938
Секретариат Наркома обороны СССР
тт. Молотову, Ворошилову, Жданову
Рукописная пометка «И. Сталин»
Дорогой тов. Сталин!
Решением Политбюро и правительства от 25 января с.г. по прямому пониманию предъявленных мне обвинений - я как бы являюсь врагом народа нашей родины и партии. Я живой, изолированный в политическом отношении труп. Но почему, за что?
Я никогда не был и не буду врагом Ленинско-Сталинской партии и нашей родины. Я всегда был, есть и буду преданнейшим солдатом нашей партии и родины. Я лишен возможности обжаловать данное решение куда бы то ни было: мой единственный путь обратиться только к Вам, к Вам вождю народов, к Вам от кого никогда и ни один человек не уходил не получив справедливый ответ и решение, как величайшего гения данной исторической эпохи.
Повторяю, я неповинен в том, в чем я обвинен.
По первому пункту- подозрительные связи с некоторыми американцами, которые оказались разведчиками, и недопустимо для честного советского гражданина использовал эти связи для получения пособия живущей в Америке своей сестре.
Я категорически отрицаю эту связь и тем более для получения пособия для своей сестры.
Разве я знал, что эти американцы (может быть это до некоторой степени наивно), прибывшие в Среднюю Азию с официальным правительственным заданием, c официальными представителями НКИД и ОГПУ являются специальными разведчиками. Я только со своей стороны выполнил служебный долг -предоставив вагон представителям НКИД и ОГПУ, которые сопровождали американцев. Вагон был предоставлен на основании документальных требований по линии НКИД. В пути до Самарканда я не был ни одной секунды наедине с американцами. Ведь я американским языком не владею и непосредственно один на один с ними разговаривать не мог, а лишь через официального переводчика, официального представителя НКИД. Во время вечернего чая в салоне вагона американец Девис приводил сравнение экономического положения в Америке и в Средней Азии, говоря, что американские законы одинаково защищают и интересы рабочих. Я на это ответил: интересы и права рабочих могут защищать только советские законы и как конкретный пример привел случай с моей сестрой, живущей в Америке с 1910 года и имеющей двое детей, родившихся в Америке.
Привожу более или менее дословно мой разговор: «Вы говорите об американских законах, а вот моя сестра с 1910 г. живет в Америке, имеет двух несовершеннолетних детей. В 1927 году на заводе во время работы убит ее муж и она в течение двух лет по суду не может получить от завода пособия для детей. В советской стране этого бы не случилось». Американец Девис вспыхнув заявил: «Это не может быть». Я ответил - может или не может быть, но это факт. Тогда он спросил - могу ли я сообщить ему точный адрес сестры, я ответил - точного адреса сестры я не знаю, но как будто бы она живет в г.Дедройт, а муж работал на одном из заводов Форда. Вот вся эта подозрительная связь.
Я действительно точного адреса сестры не знал, так как с ней переписки не имел, за исключением одного письма, полученного мною в 1918 году будучи матросом. О ее исключительно
тяжелом материальном положении в Америке после гибели мужа я знал с полуграмотного письма моей матери. В 1930 году я получил письмо от матери, из которого можно было понять, что сестра, живущая в Америке, по суду получила какие-то деньги. Сколько и когда я не знал.
Вспоминая более детально письмо матери мне кажется, что сестра судилась не из-за пенсии и пособия с заводом, а о получении страховки за мужа. Повторяю, что я с сестрой переписки не имел, а с полуграмотного письма матери было трудно понять в чем дело. В 1934 году моя мать была у меня в Куйбышеве и показала мне письмо сестры из Америки, где та писала о своем безвыходном материальном положении в связи с безработицей. Это письмо сестры было мной передано в редакцию газеты ПРИВО «Красноармеец», где и было напечатано. Письмо это можно найти в редакции газеты. Тогда же я сестре написал письмо - обратиться в наше представительство в Америке о возможности получения визы на право въезда в СССР. В сентябре 1934 года я получил от нее письмо и это единственное, которое при сем прилагаю. Само содержание этого полуграмотного письма говорит за то, что из себя представляет моя сестра. Больше я с ней никакой переписки не имел. Но если бы сестра получила 40 т. американских долларов, как об этом кто-то показывает, разве она влачила бы там нищенское существование. Когда же Девис был назначен представителем Америки в СССР я как то в разговоре не помню точно с кем сказал, не тот ли это Девис, которого я видел в Средней Азии.
Где же здесь доказательства использования моих связей с американцами в целях получения пособия для сестры, живущей в Америке?
Я умоляю Вас разрешить мне через НКИД и НКВД за мой счет, я готов продать последние нитки, затребовать сестру из Америки в СССР, для того, чтобы установить истинную причину суда и его результаты. Одновременно я написал сестре, живущей в с. Людково Новозыбковского района, чтобы она выслала если сохранились письма из Америки, чтобы и по ним если представится возможность установить из-за каких денег она судилась, что она получила по суду.
Повторяю я никаких связей с американцами не имел, если не считать получасовую официальную встречу в присутствии представителей НКИД и ОГПУ и тем более эта встреча ни в какой степени не была использована для получения пособия сестрой.
Второй пункт -о провокаторском заявлении Керенского и помещенной в белогвардейской прессе заметки о том, что я якобы являюсь немецким агентом. Если это имело место с Шеболдаевым, то причем здесь я? Разве в руках тов.Ежова есть какие-либо доказательства? Их нет и никогда не будет. Ведь эта заметка была в июле месяце 1937 года, разве не было возможности перепроверить. Я категорически отметаю данное обвинение как явно белогвардейская провокаторская инсинуация. Разве не выгодно белогвардейцам использовать подобный провокаторский метод, чтобы опорачивать преданнейших бойцов нашей родины, тем более, что Керенский - это можно подтвердить историческими документами, считал меня, и я таковым был, его заклятым врагом. Так неужели теперь через 20 лет моей честной и преданной родине и партии работы белогвардеец Керенский своим провокаторством мог отомстить мне. Это же ведь просто чудовищно.
Две записки, имеющиеся у тов. Ежова, написанные служащими гостиницы Националь содержат известную долю правды, которая заключается в том, что я иногда, когда приходили знакомые ко мне в гостиницу, позволял вместе с ними выпить. Но никаких пьянок не было. Все, кто у меня бывал, все они в Москве и можно их допросить.
Заявление Чернобыльской столь же правдоподобно, как и сообщение тов.Тимошенко
о моей пьянке 21 января с.г. в гостинице в номере Куйбышева, что было проверено тов.
Молотовым и оказалось непревзойденной провокацией. Для чего нужна была эта провокация - чтобы показать до какой степени дошло падение Дыбенко, что вместо того, чтобы
пойти на траурное заседание он отправился пьянствовать. А ведь я был на траурном заседании и вернувшись в номер никуда не выходил и в тот день кроме стакана чая и стакана боржому ничего не пил.
В другом заявлении указано, что после ужина у Егорова, вернувшись в гостинницу, а это
было в 1936 г. мы вчетвером выпили 80 бутылок вина. Это же бред сумасшедшего провокатора. Нас было четверо. В номере мы были только один час. Действительно выпили три бутылки вина и две бутылки шампанского. Это же самая неприкрытая ложь.
Второе - якобы у меня пропало 4 тыс. рублей. У меня никогда в гостиннице не пропадало даже 4 рублей. Если бы пропало 4 тыс. руб, то у дирекции гостинницы имелось бы мое заявление. Иначе быть не может. Пропало не 4 тыс. руб., а 6 тыс. руб. у моего порученца, и не в гостиннице, а при проезде в метро. После пропажи денег порученец Гурьев ночью прибежал в гостинницу и буквально ревел. Я встретил его в корридоре сказал, чтобы он немедленно заявил в уголовный розыск, а там раз беремся. Ведь есть же живой человек - можно же его, тов. Сталин, допросить, а не принимать на веру провокацию буквально подлой шантажистки.
Пропажа документов (характеристика на Кутякова, выписка на папиросной бумаге из
правительственного постановления и карта с нанесением обстановки исходного положения
для военной игры в ПРИВО, а не в генеральном штабе, и тем более не дислокация войск) были выкрадены, а не забыты мною. В день отъезда из Москвы, ко мне явился в номер гостинницы для поручений тов. Гурьев. Я в это время уходил в генштаб. Ему я приказал забрать все документы, мои вещи и свезти все в вагон. Рассчитаться с гостинницей. Сам в гостинницу больше не возвращался. Как впоследствии мне доложил Гурьев он собрал все документы, мои вещи и отвез в вагон. Но будучи в гостиннице он выходил на полчаса оставив портфель. В это время он и предполагает, что документы были выкрадены. Да, я отвечаю, что хранил секретные, но не совершенно секретные документы в номере. Но все это преподнесено прямо таки в художественном стиле.
Я якобы выбирал номера рядом с представителями посольства. Это одна и та же плеяда чудовищных провокаций. Номера заказывает как правило хозяйственная часть Управделами НКО. Какой номер оставят такой и занимаешь.
Якобы я высказывал пораженческие мысли в отношении РККА. Это буквально чудовищная ложь. Можно опросить любого командира САВО, ПРИВО и ВВО, где я проводил военные игры, полевые поездки и доклады, вы не найдете ни одного командира, чтобы эту провокацию подтвердил.
Можно же проверить стенограммы моих докладов, задания и ход проведения военных игр и полевых поездок и мои выводы. Лучше всех знает мои взгляды в этом отношении комвойсками Забайкальского военного округа т. Ефремов. Можно же допросить его.
У меня были кулацкие настроения в отношении колхозного строительства. Эту чушь могут разсеять тт. Горкин, Юсупов и Евдокимов, с которыми я работал на протяжении последних 9 лет.
Было ли у меня систематическое пьянство во время моего командования ЛВО. Категорически отрицаю. Да, я пил иногда бокал вина перед обедом и только. Ведь можно же допросить о моем поведении и моей работе члена военного совета ЛВО т. Магер и любого командира из ЛВО - кто из них видел, чтобы я когда либо был выпивши или чтобы был случай неявки на работу. Я всегда приходил раньше всех и уходил, как правило, позже всех. Командуя округом на протяжении 8 месяцев в Ленинграде я был два раза на квартире у Заковского. Больше нигде я не бывал и никто не бывал у меня.
Я прекрасно понимаю свою вину, это группировка, которая начала свою борьбу с группой предателей Тухачевского-Левичева, но которая в своей борьбе с ними, постолько посколько была группировка, видимо скатилась на антипартийные позиции. Но никогда и нигде я против Климента Ефремовича что либо предосудительное не высказывал. Но это не избавляло меня от грубейших ошибок. В этом я признался честно и до конца, за это меня и нужно было наказывать. Но я не повинен в том, что приклеивает мне марку врага народа.
Тов. Сталин, я умоляю Вас дорасследовать целый ряд фактов дополнительно и снять с
меня позорное пятно, которого я не заслуживаю.
Я понимаю, что я не буду возвращен в армию, но я прошу и я на это имею право, дать мне возможность остаток моей жизни отдать целиком и полностью делу строительства социализма в нашей стране, быть до конца преданным солдатом Ленинско-Сталинской партии и нашей родины.
П. Дыбенко
Ленинград
30.1.38 г.
Верно: Мишустина
РГВА, Ф. 33987, Оп. 3, Д. 1075, Л.19-26
А вот можно!
Именно тогда пересеклась судьба двух людей, связанных с брянским краем.
Первый из них известен всем - это Павел Ефимович Дыбенко, читайте по ссылке пост аж 2009 года. Удивительное время. Судя по камментам, тогда и stoleshnikov еще адекватным был.))
А вот второй наш герой известен очень немногим: генерал-майор императорской армии Петр Михайлович Конопчанский. Вот как бывший генерал-майор царской армии вспоминал февральские дни 1918 года в своих показаниях, данных в брянском Горотделе НКВД в декабре 1937 года:
«В феврале 1918 г. под давлением немецких войск части 13 корпуса отступили без боя, причем штаб 13 корпуса оказался впереди частей и лесами едва выбрался к Нарве, где находился отряд товарища Дыбенко в распоряжение которого мы и поступили. Задержать немцев за отсутствием у нас сил не удалось и мы отступили в Гатчину, а затем в Тверь, где штаб был расформирован, а я вернулся в Брянск, где поступил на учет воинского управления».
Таким образом, можно сказать, что генерал-майор Конопчанский участвовал в самых первых боях в составе отряда от которого вела родословную Красная Армия и отголоском тех самых событий до сих пор является день 23 февраля. ))
И вот 20 лет спустя...
В декабре 1937 года 70-летний пенсионер Конопчанский арестовывается и после недолгого следствия обвиняется в создании «контрреволюционной фашистской организации бывших офицеров». Утверждалось, что участники организации «через устраиваемые сборы под видом игры в преферанс осуществляли агитацию, вербовку и сбор сведений. Также осуществляли связь с заграницей через родственников». Конкретно о Конопчанском говорилось, что он «встречает бывших солдат - подчиненных и агитирует их». Петр Михайлович же отвечал на это на допросе, что «встречает своих бывших солдат но только раскланивается с ними». Тем не менее, 29 декабря 1937 года П.М.Конопчанский тройкой НКВД по Орловской области был приговорен к расстрелу с конфискацией имущества.
А что же Дыбенко? Как известно, пережил он своего невольного военного попутчика Конопчанского ненадолго и был расстрелян за участие в "военно-фашистском заговоре" в июле 1938 года.
В книге "Орловский военный округ", Брянск, 2019, впервые приводится полная версия знаменитого оправдательного письма Дыбенко-Сталину. Публикую его под катом:
Письмо П.Е. Дыбенко Сталину от 30.01.1938 г.
Внизу штамп Вх.№1154 19.3.1938
Секретариат Наркома обороны СССР
тт. Молотову, Ворошилову, Жданову
Рукописная пометка «И. Сталин»
Дорогой тов. Сталин!
Решением Политбюро и правительства от 25 января с.г. по прямому пониманию предъявленных мне обвинений - я как бы являюсь врагом народа нашей родины и партии. Я живой, изолированный в политическом отношении труп. Но почему, за что?
Я никогда не был и не буду врагом Ленинско-Сталинской партии и нашей родины. Я всегда был, есть и буду преданнейшим солдатом нашей партии и родины. Я лишен возможности обжаловать данное решение куда бы то ни было: мой единственный путь обратиться только к Вам, к Вам вождю народов, к Вам от кого никогда и ни один человек не уходил не получив справедливый ответ и решение, как величайшего гения данной исторической эпохи.
Повторяю, я неповинен в том, в чем я обвинен.
По первому пункту- подозрительные связи с некоторыми американцами, которые оказались разведчиками, и недопустимо для честного советского гражданина использовал эти связи для получения пособия живущей в Америке своей сестре.
Я категорически отрицаю эту связь и тем более для получения пособия для своей сестры.
Разве я знал, что эти американцы (может быть это до некоторой степени наивно), прибывшие в Среднюю Азию с официальным правительственным заданием, c официальными представителями НКИД и ОГПУ являются специальными разведчиками. Я только со своей стороны выполнил служебный долг -предоставив вагон представителям НКИД и ОГПУ, которые сопровождали американцев. Вагон был предоставлен на основании документальных требований по линии НКИД. В пути до Самарканда я не был ни одной секунды наедине с американцами. Ведь я американским языком не владею и непосредственно один на один с ними разговаривать не мог, а лишь через официального переводчика, официального представителя НКИД. Во время вечернего чая в салоне вагона американец Девис приводил сравнение экономического положения в Америке и в Средней Азии, говоря, что американские законы одинаково защищают и интересы рабочих. Я на это ответил: интересы и права рабочих могут защищать только советские законы и как конкретный пример привел случай с моей сестрой, живущей в Америке с 1910 года и имеющей двое детей, родившихся в Америке.
Привожу более или менее дословно мой разговор: «Вы говорите об американских законах, а вот моя сестра с 1910 г. живет в Америке, имеет двух несовершеннолетних детей. В 1927 году на заводе во время работы убит ее муж и она в течение двух лет по суду не может получить от завода пособия для детей. В советской стране этого бы не случилось». Американец Девис вспыхнув заявил: «Это не может быть». Я ответил - может или не может быть, но это факт. Тогда он спросил - могу ли я сообщить ему точный адрес сестры, я ответил - точного адреса сестры я не знаю, но как будто бы она живет в г.Дедройт, а муж работал на одном из заводов Форда. Вот вся эта подозрительная связь.
Я действительно точного адреса сестры не знал, так как с ней переписки не имел, за исключением одного письма, полученного мною в 1918 году будучи матросом. О ее исключительно
тяжелом материальном положении в Америке после гибели мужа я знал с полуграмотного письма моей матери. В 1930 году я получил письмо от матери, из которого можно было понять, что сестра, живущая в Америке, по суду получила какие-то деньги. Сколько и когда я не знал.
Вспоминая более детально письмо матери мне кажется, что сестра судилась не из-за пенсии и пособия с заводом, а о получении страховки за мужа. Повторяю, что я с сестрой переписки не имел, а с полуграмотного письма матери было трудно понять в чем дело. В 1934 году моя мать была у меня в Куйбышеве и показала мне письмо сестры из Америки, где та писала о своем безвыходном материальном положении в связи с безработицей. Это письмо сестры было мной передано в редакцию газеты ПРИВО «Красноармеец», где и было напечатано. Письмо это можно найти в редакции газеты. Тогда же я сестре написал письмо - обратиться в наше представительство в Америке о возможности получения визы на право въезда в СССР. В сентябре 1934 года я получил от нее письмо и это единственное, которое при сем прилагаю. Само содержание этого полуграмотного письма говорит за то, что из себя представляет моя сестра. Больше я с ней никакой переписки не имел. Но если бы сестра получила 40 т. американских долларов, как об этом кто-то показывает, разве она влачила бы там нищенское существование. Когда же Девис был назначен представителем Америки в СССР я как то в разговоре не помню точно с кем сказал, не тот ли это Девис, которого я видел в Средней Азии.
Где же здесь доказательства использования моих связей с американцами в целях получения пособия для сестры, живущей в Америке?
Я умоляю Вас разрешить мне через НКИД и НКВД за мой счет, я готов продать последние нитки, затребовать сестру из Америки в СССР, для того, чтобы установить истинную причину суда и его результаты. Одновременно я написал сестре, живущей в с. Людково Новозыбковского района, чтобы она выслала если сохранились письма из Америки, чтобы и по ним если представится возможность установить из-за каких денег она судилась, что она получила по суду.
Повторяю я никаких связей с американцами не имел, если не считать получасовую официальную встречу в присутствии представителей НКИД и ОГПУ и тем более эта встреча ни в какой степени не была использована для получения пособия сестрой.
Второй пункт -о провокаторском заявлении Керенского и помещенной в белогвардейской прессе заметки о том, что я якобы являюсь немецким агентом. Если это имело место с Шеболдаевым, то причем здесь я? Разве в руках тов.Ежова есть какие-либо доказательства? Их нет и никогда не будет. Ведь эта заметка была в июле месяце 1937 года, разве не было возможности перепроверить. Я категорически отметаю данное обвинение как явно белогвардейская провокаторская инсинуация. Разве не выгодно белогвардейцам использовать подобный провокаторский метод, чтобы опорачивать преданнейших бойцов нашей родины, тем более, что Керенский - это можно подтвердить историческими документами, считал меня, и я таковым был, его заклятым врагом. Так неужели теперь через 20 лет моей честной и преданной родине и партии работы белогвардеец Керенский своим провокаторством мог отомстить мне. Это же ведь просто чудовищно.
Две записки, имеющиеся у тов. Ежова, написанные служащими гостиницы Националь содержат известную долю правды, которая заключается в том, что я иногда, когда приходили знакомые ко мне в гостиницу, позволял вместе с ними выпить. Но никаких пьянок не было. Все, кто у меня бывал, все они в Москве и можно их допросить.
Заявление Чернобыльской столь же правдоподобно, как и сообщение тов.Тимошенко
о моей пьянке 21 января с.г. в гостинице в номере Куйбышева, что было проверено тов.
Молотовым и оказалось непревзойденной провокацией. Для чего нужна была эта провокация - чтобы показать до какой степени дошло падение Дыбенко, что вместо того, чтобы
пойти на траурное заседание он отправился пьянствовать. А ведь я был на траурном заседании и вернувшись в номер никуда не выходил и в тот день кроме стакана чая и стакана боржому ничего не пил.
В другом заявлении указано, что после ужина у Егорова, вернувшись в гостинницу, а это
было в 1936 г. мы вчетвером выпили 80 бутылок вина. Это же бред сумасшедшего провокатора. Нас было четверо. В номере мы были только один час. Действительно выпили три бутылки вина и две бутылки шампанского. Это же самая неприкрытая ложь.
Второе - якобы у меня пропало 4 тыс. рублей. У меня никогда в гостиннице не пропадало даже 4 рублей. Если бы пропало 4 тыс. руб, то у дирекции гостинницы имелось бы мое заявление. Иначе быть не может. Пропало не 4 тыс. руб., а 6 тыс. руб. у моего порученца, и не в гостиннице, а при проезде в метро. После пропажи денег порученец Гурьев ночью прибежал в гостинницу и буквально ревел. Я встретил его в корридоре сказал, чтобы он немедленно заявил в уголовный розыск, а там раз беремся. Ведь есть же живой человек - можно же его, тов. Сталин, допросить, а не принимать на веру провокацию буквально подлой шантажистки.
Пропажа документов (характеристика на Кутякова, выписка на папиросной бумаге из
правительственного постановления и карта с нанесением обстановки исходного положения
для военной игры в ПРИВО, а не в генеральном штабе, и тем более не дислокация войск) были выкрадены, а не забыты мною. В день отъезда из Москвы, ко мне явился в номер гостинницы для поручений тов. Гурьев. Я в это время уходил в генштаб. Ему я приказал забрать все документы, мои вещи и свезти все в вагон. Рассчитаться с гостинницей. Сам в гостинницу больше не возвращался. Как впоследствии мне доложил Гурьев он собрал все документы, мои вещи и отвез в вагон. Но будучи в гостиннице он выходил на полчаса оставив портфель. В это время он и предполагает, что документы были выкрадены. Да, я отвечаю, что хранил секретные, но не совершенно секретные документы в номере. Но все это преподнесено прямо таки в художественном стиле.
Я якобы выбирал номера рядом с представителями посольства. Это одна и та же плеяда чудовищных провокаций. Номера заказывает как правило хозяйственная часть Управделами НКО. Какой номер оставят такой и занимаешь.
Якобы я высказывал пораженческие мысли в отношении РККА. Это буквально чудовищная ложь. Можно опросить любого командира САВО, ПРИВО и ВВО, где я проводил военные игры, полевые поездки и доклады, вы не найдете ни одного командира, чтобы эту провокацию подтвердил.
Можно же проверить стенограммы моих докладов, задания и ход проведения военных игр и полевых поездок и мои выводы. Лучше всех знает мои взгляды в этом отношении комвойсками Забайкальского военного округа т. Ефремов. Можно же допросить его.
У меня были кулацкие настроения в отношении колхозного строительства. Эту чушь могут разсеять тт. Горкин, Юсупов и Евдокимов, с которыми я работал на протяжении последних 9 лет.
Было ли у меня систематическое пьянство во время моего командования ЛВО. Категорически отрицаю. Да, я пил иногда бокал вина перед обедом и только. Ведь можно же допросить о моем поведении и моей работе члена военного совета ЛВО т. Магер и любого командира из ЛВО - кто из них видел, чтобы я когда либо был выпивши или чтобы был случай неявки на работу. Я всегда приходил раньше всех и уходил, как правило, позже всех. Командуя округом на протяжении 8 месяцев в Ленинграде я был два раза на квартире у Заковского. Больше нигде я не бывал и никто не бывал у меня.
Я прекрасно понимаю свою вину, это группировка, которая начала свою борьбу с группой предателей Тухачевского-Левичева, но которая в своей борьбе с ними, постолько посколько была группировка, видимо скатилась на антипартийные позиции. Но никогда и нигде я против Климента Ефремовича что либо предосудительное не высказывал. Но это не избавляло меня от грубейших ошибок. В этом я признался честно и до конца, за это меня и нужно было наказывать. Но я не повинен в том, что приклеивает мне марку врага народа.
Тов. Сталин, я умоляю Вас дорасследовать целый ряд фактов дополнительно и снять с
меня позорное пятно, которого я не заслуживаю.
Я понимаю, что я не буду возвращен в армию, но я прошу и я на это имею право, дать мне возможность остаток моей жизни отдать целиком и полностью делу строительства социализма в нашей стране, быть до конца преданным солдатом Ленинско-Сталинской партии и нашей родины.
П. Дыбенко
Ленинград
30.1.38 г.
Верно: Мишустина
РГВА, Ф. 33987, Оп. 3, Д. 1075, Л.19-26