"Я ф “С*ельской ж*ызни” чит*ал"
Пожалуй, сейчас даже можно сказать, что история забавная.
...В понедельник, отправив файл с расшифровками трёпа разной степени прикольности, узнала, что диалектологи с учебной частью «тогда же всё обсудили и давно поставили этот несчастный зачёт». В чрезвычайном недоумении ничего лучше не придумала, чем спросить, как получить оставшуюся часть задания... и подставилась под второй удар: «Пришлём по почте». По почте, Бэрримор!
Два года об этом просила, неизменно получая отказ даже и тогда, когда в интернеты переползла вообще вся учёба. И на прошлой неделе спрашивала, не могу ли по-быстрому отправиться за другими страницами, чтобы расшифровать их, а оставшиеся неразборчивые переснять и досдать позже, уже не ломая глаз ни себе, ни самоотверженным помощникам. Конечно же нет! Точнее, тогда ответом было молчание. Это уже известная тактика - не отвечают сразу, значит эта ветка диалога не прописана в принципе. Делать нечего - убились, но сделали. А теперь оказалось, что всё это время проблемы-то и не существовало.
Что ж... Вроде как я должна быть рада, что это закончилось в мою пользу. Мне вообще сказали, что я невероятно везучий человек, что есть, мол, преподаватели, принципиально не дающие заданий, чуть что не по нраву. «И что делают со студентами, так влипшими?» - «Никто не знает». Как по мне, звучит зловеще. Может, следы их пребывания можно найти за теми железными дверьми у актового зала...
Так что с определённого ракурса даже можно посчитать, будто эта грозная кафедра пошла навстречу. Хмм. Я благодарна, конечно, но едва ли речь действительно идёт о даре. Как не вспомнить:
Джон Генри потребовал двадцатифунтовый молот. Он привязал к его рукоятке бант и запел:
Человек - только человек.
Но если мне не одолеть
Твой паровой бур,
Пусть я умру с молотом в руке.
И тут не уйти от очевидных параллелей с Горьким, но красивая картинка не складывается, пока не удастся выяснить, когда, как и кем на русский был переведён американский фольклор. Вот Буренин проговаривается:
С большим интересом все, кто присутствовал на этой беседе, наблюдали за Горьким и Марком Твеном. Мы, знавшие Горького, видели, что Марк Твен захватил его. А последний смотрел на Горького восторженными, блестевшими из-под густых бровей глазами. Прекрасно было его живое, милое лицо, в каждой черточке которого сквозил юмор, пленявший нас с детства в любимых нами Томе Сойере и Геке Финне.
Американская экзотика постепенно начинает проникать в русскую культуру в 30-ых годах XIX века. В 60-ые сближение историй, все эти крепостническо-линкольновские параллели, самое дружное, должно быть, десятилетие в истории стран. Марк Твен с целым пароходом других менее интересных американцев посещает Российскую Империю, публикуется.
В середине 1870-ых гг. начинается самый плодотворный в долгой творческой жизни писателя период. Впереди были книги, которые принесут ему мировую известность, определят его вклад в национальную литературу, завоюют читательскую аудиторию, в том числе и в России. Эта аудитория уже значительно расширилась после публикации в 1877 г. русского перевода «Приключений Тома Сойера», вышедших в Америке годом ранее.
Позже будут такие любопытности:
...на этих книгах выросло не одно поколение русских читателей. Первое даже оставило свой поэтический отклик - стихотворение семнадцатилетней Марины Цветаевой «Книги в красном переплете», проникнутое ностальгией по «раю детского житья», не представимого для неё без переживаний за судьбы твеновских персонажей. Со слов Анны Ахматовой мы знаем, что Николай Гумилёв называл «Приключения Тома Сойера» и «Приключения Гекльберри Финна» «Илиадой» и «Одиссеей» детства. Сама Ахматова ставила «Приключения Тома Сойера» в один ряд с «Дон Кихотом» как два великих и бессмертных романа. (Отметим, что в мечтателе Томе и его здравомыслящем «оруженосце» Геке некоторые критики будут усматривать модель сервантесовских героев). В творческом сознании поэтессы остался образ «поседевшей вечности» из этой твеновской книги как метафора бесконечно тянущегося времени, которую она обыграет в стихотворении «А в книгах я последнюю страницу...»
Горький - 68-ого года рождения. В 77-ом ему девять лет, ровесник Тома! Познакомились они, вероятно, позже, но, может, на «Добром» с поваром-книголюбом? Тогда ещё усилилась бы «речная» связь писателей, но пока об этом рано говорить.
Тем более, что интересует нас не сам Твен, а байки, на которых он воспитывался. «Русские сказки» Горького уже весьма похожи на американские. И не только по структуре:
- Пускай! Никому не известно, что такое гений! А я больше не могу... К чёрту могильность и всё это... Я - человек...
- Ах, вот как? - иронически воскликнула Нимфодора. - Ты - только человек?
Но это 1912 год, а интереснее было бы найти влияние Джона Генри на ночлежку! А значит искать нужно до 1902 года, и до поездки в Америку в 1906 (тем более, что английского Горький не знал и тогда). В «Детстве» - следы Твена, в «Томе» - следы американских пионеров. Или напасть на какого-нибудь горьковеда, что, должно быть, куда быстрее. Но любопытный ведь сюжет!
...но если серьёзно, факультет заступается, насколько может. И это очень приятно.
Правда, он велик и обилен, но порядка... Не империя, а содружество удельных кафедр. И на самом деле об этом даже говорили умные люди, но как-то раньше не верилось. А всё же надо умудряться дружить со всеми и уроки вовремя выплачивать. Зато хоть барщина со второй половиной диалекты закончится!
Жаль вот только, что я не знаю, когда именно получила этот тайный-от-меня-же-самой зачёт. Вдруг всё-таки ночная доканывающая кавалерия так дивно сработала?
А тетрадочными эпиковостями поделюсь, не зря же мы над ними столько корпели.
Там тоже сказки, хех.