Вечер на бивуаке
Мне завязали глаза, повели пешего, и через три минуты я уже по обонянию угадал, что нахожусь подле офицерского шалаша. "Добрый знак! - думал я. - Счастливый как тут к обеду". Снимают повязку - и я очутился в компании полковника и человек осьми конноегерских французских офицеров; малый я не застенчивый.
"Messieurs! - сказал я им, поклонясь весьма развязно, - я не ел почти три дня и, зная, что у вас всего много, решился, по рыцарскому обычаю, положиться на великодушие неприятелей и ехать к вам на обед в гости. Твёрдо уверен, что французы не воспользуются этим и не захотят, чтобы я за шутку заплатил вольностью. Да и много ли выиграет Франция, если завладеет конным поручиком, которого все знания и действия очерчиваются концом палаша?"
Я не обманулся: французам моя выходка понравилась как нельзя больше. Они пропировали со мной до вечера, нагрузили съестным мой чемодан, и мы расстались друзьями, обещая при первой встрече раскроить друг другу голову от чистого сердца.
- Не из печатного ли это? - спросил, усмехаясь, штабс-ротмистр Ничтович, который слыл в полку за великого критика.
- Да хотя бы из печатного, - для тебя оно все-таки должно быть новостью! - отвечал Ольский.
- А после какого дела это случилось?
- После того самого, где ты ранен был в сапог.
Штабс-ротмистр запил пилюлю и напрасно теребил усы, ища ответа на ответ: на этот раз остроумие его осеклось.
Привет Кисе Воробьянинову, Василию Тёркину и шолоховскому Андрею Соколову разом. От Бестужева-Марлинского из 1823.
И ещё оттуда же:
Всё возможно с любовью! - твердишь ты, но кто ж уверит тебя, что княжна вздыхает от любви, а не от узкого корсета, что она глядит в глаза твои для тебя, а не для того, чтоб глядеться в них самой? Поверь мне, что в ту минуту, когда она так нежно рассуждает об умеренности, о счастии домашней жизни, мысли её стремятся уже к дамскому току или к карете с белыми колесами, в которой блеснёт она в Екатерингофе...
...когда я за неё слёг в смертную постелю!
И Дон-Кишот!