Анохин Г. Общинные традиции норвежского крестьянства (1971).
Жизнь человека проходит в социуме. Казалось бы, банальность, но эта банальность очень важна: в конце концов, человека во многом формирует окружение, культура окружающего его общества. Люди создают сеть коммуникаций в любом случае, и структуры возникшего в результате общества имеют свойство сохраняться во времени, передаваясь из поколения в поколение, даже в видоизменённом виде. Базовый процесс коммуникации - тема непростая, ведь все мы живём в довольно сложном обществе, и уловить изначальные паттерны можем с трудом.
Отсюда и возникает тема «общины». Понятие сложное, многосоставное и противоречивое, оно получило своё оформление в науке середины XIX века, когда историки обратили внимание на коммуникативные практики части крестьянства в Германии, России и Индии, и одной из первых ласточек была книга о германской общине Георга Маурера (1868), и была позже активно поддержана рядом мыслителем, особенно активно - пребывающем в поисках общей теории докапиталистического производства Карлом Марксом. В европейских гуманитарных сферах, на волне споров о конституционализме, «гражданском обществе» и общей либерализации, разгорелась бурная дискуссия об изначально присущем человеку строе - что первичнее, социальная детерминанта неделимого во всех смыслах общинного коллектива, или изначальная свобода индивидуальных личностей, добровольно вступающих в объединения? Отчасти, эти споры породили социальную антропологию, и ещё несколько направлений, занимающихся изучением развития общества. Но общинная теория никуда не делась, в России она была искусственно подкреплена советско-марксистской идеологией, трудами Карлам Маркса (который всё же сохранял в своей душе долю скепсиса, судя по «беловику» письма Вере Засулич) и Фридриха Энгельса (ему скепсис был свойственен в меньшей степени), а также подкреплён авторитетом таких серьёзных учёных, как этнограф Максим Ковалевский и англист Павел Виноградов.
В чём смысл? Если коротко, то в логической концепции эволюции от общего к частному. В основе лежит биологически детерминированный кровнородственный коллектив, который на первой ступени полностью контролирует все ресурсы, ему доступные, и поведение человека внутри него. Стержнем этого состояния является перераспределение ресурсов, и отсутствие собственности на продукты труда. На второй ступени - земледельческой - появляется некоторая индивидуальная собственность, но основной источник существования - пахотная земля - остаётся под контролем общинного коллектива, который перераспределяет её между своими членами, и только на третьей ступени - соседской марке - начинает своё существование индивидуальное землевладение. Со всеми вытекающими, вроде купли-продажи земли, её монополизации в одних руках, и, как следствие - возникновение антагонических классов собственников и люмпенов…
Спорить о том, насколько теория верна, я сейчас не буду, тем более, что я уже о подобном писал. Наша задача - рассмотреть в этом контексте пример локального исследования эволюции общины, который проделал Генрих Анохин (1925-2006) в своей работе «Общинные традиции норвежского крестьянства», о которой мы сегодня поговорим. Имя его, что называется, широко известно в узких кругах, и, строго говоря, историком он не является. Анохин - этнограф и путешественник, много лет посвятивший экстремальному туризму, имел также и научную квалификацию как скандинавист. Он был товарищем Тура Хейердала, и сопровождал его во время визитов в СССР, он активно поддерживал своего заочного соратника, Хельге Ингстада в его поисках Винланда, пробив в печати его красочную книгу о поиске скандинавских поселений в Америке. Конечно, он был известен скорее как, выражаясь современным языком, «научный журналист», и основные его работы имеют популярный характер, однако его перу принадлежит и вполне серьёзная, одна из немногих книг о народе Фарерских островов. Широкой общественности он известен в основном как автор теории, согласно которой «варяги» «Повести Временных Лет» - солевары, так же как, согласно его предположительно, изрядная часть викингов. Теория, впрочем, проработана откровенно плохо, и была воспринята скорее как курьёзный казус, с чем нынче и ассоциируется имя Анохина. В остальном же, его труды по медиевистике имеют второстепенное значение, и ссылаются на них не слишком часто.
Теперь - об «Общинных традициях…». Эта книга, на которую скандинависты порой вежливо ссылаются, но редко ей апеллируют. Почему эта книга может быть интересна? Норвежский социальный строй, и вообще скандинавский, интересует исследователей главным образом потому, что народы Нордики сравнительно поздно испытали влияние римского права. Его отголоски видны в любой континентальной Leges Barbarorum, а скандинавское право несёт в себе сильный автохтонный элемент, отражающий местный социальный строй достаточно хорошо. Норвегия отличается обилием памятников права, которые подкрепляются данными исландских саг и набором других источников, дающих более богатый материал по жизни мелких социальных ячеек чем, например, шведские областные законы (хотя некоторые из них, к примеру, «Ghotalag», представляют большой интерес). В общем, древняя Норвегия, по справедливому замечанию Арона Гуревича, «золотая жила» для любого историка, занимающегося проблемами архаики, в частности - германских общества. Об этом говорит и Анохин. Но, если Гуревич уходит от детерминизма «общинной теории», пробивая свою теорию феномена «odal», то наш нынешний автор остаётся верным апологетом априорной схемы Маурера-Маркса-Энгельса, ни на одну минуту не сомневаясь в универсальности триединой схемы её эволюции. Главной задачей он ставит углубление представлений об общине и конкретно-историческому воплощению её черт, само же существование общины очевидно и правильно доказано марксистской теорией. Теория социальных отношений его не интересует, в силу её очевидности.
Но перейдём непосредственно к идеям. Анохин добросовестный исследователь, поэтому не мог не обратить внимание на то, что социальная жизнь норвежского общества рассредоточена по сравнительно мелким поселениям-хуторам, существующим на протяжении многих поселений бондов. Согласно канону, соседская община возникает в тот момент, когда распадается «большая семья», и возникают малые семьи, которые и воспроизводят в своём взаимодействии, для хозяйственных нужд, соседскую общину. В ту эпоху, когда писал наш автор, не было иной возможности классифицировать хутора, кроме как поселения патриархальный семей, однако существование института «odal» (или, как его называет Анохин, «удель», ссылаясь на данные лингвистики, якобы говорящие о том, что в древненорвежском это слово должно произносится именно так… пролистав работы по фонематике норвежских диалектов, подтверждения не нашёл) указывает на сохранение ядра её собственности, с трудом поддающегося операции купли-продажи. Автор решает проблему просто - он говорит о сосуществовании двух форм общины, на первом уровне существует патриархальная, включённая в соседскую, более глобальную общину. Упомянутый же «удель» был ничем иным, как классической «коллективной собственностью» рода. Несмотря на сообщения судебников о возможности раздела собственности между родственниками, он считает её коллективную форму доминирующей едва ли не до конца Средневековья, разделы же он рассматривал в качестве переделов.
Итак, патриархальная община, скреплённая коллективной собственностью. Допустим. Что у нас на втором уровне? Соседская община, которая регулирует «almennindr», то есть угодья, и представляет из себя большое региональное образование. Анохин полемизирует с Ароном Гуревичем, который центрирует норвежскую социальную систему на семейном коллективе - aett, тогда как он сам расценивает её как производственную ячейку, включённую в господствующий организм соседской общины, которая играла ведущую регулирующую роль в повседневно-экономической жизни. По его предположению, коллективы земледельцев ещё в эпоху неолита образовывали хуторские поселения-общины, и их общий интерес на сопредельных территориях-угодьях, а также регулировка распределения ничейного «земельного фонда» и образовывал изначальную соседскую общину. Помимо регулирования земельного фонда и «almennindr», она скреплена также разными формами взаимопомощи - «dugnandr», выражающуюся в совместных работах для какой-либо цели, также существовал «belag», в рамках которого осуществлялись семейные ритуалы, к примеру, свадьбы, или похороны.
Резюмируя - соседская община возникает в процессе развития взаимоотношений между патриархальными семьями, и регулированием их интересов на «almennindr», а также различных форм взаимопомощи. Интересно, что Анохин связывает, пусть и осторожно, общинные отношения архаичного общества и Норвегии XIX-XX вв., говоря о трансформации двух вышеназванных форм общин, о «пережитках» общинных отношений древности, опираясь на данные о длительном совместном пользовании пастбищных угодий, и их раздел между отдельными хозяйствами происходит только в последние полтора столетия.
Итак, перед нами концепция норвежской общины, от неолита до наших дней. Концепция добротная, и, несмотря на вызывающий журналистский стиль, Анохин старается обстоятельно исследовать свой материал, работая и с источниками, и с литературой. Но вопросов, конечно, его книга вызывает много, и они касаются прежде всего опорных точек его теории.
Анохин обстоятельно анализирует данные судебников, которые касаются семейной общины, и активно полемизирует с А.Я. Гуревичем, особенно по вопросу о семейной общине.
Я бы выделил в первую очередь вопрос о соседской общине. Согласно идеям Анохина, это орган самоорганизации норвежских крестьян, который напрямую управляет жизнью хуторов через тинг, регулируя землепользование и судебную сферу. Однако сферы тинговых округов и сферы хозяйственных объединений, вроде sambud или dugnandr не совпадали - тинг охватывал куда более широкую территорию, и в рамках хозяйствования рассматривал чаще всего тяжбы бондов друг против друга. С какой стороны не рассматривай проблему соседской общины, но на страницах книги Анохина она не видна в качестве управленческой структуры - наоборот, его же собственные слова подтверждают спорадичность отношений между отдельными кластерами-хуторами, взаимопомощь имела характер реципрокации, и вряд ли стоит утверждать, что осуществлением организации этих функций занималась какая-то чёткая территориальная институция. Автору очень хорошо удалось продемонстрировать реципрокацию при разных формах dugnandr, но где здесь община?
Самое занятное, что сами скандинавы не осознавали своей включённости в институцию общины. Они были включены в сеть связей со своими соседями, безусловно, но стоит ли это укладывать в рамки какой-либо институции, которой даже сам Анохин не может придать чётких контуров? Тем паче, что никто не отменял и утверждение А. Я. Гуревича, согласно которому в центре микрокосмоса скандинава находилась усадьба, «gardr», при описании же отношений с соседями не видно никаких признаков общинных распорядков. В той же, без преувеличения, великой «Njáls saga», где основное внимание уделено общественному быту, она должна была найти отражение, но…
Разбирать вопрос о праве собственности и наследовании внутри семьи довольно рискованно, поскольку и само понятие «большой семьи» не отличается чёткой верифицированной характеристикой, и процессы наследования весьма гибки, даже в рамках судебников. Даже Анохин, абсолютно уверенный в своём толковании семьи как «патриархального» органа, скреплённого коллективной собственностью, не совсем ясно повествует о праве наследования и разделе земли. Скажем, он почти никак не толкует полный раздел земли - «odalskipti», хоть и подробно описывает его процедуру. Вообще, понятие «odal», как показали не только изыскания Арона Гуревича, но и недавние труды Сергея Агишева, претерпевает большие изменения всего лишь за три века, с XI по XIII-й вв., и в разных регионах Норвегии этот процесс происходил с разной интенсивностью. «Odal» оставался наследственным правом владения, скреплённым с определённым родом, однако в некоторых судебниках сближался с «eign», приобретённой землёй, и постепенно становился объектом купли-продажи. Однако эволюция этого института заслонена проблемой выявления его внутренней сущности, точнее - соотнесения его с базовым понятием общины. Поэтому, несмотря на активную работу с источниками и полемический задор, довольно сложно найти в приведённых автором фактах стройную теорию патриархальной природы семейной общины и «odal», даже наиболее архаичного его варианта.
Итак: подведём итоги. На книгу Анохина скандинависты ссылаются нечасто, хотя иногда и любезно упоминают её. В ней действительно мало интересного, любой, кто знаком с историографией истории архаичной Норвегии, вряд ли найдёт в ней что-то новое. Априорная схема общины, которой придерживается Анохин, тоже не встретит сочувствия даже среди сторонников «общинной теории», поскольку в этой книге она плохо отрефлексирована, и слабо эмпирически доказана. Однако в ней немало интересных сведений, которые остаются за пределами внимания, скажем, обстоятельных книг Арона Гуревича, к примеру - о формах реципрокации норвежских бондов, которые весьма подробно расписаны в этой книге. Несмотря на то, что эта книга навсегда останется скорее памятником советской историографии, нежели каким-то важным и этапным трудом, она написана добротно и добросовестно. Её можно читать, полемизировать с ней и ставить новые вопросы, которые она, безусловно, вызывает.