"Пушкин-3": Капитанская дочка
Я уже тут разбирал шекспировские истоки Повестей Белкина и смысл Пиковой дамы как выражения Пушкиным своего видения дела декабристов. Теперь дошла очередь до "Капитанской дочки", в отношении которой никак не мог понять, какой же известный сюжет был избран здесь для "копирования". Наконец дошло, но обширный рунет пока не подыскал мне в это единомышленника, за исключением одного небольшого фрагмента. Предлагаю ...
То, что Гринёв - "Дон-Кишот Белогорский", а вовсе не "Ахилл" Белинского (о, нелепейший критик!) - несомненно. О том прямым текстом говорит Швабрин, недаром так его поименовавший. Но - Дон-Кихот Сервантеса - человек, страсть которого - вера в рыцарство - застит ему глаза настолько, что в мельницах мерещатся ему великаны etc. Не то Гринёв. Он не во власти страсти рыцарства, он переживает состояние рыцарства. Ему нравится чувствовать себя рыцарем. Гринёв - это сентиментальный Дон-Кихот. Страсть рыцарства не верховодит им; рыцарство служит ему источником чувственного переживания. (А Савельич - вылитый Санчо Панса - "через полчаса я сел на своего доброго коня, Савельич на тощую и хромую клячу, которую даром отдал ему один из городских жителей, не имея более средств кормить её").
В истории Гринёва налеплены Пушкиным курьёзы (которые вообще он любил), привлекшие его внимание при изучении событий бунта. И "объяснены", соответственно, донкихотством оного или охранительными действиями "Санчо-Пансы" Савельича. Чего уж говорить о пресловутом заячьем тулупе? - тот ещё персонаж повести!
А вот Пугачёв несомненно забрёл из шекспировской трагедии, только "обрусел" и, конечно, "ошендился". Похоже, что упование его на "авось" имеет ту же природу, что и донкихотство Гринёва - не столь это фатализм, сколь желательное переживание.
Другой враг Гринёва - единственный реальный его враг - Швабрин. Это окончательно измельчавший Чайльд-Гарольд. А.С., как и большинство его ровесников, испытал по молодости увлечение Байроном, и, конечно, не мог оставить свой паноптикум без существа подобного. Швабрин - это вовсе издевательство над поэтом, которому "интересен только один характер - его собственный". Ореол романтизма? - пожалуйте: туманная история с дуэлью в прошлом, насмешливость, лицо "замечательно некрасивое"... Насмешлив, насмешки его наполнены сарказмом и злобой. "Очень неглуп. Разговор его остёр и занимателен" - отмечает Гринёв в начале. В "Поединке" замечает он уже "адскую усмешку" и "готов растерзать его" (Это Гринёв-то!? Растерзать!?).
Швабрин слеплен по канонам романтизма. Но эти каноны доведены в нём до крайности, даже не до пародии, - до издёвки.
Швабрин примыкает к Пугачёву - отчасти ради самого бунта (романтизм ведь!), отчасти из с болезненной скрупулёзностью просчитанного желания овладеть Машей Мироновой (романтическая любовь, страсть!).
Моя оценка - несомненно, в основе сюжетной схемы лежит именно Дон-Кихот. Но какая именно здесь подразумевалась мишень, не могу сказать; быть может - это дворянский идеализм, но - сложно сказать...
То, что Гринёв - "Дон-Кишот Белогорский", а вовсе не "Ахилл" Белинского (о, нелепейший критик!) - несомненно. О том прямым текстом говорит Швабрин, недаром так его поименовавший. Но - Дон-Кихот Сервантеса - человек, страсть которого - вера в рыцарство - застит ему глаза настолько, что в мельницах мерещатся ему великаны etc. Не то Гринёв. Он не во власти страсти рыцарства, он переживает состояние рыцарства. Ему нравится чувствовать себя рыцарем. Гринёв - это сентиментальный Дон-Кихот. Страсть рыцарства не верховодит им; рыцарство служит ему источником чувственного переживания. (А Савельич - вылитый Санчо Панса - "через полчаса я сел на своего доброго коня, Савельич на тощую и хромую клячу, которую даром отдал ему один из городских жителей, не имея более средств кормить её").
В истории Гринёва налеплены Пушкиным курьёзы (которые вообще он любил), привлекшие его внимание при изучении событий бунта. И "объяснены", соответственно, донкихотством оного или охранительными действиями "Санчо-Пансы" Савельича. Чего уж говорить о пресловутом заячьем тулупе? - тот ещё персонаж повести!
А вот Пугачёв несомненно забрёл из шекспировской трагедии, только "обрусел" и, конечно, "ошендился". Похоже, что упование его на "авось" имеет ту же природу, что и донкихотство Гринёва - не столь это фатализм, сколь желательное переживание.
Другой враг Гринёва - единственный реальный его враг - Швабрин. Это окончательно измельчавший Чайльд-Гарольд. А.С., как и большинство его ровесников, испытал по молодости увлечение Байроном, и, конечно, не мог оставить свой паноптикум без существа подобного. Швабрин - это вовсе издевательство над поэтом, которому "интересен только один характер - его собственный". Ореол романтизма? - пожалуйте: туманная история с дуэлью в прошлом, насмешливость, лицо "замечательно некрасивое"... Насмешлив, насмешки его наполнены сарказмом и злобой. "Очень неглуп. Разговор его остёр и занимателен" - отмечает Гринёв в начале. В "Поединке" замечает он уже "адскую усмешку" и "готов растерзать его" (Это Гринёв-то!? Растерзать!?).
Швабрин слеплен по канонам романтизма. Но эти каноны доведены в нём до крайности, даже не до пародии, - до издёвки.
Швабрин примыкает к Пугачёву - отчасти ради самого бунта (романтизм ведь!), отчасти из с болезненной скрупулёзностью просчитанного желания овладеть Машей Мироновой (романтическая любовь, страсть!).
Моя оценка - несомненно, в основе сюжетной схемы лежит именно Дон-Кихот. Но какая именно здесь подразумевалась мишень, не могу сказать; быть может - это дворянский идеализм, но - сложно сказать...