О женской морали викторианской эпохи
"Настоящие леди не должны влюбляться", - говорила одна из тетушек Флоренс Найтингейл, рассуждая об условностях своего времени. "Есть такое мнение, которое еще отчасти живо, но уже наполовину побеждено силою человеческой природы, - писал Троллоп в своих "Барчестерских башнях" (1857), - что женщины должны стыдиться собственной любви, пока муж, пользуясь своим правом, не заставит ее в ней признаться. Мы же склонны проповедовать другую доктрину. Женщина должна гордиться своей любовью, но пусть в таком случае позаботится, чтобы любовь была достойна ее гордости". Популярные романы не одобряли жен, сошедших со стези добродетели: "Я должна поведать ужасную тайну, - восклицает героиня романа Генри Коктона "Сестры" (1851), - я неверна… О, убей меня, чтобы не смогла я услышать того, что ужаснет меня более самой смерти…"
"Лицемерие и пуританство набирают силу, - поведал всему дневнику в 1856 году Гревилль, - и нам еще повезет, если удастся избежать введения некоторых суровых мер против воскресных занятий и развлечений, которыми угрожают нам Экстер-холл и преобладающие в обществе настроения".
Девушек, пытавшихся вести себя меняя апатично, чем их предшественницы, осуждали. "Считается, что молодые леди ведут себя разумно, - писал корреспондент одного журнала в 1857 году, - когда говорят громко, уверенно и быстро, взрываются в комнату, подобно вихрю, и высказывают свои мнения на языке, который двадцать лет назад был понятен ли в конюшне…"
Кроме того, они играли в бильярд и украдкой курили. Молодые дамы не могли выходить из дома в одиночку после наступления сумерек, но могли это делать днем, если, конечно, не слонялись без дела по улицам и не оглядывались по сторонам. Это еще можно было как-то оправдать - ведь женщинам не всегда было безопасно ходить по улицам без сопровождения.
"Вихреподобные" юные леди и их обожатели скрывали свои чувства за веселым викторианским сленгом. Миссис Гладстон (премьер министр Великобритании) называла мужа "дорогим старым дубом", Россетти величал Элизабет Сиддал "дурехой", а молодые люди противоположного пола называли друг друга совсем не романтичными прозвищами "старик" и "старуха", желая скрыть свои истинные эмоции, бурными потоками изливаемые в их личных дневниках. Молодые люди, влюбленные или помолвленные между собой, обожали вслух читать стихи, и этот обычай перерос в викторианских домах в особые вечера "чтения вслух", которые Флоренс Найтингейл считала совершенно невыносимыми: "А что означает "внимать чтению вслух"? Да это же самое жалкое упражнение для человеческого интеллекта. Это все равно что лежать на спине со связанными руками и поглощать жидкость, которую заливают вам в горло". (Сэр Уильям Харман хвастался в своем дневнике за 1862 году, как однажды вечером он читал жене "Гиневру" Теннисона "и вложил в это чтение столько пафоса, что Мэри-Энн впала в истерику и безудержно разрыдалась".)
По мнению Флоренс Найтингейл, беда большинства дам из богатых семей состояла в том, что им почти нечего было делать. У них было слишком много слуг, и жизнь представлялась им бесконечно "скучной". А что касается семейной жизни… "Ничто не сравнится с мелочной и жестокой тиранией в добропорядочной английской семье. Несколько смягчает ее лишь то, что подданная подчиняется тирану с сердцем, исполненным любви. В вину евангелической партии я ставлю степень ее притязаний на женщину в семье - само это понятие она превратила в идола. Это своего рода фетишизм. За пределами этого фетиша для женщины не существует ни долга, ни права, ни счастья. И это можно видеть только в жизни "высших сословий". Я думаю, что высшие сословия намного более буржуазны, чем низшие, - и вот по какой причине. Нет ничего буржуазного в том, что женщина зарабатывает на хлеб всей своей семье и приносит себя таким образом в жертву. Но иначе, чем буржуазным, нельзя назвать тот способ, которым приносятся в жертву женщины из высших слоев".
Подавление эмоций вызвало у женщин истерию: "Когда наступает ночь… накопленная нервная энергия, не растраченная днем, заставляет женщину каждую ночь, ложась спать, чувствовать себя так, словно они сходят с ума; они вынуждены по утрам долго лежать в постели, чтобы эта энергия рассеялась и несколько уменьшилась. Пустоту и скуку этого существования подслащивает фальшивое чувство… Женщины жалуются друг другу на жизнь и читают дочерям проповеди о том, что "женщины не испытывают страстей"… Если бы юные девушки из "высших сословий", которые никогда не совершают необдуманных поступков и чьи совершенно заслуженные репутации ни в малейшей степени не осквернены плодом "древа познания добра и зла", - если бы они могли говорить и высказывать, на что направленны их мысли, те самые мысли, которые только и бывают свободными, то что бы они сказали? Они ищут собеседника для выражения каждой своей мысли… они видят, как участвуют с ним в самых волнующих событиях… их фантазии компенсируются бесконечными беседами и выражениями сочувствия… а вы говорите: "Она не подвержена страстям, у женщин вообще их не бывает"".
По словам миссис Пэнтон (дочери художника У. Фрита), матроны из среднего класса были существами без нервов. Ее собственная мать в своей большой семье привыкла к такому шуму, что очень удивилась когда к ней однажды заглянули полицейские, решив что здесь кого-то убивают. О буржуазных женах пятидесятых годов говорили, что они "очень тихие, очень занятые, очень домашние, но они - самое сердце дома; они всегда готовы помочь своему кормильцу, совершенно не понимающему, что они для него значат и насколько большую поддержку оказывают в его работе".
За викторианской чопорностью скрывались неотступные мысли о сексе. Как только в комнату заходил отец, юные леди засовывали под подушку нижнее белье, которое в это время шили; дочерей порицали за употребление таких слов как "ночная рубашка", в присутствии джентльмена. Дети, которых любящие родители считали невинными, черпали свои представления о сексе из тайных разговоров в школе. Огастес Хейр прошел посвящение в первый свой школьный день, "когда яблоко Евы было полностью съедено - ветви Древа познания остались совершенно голыми", а Теккерей упоминал о "методе закрытой средней школы" в своем "Пенденнисе": "Удивительная вещь эта теория жизни, которую изустно изучают в большой средней школе. Ведь если бы вы могли слышать, как эти четырнадцатилетние мальчики, которые краснеют в присутствии матерей и безмолвно ускользают от их дочерей, разговаривают друг с другом, - тогда краснеть настал бы черед женщин. Еще не достигнув двенадцатилетнего возраста маленький Пен уже слышал так много, что в некоторых вопросах стал чрезвычайно искушенным".
Секс, запрещенный в литературе, проложил себе дорогу в мутном потоке отчетов о заседаниях недавно созданного суда по бракоразводным делам. Королева Виктория напрасно обращалась в 1859 году к лорду-канцлеру: "Ни один самый худший французский роман, от которых заботливые родители должны ограждать своих детей, не может быть до такой степени дурным, как то, что ежедневно приносят к столу на завтрак каждой образованной английской семье".
Индустриализация, железные дороги, погоня за деньгами, возвышение среднего класса, стремление не жениться до тех пор, пока не упорядочится "положение в обществе", требования женского целомудрия, невозможность для "леди" выходить из дома и работать - все это соединялось вместе, породило "великое социальное зло", о котором доктор Уильям Эктон писал в своей книге "Проституция, рассматриваемая в ее моральных, социальных и санитарных аспектах" (1858): "Законы, которое сегодняшнее общество навязывает молодому человеку, принадлежащему к среднему классу, в высшей степени неестественны и являются действительной причиной наших социальных зол. Я знаю, что тысячи людей живут во грехе в основном по причине невозможности, по всеобщему мнению, их брака. Вместе с нашим все растущим преклонением перед деньгами увеличивается и всеобщее разложение".
До тех самых пор, как мисс Найтингейл изменила наши представления о медицинских сестрах, эта профессия была совершенно дискредитирована, потому что ее прикрывались очень многие проститутки. Миссис Гаскелл описывает как пьяную медсестру раздевают и моют в больнице, а она при этом, еле ворочая языком, бормочет: "Вы не поверите, мэм, но неделю назад я, в шелках и атласах, танцевала в Вулидже. Да, мэм, несмотря на то что я такая грязная, я одеваюсь в шелка и атласы. Настоящие французский шелка и атласы".
Грубость нравов не только простого народа, но и всех сословий общества ясно видна в рассказах о "Параде панталон", проводившихся в начале пятидесятых годов в меблированных комнатах на Ганновер-сквер. Мода на женский костюм с короткой юбкой и широкими штанами, привезенная из-за Атлантики некоей миссис Блумер, то затухала, то возникала вновь. (Даже в девяностые годы одну английскую даму не пустили в сельскую гостиницу, потому что на ней были "расклешенные юбки".) "С одной стороны толкались, с другой - рвали одежду; тычки мужчин, вопли женщин, громкие реплики "господ" и хихиканье девиц… Мужчины вели себя чрезмерно смело и в своем задиристом веселье забывали о всяких приличиях… За ужином завязалась настоящая драка. Вначале полетели куски хлеба, затем пирожные, за ними стаканы и, наконец, - бутылки. Вызвали полицию, и она немедленно очистила помещение. Так закончилась демонстрация панталон - более безобразного зрелища невозможно себе и представить. Ничего хорошего не ждет новую моду после демонстрации сегодня ночью. Там присутствовали многие пэры и члены палаты общин. Клубы тоже, вероятно, практически опустели, ибо то и дело появлялись лица, известные в высших кругах, - гвардейцы, офицеры, щеголи, писатели, художники, актеры, адвокаты и тому подобные. Иногда раздавались одобрительные возгласы при появлении толстой модницы или тонкой модницы, старой модницы или молодой модницы, или же модницы в панталонах с яркими лентами и трепещущим на ветру перьями. Что касается происшествия за ужином, то мы не сочли себя обязанными оставаться и наблюдать за всем этим. Нам известно, однако, что сцена была поистине шокирующая. Представители мужского пола приветствовали любую затесавшуюся меж ними модницу настоящим ураганом радостных воплей, и по мере того как всеобщая распущенность усиливалась, они подкрепляли сиво приветствия хулиганским салютом из поцелуев". На следующее утро магистрат Мальборо-Чтит оштрафовал двух молодых лордов и шестерых студентов-медиков.
Тогда же, в пятидесятые годы, появилось и нечто более надежное и долговечное, чем мода на женские панталоны; мы имеем в виду "Поваренную книгу госпожи Битон", ставшую естественным продолжением "Домашнего журнала англичанки" с его "почтовым ящиком Купидона", который основала эта удивительная молодая женщина и ее муж-издатель. Книга была результатом ее твердой убежденности в том, что из тощих мужчин выходят раздражительные мужья, и веру в непритязательную поговорку "Путь к сердцу мужчины лежит через его желудок". (Обжорство как замена секса?) Конечно, книга госпожи Битон не ограничивалась одними только рецептами, - это было руководство по ведению домашнего хозяйства и правилам этикета для среднего класса, в котором, среди прочего, можно было встретить замечания о правиле для дам удаляться после обеда: "До обеда у мужчин заметно большое неравенство в сообразительности, и те, кто осознают свою ущербность, имеют скромность не разговаривать. Но, выпив вина, каждый мужчина чувствует себя счастливым, утрачивает свою скромность и становится дерзким и болтливым. При этом его качества не улучшаются - он лишь перестает чувствовать недостатки… В прежние времена, когда бутылка свободно ходила между гостями, дамам приходилось удаляться восвояси раньше, чем сейчас, поскольку джентльмены вскоре утрачивали способность вести себя с той благопристойностью, что необходима в присутствии дам. Однако, благодаря улучшениям в жизни современного общества и тому высокому примеру, который подают нации ее самые выдающиеся представители, воздержанность в наши счастливые дни представляет собой неотъемлемую черту характера джентльмена. Деликатность в обращении с женским полом увеличилась вместе с уважением, с которым к нам теперь повсеместно относятся, и поэтому слишком ранний уход дам из столовой остается лишь осуждать".
Сэм Битон был романтиком, хотя в своих любовных письмах иногда впадал в профессиональный жаргон. "Луна электротипирует в этот момент, - писал он Изабелле однажды вечером, - все вокруг своим прекрасным серебряным светом, и я живо представляю, как гуляю с тобой по Брайтонскому пирсу". Его возлюбленная не была столь красноречива, потому что далее он пишет: "Я будто слышу как ты восклицаешь: "О, Сэм если бы ты только знал…" Не знаю почему это происходит Белла, но ты никогда не заходишь дальше этого". Позже Белла отвечает ему: "Какой контраст представляет собой мой холодный характер по отношению к твоему милому и теплому сердцу. Часто это поражает меня, но ты ведь знаешь, что я не могу с этим ничего поделать - такова моя натура". Она нежно любила его, помогала ему, работала вместе с ним, давала ему советы по составлению макета издания, читала корректуру и следила за печатью многих из тех книг, которые он публиковал. Когда она умерла, всего в двадцать восемь лет, родив четвертого ребенка, Сэм долгое время не мог прийти в себя от горя. "Я безмерно страдаю", - писал он родственнику. За колыханием муслиновых занавесок, условностями и фикусами викторианских домов скрывалось много любви, много родственных душ и много (да-да!) страстей.
Источник: "Любовь и англичане" Нина Эптон
"Лицемерие и пуританство набирают силу, - поведал всему дневнику в 1856 году Гревилль, - и нам еще повезет, если удастся избежать введения некоторых суровых мер против воскресных занятий и развлечений, которыми угрожают нам Экстер-холл и преобладающие в обществе настроения".
Девушек, пытавшихся вести себя меняя апатично, чем их предшественницы, осуждали. "Считается, что молодые леди ведут себя разумно, - писал корреспондент одного журнала в 1857 году, - когда говорят громко, уверенно и быстро, взрываются в комнату, подобно вихрю, и высказывают свои мнения на языке, который двадцать лет назад был понятен ли в конюшне…"
Кроме того, они играли в бильярд и украдкой курили. Молодые дамы не могли выходить из дома в одиночку после наступления сумерек, но могли это делать днем, если, конечно, не слонялись без дела по улицам и не оглядывались по сторонам. Это еще можно было как-то оправдать - ведь женщинам не всегда было безопасно ходить по улицам без сопровождения.
"Вихреподобные" юные леди и их обожатели скрывали свои чувства за веселым викторианским сленгом. Миссис Гладстон (премьер министр Великобритании) называла мужа "дорогим старым дубом", Россетти величал Элизабет Сиддал "дурехой", а молодые люди противоположного пола называли друг друга совсем не романтичными прозвищами "старик" и "старуха", желая скрыть свои истинные эмоции, бурными потоками изливаемые в их личных дневниках. Молодые люди, влюбленные или помолвленные между собой, обожали вслух читать стихи, и этот обычай перерос в викторианских домах в особые вечера "чтения вслух", которые Флоренс Найтингейл считала совершенно невыносимыми: "А что означает "внимать чтению вслух"? Да это же самое жалкое упражнение для человеческого интеллекта. Это все равно что лежать на спине со связанными руками и поглощать жидкость, которую заливают вам в горло". (Сэр Уильям Харман хвастался в своем дневнике за 1862 году, как однажды вечером он читал жене "Гиневру" Теннисона "и вложил в это чтение столько пафоса, что Мэри-Энн впала в истерику и безудержно разрыдалась".)
По мнению Флоренс Найтингейл, беда большинства дам из богатых семей состояла в том, что им почти нечего было делать. У них было слишком много слуг, и жизнь представлялась им бесконечно "скучной". А что касается семейной жизни… "Ничто не сравнится с мелочной и жестокой тиранией в добропорядочной английской семье. Несколько смягчает ее лишь то, что подданная подчиняется тирану с сердцем, исполненным любви. В вину евангелической партии я ставлю степень ее притязаний на женщину в семье - само это понятие она превратила в идола. Это своего рода фетишизм. За пределами этого фетиша для женщины не существует ни долга, ни права, ни счастья. И это можно видеть только в жизни "высших сословий". Я думаю, что высшие сословия намного более буржуазны, чем низшие, - и вот по какой причине. Нет ничего буржуазного в том, что женщина зарабатывает на хлеб всей своей семье и приносит себя таким образом в жертву. Но иначе, чем буржуазным, нельзя назвать тот способ, которым приносятся в жертву женщины из высших слоев".
Подавление эмоций вызвало у женщин истерию: "Когда наступает ночь… накопленная нервная энергия, не растраченная днем, заставляет женщину каждую ночь, ложась спать, чувствовать себя так, словно они сходят с ума; они вынуждены по утрам долго лежать в постели, чтобы эта энергия рассеялась и несколько уменьшилась. Пустоту и скуку этого существования подслащивает фальшивое чувство… Женщины жалуются друг другу на жизнь и читают дочерям проповеди о том, что "женщины не испытывают страстей"… Если бы юные девушки из "высших сословий", которые никогда не совершают необдуманных поступков и чьи совершенно заслуженные репутации ни в малейшей степени не осквернены плодом "древа познания добра и зла", - если бы они могли говорить и высказывать, на что направленны их мысли, те самые мысли, которые только и бывают свободными, то что бы они сказали? Они ищут собеседника для выражения каждой своей мысли… они видят, как участвуют с ним в самых волнующих событиях… их фантазии компенсируются бесконечными беседами и выражениями сочувствия… а вы говорите: "Она не подвержена страстям, у женщин вообще их не бывает"".
По словам миссис Пэнтон (дочери художника У. Фрита), матроны из среднего класса были существами без нервов. Ее собственная мать в своей большой семье привыкла к такому шуму, что очень удивилась когда к ней однажды заглянули полицейские, решив что здесь кого-то убивают. О буржуазных женах пятидесятых годов говорили, что они "очень тихие, очень занятые, очень домашние, но они - самое сердце дома; они всегда готовы помочь своему кормильцу, совершенно не понимающему, что они для него значат и насколько большую поддержку оказывают в его работе".
За викторианской чопорностью скрывались неотступные мысли о сексе. Как только в комнату заходил отец, юные леди засовывали под подушку нижнее белье, которое в это время шили; дочерей порицали за употребление таких слов как "ночная рубашка", в присутствии джентльмена. Дети, которых любящие родители считали невинными, черпали свои представления о сексе из тайных разговоров в школе. Огастес Хейр прошел посвящение в первый свой школьный день, "когда яблоко Евы было полностью съедено - ветви Древа познания остались совершенно голыми", а Теккерей упоминал о "методе закрытой средней школы" в своем "Пенденнисе": "Удивительная вещь эта теория жизни, которую изустно изучают в большой средней школе. Ведь если бы вы могли слышать, как эти четырнадцатилетние мальчики, которые краснеют в присутствии матерей и безмолвно ускользают от их дочерей, разговаривают друг с другом, - тогда краснеть настал бы черед женщин. Еще не достигнув двенадцатилетнего возраста маленький Пен уже слышал так много, что в некоторых вопросах стал чрезвычайно искушенным".
Секс, запрещенный в литературе, проложил себе дорогу в мутном потоке отчетов о заседаниях недавно созданного суда по бракоразводным делам. Королева Виктория напрасно обращалась в 1859 году к лорду-канцлеру: "Ни один самый худший французский роман, от которых заботливые родители должны ограждать своих детей, не может быть до такой степени дурным, как то, что ежедневно приносят к столу на завтрак каждой образованной английской семье".
Индустриализация, железные дороги, погоня за деньгами, возвышение среднего класса, стремление не жениться до тех пор, пока не упорядочится "положение в обществе", требования женского целомудрия, невозможность для "леди" выходить из дома и работать - все это соединялось вместе, породило "великое социальное зло", о котором доктор Уильям Эктон писал в своей книге "Проституция, рассматриваемая в ее моральных, социальных и санитарных аспектах" (1858): "Законы, которое сегодняшнее общество навязывает молодому человеку, принадлежащему к среднему классу, в высшей степени неестественны и являются действительной причиной наших социальных зол. Я знаю, что тысячи людей живут во грехе в основном по причине невозможности, по всеобщему мнению, их брака. Вместе с нашим все растущим преклонением перед деньгами увеличивается и всеобщее разложение".
До тех самых пор, как мисс Найтингейл изменила наши представления о медицинских сестрах, эта профессия была совершенно дискредитирована, потому что ее прикрывались очень многие проститутки. Миссис Гаскелл описывает как пьяную медсестру раздевают и моют в больнице, а она при этом, еле ворочая языком, бормочет: "Вы не поверите, мэм, но неделю назад я, в шелках и атласах, танцевала в Вулидже. Да, мэм, несмотря на то что я такая грязная, я одеваюсь в шелка и атласы. Настоящие французский шелка и атласы".
Грубость нравов не только простого народа, но и всех сословий общества ясно видна в рассказах о "Параде панталон", проводившихся в начале пятидесятых годов в меблированных комнатах на Ганновер-сквер. Мода на женский костюм с короткой юбкой и широкими штанами, привезенная из-за Атлантики некоей миссис Блумер, то затухала, то возникала вновь. (Даже в девяностые годы одну английскую даму не пустили в сельскую гостиницу, потому что на ней были "расклешенные юбки".) "С одной стороны толкались, с другой - рвали одежду; тычки мужчин, вопли женщин, громкие реплики "господ" и хихиканье девиц… Мужчины вели себя чрезмерно смело и в своем задиристом веселье забывали о всяких приличиях… За ужином завязалась настоящая драка. Вначале полетели куски хлеба, затем пирожные, за ними стаканы и, наконец, - бутылки. Вызвали полицию, и она немедленно очистила помещение. Так закончилась демонстрация панталон - более безобразного зрелища невозможно себе и представить. Ничего хорошего не ждет новую моду после демонстрации сегодня ночью. Там присутствовали многие пэры и члены палаты общин. Клубы тоже, вероятно, практически опустели, ибо то и дело появлялись лица, известные в высших кругах, - гвардейцы, офицеры, щеголи, писатели, художники, актеры, адвокаты и тому подобные. Иногда раздавались одобрительные возгласы при появлении толстой модницы или тонкой модницы, старой модницы или молодой модницы, или же модницы в панталонах с яркими лентами и трепещущим на ветру перьями. Что касается происшествия за ужином, то мы не сочли себя обязанными оставаться и наблюдать за всем этим. Нам известно, однако, что сцена была поистине шокирующая. Представители мужского пола приветствовали любую затесавшуюся меж ними модницу настоящим ураганом радостных воплей, и по мере того как всеобщая распущенность усиливалась, они подкрепляли сиво приветствия хулиганским салютом из поцелуев". На следующее утро магистрат Мальборо-Чтит оштрафовал двух молодых лордов и шестерых студентов-медиков.
Тогда же, в пятидесятые годы, появилось и нечто более надежное и долговечное, чем мода на женские панталоны; мы имеем в виду "Поваренную книгу госпожи Битон", ставшую естественным продолжением "Домашнего журнала англичанки" с его "почтовым ящиком Купидона", который основала эта удивительная молодая женщина и ее муж-издатель. Книга была результатом ее твердой убежденности в том, что из тощих мужчин выходят раздражительные мужья, и веру в непритязательную поговорку "Путь к сердцу мужчины лежит через его желудок". (Обжорство как замена секса?) Конечно, книга госпожи Битон не ограничивалась одними только рецептами, - это было руководство по ведению домашнего хозяйства и правилам этикета для среднего класса, в котором, среди прочего, можно было встретить замечания о правиле для дам удаляться после обеда: "До обеда у мужчин заметно большое неравенство в сообразительности, и те, кто осознают свою ущербность, имеют скромность не разговаривать. Но, выпив вина, каждый мужчина чувствует себя счастливым, утрачивает свою скромность и становится дерзким и болтливым. При этом его качества не улучшаются - он лишь перестает чувствовать недостатки… В прежние времена, когда бутылка свободно ходила между гостями, дамам приходилось удаляться восвояси раньше, чем сейчас, поскольку джентльмены вскоре утрачивали способность вести себя с той благопристойностью, что необходима в присутствии дам. Однако, благодаря улучшениям в жизни современного общества и тому высокому примеру, который подают нации ее самые выдающиеся представители, воздержанность в наши счастливые дни представляет собой неотъемлемую черту характера джентльмена. Деликатность в обращении с женским полом увеличилась вместе с уважением, с которым к нам теперь повсеместно относятся, и поэтому слишком ранний уход дам из столовой остается лишь осуждать".
Сэм Битон был романтиком, хотя в своих любовных письмах иногда впадал в профессиональный жаргон. "Луна электротипирует в этот момент, - писал он Изабелле однажды вечером, - все вокруг своим прекрасным серебряным светом, и я живо представляю, как гуляю с тобой по Брайтонскому пирсу". Его возлюбленная не была столь красноречива, потому что далее он пишет: "Я будто слышу как ты восклицаешь: "О, Сэм если бы ты только знал…" Не знаю почему это происходит Белла, но ты никогда не заходишь дальше этого". Позже Белла отвечает ему: "Какой контраст представляет собой мой холодный характер по отношению к твоему милому и теплому сердцу. Часто это поражает меня, но ты ведь знаешь, что я не могу с этим ничего поделать - такова моя натура". Она нежно любила его, помогала ему, работала вместе с ним, давала ему советы по составлению макета издания, читала корректуру и следила за печатью многих из тех книг, которые он публиковал. Когда она умерла, всего в двадцать восемь лет, родив четвертого ребенка, Сэм долгое время не мог прийти в себя от горя. "Я безмерно страдаю", - писал он родственнику. За колыханием муслиновых занавесок, условностями и фикусами викторианских домов скрывалось много любви, много родственных душ и много (да-да!) страстей.
Источник: "Любовь и англичане" Нина Эптон