"Свети в наш сумрак роковой..." - Три великих русских историка - эссе.
НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ КАРАМЗИН
(1766-1826 гг.)
(опубликовано в газете «CD-про. ru».)
Николай Михайлович Карамзин - редчайший русский путешественник - присутствовал на заседаниях революционного собрания Франции (Национального Конвента), слушал речи одержимого Робеспьера, и внимал «думским» спорам «за народное счастье» аристократа Мирабо (стоявшего за народ) с честолюбцем аббатом Мори (вроде нашего «отца Глеба Якунина»).
Карамзин отправился с рекомендательными (масонскими) письмами по европейским адресам. В России того времени самыми живыми - и подозрительными для властителей! - были чопорные заседания масонских лож, своим вольнодумством весьма раздражавшие Екатерину Великую.
В Европе же стоит дым коромыслом - происходят первые буржуазные революции, фрондирует Вольтер (в сочинениях - против феодализма, а в жизни - энергично скупая у феодалов старые замки, делая им новый «дизайн» и перепродавая их), философствует Кант, Гете пишет о гомункулусах, то есть о биологических роботах, дюжина гениальных композиторов сочиняет оперы, симфонии, функционирует десятки блестящих парижских салонов - «салонная эпоха» в разгаре, в Париже за публику борются между собой 15-ть или 16-ть театров.
читать
Как близлежащие избы и плетни мелькали перед глазами Карамзина-путешественника, наблюдающего за окрестностями из окна кареты, а дальние перелески проплывали медленно и величаво, так Европа мельтешила карнавальными промельками огромного числа событий, в России же все проплавало неспешно, торжественно, а главным образом, косно.
Настороженно чувствовал себя в обновляющейся Европе и сам Карамзин. По возвращению, прежде чем опубликовать «Письма русского путешественника», Карамзин провел свои европейские впечатления через внутреннего цензора, и предстал перед тогдашними вельможными читателями и бдительными «высочайшими» взорами весьма легкомысленным вертопрахом, а отнюдь ни великим мыслителем, каковым он был на самом деле.
Чего уж тут говорить, если смысл знаменитого стихотворения дипломата Тютчева, написанного три четверти века спустя карамзинского путешествия, до сих пор понимается нами в прямо противоположном смысле, который вкладывал в четверостишие поэт, говоря что «в Россию можно только верить».
Тютчев противопоставлял крепостническую, скованную Россию революционной Европе, Россию у которой «особенная стать» -вот ключевое слово! - «стать» - кондовая, монархически несгибаемая.
Именно в эту имперскую «стать» и предлагал верить Тютчев!
Н.М. Карамзин действительно редчайший путешественник. Ни Александр I , ни потом Николай I так и не позволили поехать в Европу А.С. Пушкину, который так и остался «невыездным»! За границей Пушкин был только один единственный раз в Арзруме. Но, как пишет сам великий поэт «это тоже была уже Россия» -потому что войска, добавим «антитеррористические» уже ушли дальше. Шесть лет - до смерти Карамзина - Пушкин общался и дружил с великим историком.
Так и видится сцена, описанная А.С.Пушкиным - перед тем как отправиться во дворец, Карамзин перед зеркалом одевает ленту (Андреевскую), встречается глазами с Пушкиным, и приятели весело хохочут.
Наказанием для дворянина за самовольное путешествие в Европу - было лишение всех прав состояния, причем ни только его лично, а всего рода! Это беспримерное и вполне возможное наказание и остановило Пушкина, когда из Михайловского в костюме крепостного кучера, вписанного в «пашпорт» своего соседа-барина, собирался он, но так и не решился, не убежал из России.
А ведь это было тридцать пять лет спустя европейской поездки Карамзина!
Пушкин весьма сожалел, что его дед в 1762 году вовремя не сообразил, и не переметнулся от Петра III к ловкой путчистке Екатерине, и поэтому род Пушкиных за время ее царствования отошел в тень, хотя имя Пушкиных находились на «страницах всех летописей».
Пушкин и сам изучал летописи и архивные материалы, и - опять таки с «высочайшего повеления» - занимаясь историей Петра, а потом Пугачева (подорожные для поездок внутри страны Пушкину подписывали Санкт-Петербургский или московский генерал- губернаторы). Но до этой работы с первоисточниками и архивными материалами имя своих предков великий поэт «встречал» только на страницах «Истории государства Российского».
Карамзин - по пушкинскому определению «Колумб русской истории» - своим десятилетним титанический трудом выстроил колоссальное тысячелетнее здание русской истории. Этот труд был осуществлен по повелению покровителя, друга и спутника ежедневных прогулок по «зеленому кабинету» Александра I, «освободителя Парижа».
Карамзин был назначен Императором официальным дворцовым историографом.
Легковесные же «Письма путешественника», стихи, и ряд других прозаических произведений - при всей независимости, честности, трудолюбии, образованности и прочих чудных качествах, присущих Карамзину - первому русскому профессиональном писателю - вряд ли обессмертили бы его имя.
Тютчев посвятил столетнему юбилею Н.М. Карамзина следующие строки, которые в России звучали тогда, и да и сейчас звучат до неосторожности современно:
«При этой смеси безобразной
Бессильной правды, дерзкой лжи,
Так ненавистной для души…
Мы скажем: будь нам путеводной
Будь вдохновительной звездой
Свети в наш сумрак роковой,
Дух целомудренно-свободный,
Умевший, не сгибая выи
Пред обаянием венца,
Царю быть другом до конца
И верноподданным России…»
СЕРГЕЙ МИХАЙЛОВИЧ СОЛОВЬЕВ
(1820-1879)
За деревьями леса не видно, однако, чтобы окинуть аналитическим, научным или просто любопытствующим взглядом «лес» нужно прежде всего, чтобы этот «лес» появился.
Должны, как сказал Евгений Баратынский, сперва быть посажены, а потом вырасти
"эти
Поэзии таинственных скорбей
Могучие и сумрачные дети."
Образ этот как нельзя лучше подходят к томам «Истории России с древнейших времен» Сергея Михайловича Соловьева.
Летопись за летописью, документ за документом, неустанно и изо дня в день работая в библиотечных и монастырских архивах, С.М. Соловьев изучал, выстраивал, «выращивал» и воссоздавал события тысячелетней русской истории.
Его жизнь - образец служения науке. Блестяще преподавая в Московском университете, С.М. Соловьев ежегодно - с 1851 года и до последнего года жизни издавал -книга за книгой - свои исторические труды.
Соловьев написал 29 томов! Благодаря многолетним подвижническим трудам Соловьева, отечественная история была практически впервые осознана, как наука. И самое главное - С.М. Соловьев заложил краеугольный камень национального русского самопознания - единственным инструментом которого как раз и является история.
С.М. Соловьев связал все материалы, оставшиеся от жизни русского народа с девятого по восемнадцатый век единой исторической мыслью, и из разрозненных лоскутков выстроил стройное, цельное и величавое полотно.
После Соловьева вся дальнейшая историческая наука стала только углублением и расширением тех или иных фактов и периодов русской истории, уже освещенных и проработанных Соловьевым. Он был первым подлинным первопроходцем, который движимый призванием и чувством долга, углубился в дебри первоисточников, и выстроил в единою концепцию и в едином лексическом ключе разрозненные доселе имена, факты, документы и события. Труды Соловьева сами по себе достаточны для любого анализа, тем более, что в его книгах полностью отсутствует так называемая игра научного воображения.
С.М. Соловьев ничего и никогда не домысливал - если ему не хватало каких-то материалов, он останавливался на том, чем располагал. С.М. Соловьев - в отличии, например, от «советских» историков, никогда не делал вроде бы напрашивающихся, а тем более, социальных выводов, и в случае недостатка первоисточников останавливался и ничего измышлял. С.М. Соловьев наметил основные исторические вехи, завещая таким образом последующим поколениям историков найти те первоисточники, которые он не сумел или не успел найти. При недостатке достоверной информации Соловьев всегда обходил какую либо тему,
и никогда не решал никаких вопросов при помощи догадок, не сводил концы с концами, если исторические эпизоды не сводились сами по документам, ему доступным. Поэтому любой последующий добросовестный историк, начинает свою работу с того мечта, на котором остановился Соловьев. Более того -
С.М. Соловьев никогда не делал окончательно причинно-следственного анализа, столь характерного для более поздних политически ангажированных историков. Соловьев считал достаточным точный пересказ документов, и таком образом оставлял простор для тех, кто последует за ним. Поэтому в гигантском историческом труде историка Соловьева нет и следа беллетристики.
Великий историк был чрезвычайно образованным человеком - Соловьев знал все европейские и древние языки, изучил в подлинниках исторические сочинения со времен Геродота, ему были столь же известны древнерусские летописи, как и библейские книги.
Интересно, что Соловьев работал над своей Историей как раз в те годы, которые были отмечены очередным «крутым переломом». Самое удивительное, что фразеология нашего времени почти полностью совпадает с выражениями тогдашних публицистов, когда готовились и совершались перемены в положении крестьян, в судопроизводстве, в местном самоуправлении.
Тогда в очередной раз в России восторжествовало преобразовательное движение и началась «многосторонняя перестройка» (!) 60-70 годов девятнадцатого века.
Современниками сочинения Соловьева рассматривались в контексте происходящих тогда изменений.
Старина, которую описывал Соловьев, как раз подвергалась - в очередной раз после Петровских перемен - новой переделке. Крестьянская реформа преображала русскую старину точно так же, как наш «совковый» менталитет сварганил нынешний раздрай.
И во времена Соловьева - преданья старины оказались сильнее проводимых тогда преобразований, и в конечном итоге исказили очередную реформу. По книгам Соловьева современники следили - во что обошлись русскому народу реформы Петра, и делали выводы о текущих реформах Александра Второго, которые как раз пришлись на то время.
С.М. Соловьев был истинным русским патриотом, он ясно видел все темные стороны в прошедшем и настоящем нашего народа. Соловьев ни только любил, но и уважал разум народа, и поэтому никогда не рассказывал ему сказки под видом его собственной многовековой истории.
Сейчас, когда каждый из нас поставлен в жесткие рамки, и самой характерной чертой жизни является острая нехватка времени, психологически очень трудно, если вообще возможно подступиться к классическим трудам Соловьева, которые по сути являются энциклопедией русской истории, именно из-за необычайного объема трудов историка.
По-чеховски каждый восклицает про себя: «Слишком толсто пишут эти господа!»
Подвигнуть на это может только осознание, что без прочтения трудов Соловьева вряд ли можно считать себя образованным человеком.
ВАСИЛИЙ ОСИПОВИЧ КЛЮЧЕВСКОЙ
(1841-1911)
В 19-ом веке открытия естественных наук все еще были осмыслением мира. Лабораторные эксперименты были весьма примитивны, и главным инструментом познания оставалась - как и во времена Сенеки - мысль, взоры которой легче всего обращались да и обращаются назад в прошлое. Но зато достижения 19-го века в исторической науке остались непревзойденными и по сей день, и востребованы и сейчас в каждодневной духовной жизни.
После ранней - для ученого - смерти Н.М. Карамзина и преждевременной смерти второго великого историографа - С. М. Соловьева, который так же не успел завершить свой исполинский труд, и поведать о всех последствиях петровских реформ, свой лекционный «Курс русской истории» записал во многих томах Василий Осипович Ключевской.
Наследие Ключевского огромно, но и ему не удалось окончательно подвести итоги, и сделать всеобъемлющие выводы о деяниях наших предков.
Однако с тех пор - за сто пятьдесят лет! - новых историков, создателей многотомных трудов, охватывающих две тысячи лет русской истории больше не появилось. Ключевской - последний великий историк, труды которого освящены единой мыслью, и пронизаны проникновенным взглядом на российский исторический процесс. Все последующие компилятивные труды академиков «советских» наук, сейчас совершенно не читаемы, поскольку страдают ангажированностью, эклектичностью, полны разношерстных надерганных к месту и ни к месту цитат из «классиков марксизма». В текущем же время заниматься историей пока недосуг.
Оказалось, чтобы быть подлинным историком необходимо прежде всего являться эпохальной личностью -владеть множеством языков, обладать энциклопедическим знаниями, и главное - с ранних лет полностью посвятить себя единственной цели - самозабвенному проникновению в отечественную историю. Таким был В.О. Ключевской и его труды до сих считаются непревзойденными.
Сочинять на казенный «кошт» оплаченную «правду» возможно, но творить истину и лучше, и достойнее, и труднее, а главное - долговечнее.
Тома Ключевского осенены собственным пониманием русской истории, и подвели итоги вековым трудам и спорам западников, и славянофилов - К.С Аксакова, Ю.Ф Самарина, К.И. Бестужева-Рюмина, В. И. Сергиевича, С.М. Соловьева.
Сам же Ключевский причислял себя к западникам, и великая борьба великих умов и послужила причиной расцвета русской исторической науки в 19-ом веке.
В 20-ом же веке славянофильство подменилось антисемитизмом, тем самым выхолостилось, упростилось до «мычания», а западничество же так же утратило первоначальный смысл и сменилось чуть ли ни «преклонением перед западом».
Родовой или общинный путь развития характерен для России - вот суть разногласий между западнический и славянофильский исторической школой. Какой путь является для России подспудным историческим движителем - только в этом глубинный смысл историографических изысканий, а отнюдь ни в том - еврей ли Ленин по матери или нет.
Многолетние споры и дискуссии было направлены на исключительно глубинное понимание истории, а не разбирательство анкетных данных отдельных исторических лиц.
В заметке, посвященной памяти Аксакова, который был всегдашним научным оппонентом Ключевского, -
и которому принадлежало одно из первых мест в славянофильской историографической школе, Ключевский пишет, что славянофильское учение родилось гораздо раньше славянофильства. Ключевский замечает, что незачем характеризовать жизнь и деятельность Аксакова этим «нерусским и непонятным термином».
Какая тонкая ирония, которой, вероятно, при написании текста у автора и не было!
Ключевский был человеком в высшей степени остроумным - в его записных книжках множество афоризмов, вполне актуальных и сейчас, например: « В нашем настоящем слишком много прошедшего; желательно было бы, чтобы вокруг нас было поменьше истории».
Ирония звучит явственно - ведь имя Аксакова начертано на всех славянофильских, точнее, шовинистических знаменах. Штампы о «гниение запада», которое принесли на святую Русь реформы Петра, оказались очень удобными для упрощенно мыслящих демагогов.
Подлинно же славянофильские или западнические взгляды на историю требовали ни разжигания костров ненависти, а исключительного подвижничества, служения этой или другой идее - по 16 часов в сутки. Ключевской, как и его учитель Соловьев, были в понимание Аксакова «западниками». Западничество было методом анализа и слежения за ходом истории, было стержнем их великих трудов, которые и по сей день читаются запоем.
Могучий ум и эрудиция историка, дар сочетать историческую логику с художественным, образным воссозданием прошедших событий оставило свой след и в русской литературе, и в русском театре.
Ключевский много раз консультировал Шаляпина, когда великий певец готовился к исполнению роли Бориса Годунов, и ему было необходимо постичь эпоху и характер исторических фигур. Ключевской - по свидетельству Шаляпина - так воспроизводил диалоги между Шуйским и Годуновым, словно был «лично знаком с ними».
Многие даты жизни Ключевского накладываются на ход самой русской истории. Например, весной 1861 года, когда с церковных амвонов был оглашен манифест о ликвидации крепостного права, Ключевский в корне поменял свою судьбу - он ушел из «духовной семинарии» и поступил - сдав 16 экзаменов - на историко-филологический факультет Московского университета.
Ключевский был лично знаком с террористом, цареубийцей Каракозовым, который тоже был родом из Пензы.
Великий историк Василий Осипович Ключевский сам стал частью русской истории не за счет нелепых, геростратовых поступков, а за счет служения ей.
(1766-1826 гг.)
(опубликовано в газете «CD-про. ru».)
Николай Михайлович Карамзин - редчайший русский путешественник - присутствовал на заседаниях революционного собрания Франции (Национального Конвента), слушал речи одержимого Робеспьера, и внимал «думским» спорам «за народное счастье» аристократа Мирабо (стоявшего за народ) с честолюбцем аббатом Мори (вроде нашего «отца Глеба Якунина»).
Карамзин отправился с рекомендательными (масонскими) письмами по европейским адресам. В России того времени самыми живыми - и подозрительными для властителей! - были чопорные заседания масонских лож, своим вольнодумством весьма раздражавшие Екатерину Великую.
В Европе же стоит дым коромыслом - происходят первые буржуазные революции, фрондирует Вольтер (в сочинениях - против феодализма, а в жизни - энергично скупая у феодалов старые замки, делая им новый «дизайн» и перепродавая их), философствует Кант, Гете пишет о гомункулусах, то есть о биологических роботах, дюжина гениальных композиторов сочиняет оперы, симфонии, функционирует десятки блестящих парижских салонов - «салонная эпоха» в разгаре, в Париже за публику борются между собой 15-ть или 16-ть театров.
читать
Как близлежащие избы и плетни мелькали перед глазами Карамзина-путешественника, наблюдающего за окрестностями из окна кареты, а дальние перелески проплывали медленно и величаво, так Европа мельтешила карнавальными промельками огромного числа событий, в России же все проплавало неспешно, торжественно, а главным образом, косно.
Настороженно чувствовал себя в обновляющейся Европе и сам Карамзин. По возвращению, прежде чем опубликовать «Письма русского путешественника», Карамзин провел свои европейские впечатления через внутреннего цензора, и предстал перед тогдашними вельможными читателями и бдительными «высочайшими» взорами весьма легкомысленным вертопрахом, а отнюдь ни великим мыслителем, каковым он был на самом деле.
Чего уж тут говорить, если смысл знаменитого стихотворения дипломата Тютчева, написанного три четверти века спустя карамзинского путешествия, до сих пор понимается нами в прямо противоположном смысле, который вкладывал в четверостишие поэт, говоря что «в Россию можно только верить».
Тютчев противопоставлял крепостническую, скованную Россию революционной Европе, Россию у которой «особенная стать» -вот ключевое слово! - «стать» - кондовая, монархически несгибаемая.
Именно в эту имперскую «стать» и предлагал верить Тютчев!
Н.М. Карамзин действительно редчайший путешественник. Ни Александр I , ни потом Николай I так и не позволили поехать в Европу А.С. Пушкину, который так и остался «невыездным»! За границей Пушкин был только один единственный раз в Арзруме. Но, как пишет сам великий поэт «это тоже была уже Россия» -потому что войска, добавим «антитеррористические» уже ушли дальше. Шесть лет - до смерти Карамзина - Пушкин общался и дружил с великим историком.
Так и видится сцена, описанная А.С.Пушкиным - перед тем как отправиться во дворец, Карамзин перед зеркалом одевает ленту (Андреевскую), встречается глазами с Пушкиным, и приятели весело хохочут.
Наказанием для дворянина за самовольное путешествие в Европу - было лишение всех прав состояния, причем ни только его лично, а всего рода! Это беспримерное и вполне возможное наказание и остановило Пушкина, когда из Михайловского в костюме крепостного кучера, вписанного в «пашпорт» своего соседа-барина, собирался он, но так и не решился, не убежал из России.
А ведь это было тридцать пять лет спустя европейской поездки Карамзина!
Пушкин весьма сожалел, что его дед в 1762 году вовремя не сообразил, и не переметнулся от Петра III к ловкой путчистке Екатерине, и поэтому род Пушкиных за время ее царствования отошел в тень, хотя имя Пушкиных находились на «страницах всех летописей».
Пушкин и сам изучал летописи и архивные материалы, и - опять таки с «высочайшего повеления» - занимаясь историей Петра, а потом Пугачева (подорожные для поездок внутри страны Пушкину подписывали Санкт-Петербургский или московский генерал- губернаторы). Но до этой работы с первоисточниками и архивными материалами имя своих предков великий поэт «встречал» только на страницах «Истории государства Российского».
Карамзин - по пушкинскому определению «Колумб русской истории» - своим десятилетним титанический трудом выстроил колоссальное тысячелетнее здание русской истории. Этот труд был осуществлен по повелению покровителя, друга и спутника ежедневных прогулок по «зеленому кабинету» Александра I, «освободителя Парижа».
Карамзин был назначен Императором официальным дворцовым историографом.
Легковесные же «Письма путешественника», стихи, и ряд других прозаических произведений - при всей независимости, честности, трудолюбии, образованности и прочих чудных качествах, присущих Карамзину - первому русскому профессиональном писателю - вряд ли обессмертили бы его имя.
Тютчев посвятил столетнему юбилею Н.М. Карамзина следующие строки, которые в России звучали тогда, и да и сейчас звучат до неосторожности современно:
«При этой смеси безобразной
Бессильной правды, дерзкой лжи,
Так ненавистной для души…
Мы скажем: будь нам путеводной
Будь вдохновительной звездой
Свети в наш сумрак роковой,
Дух целомудренно-свободный,
Умевший, не сгибая выи
Пред обаянием венца,
Царю быть другом до конца
И верноподданным России…»
СЕРГЕЙ МИХАЙЛОВИЧ СОЛОВЬЕВ
(1820-1879)
За деревьями леса не видно, однако, чтобы окинуть аналитическим, научным или просто любопытствующим взглядом «лес» нужно прежде всего, чтобы этот «лес» появился.
Должны, как сказал Евгений Баратынский, сперва быть посажены, а потом вырасти
"эти
Поэзии таинственных скорбей
Могучие и сумрачные дети."
Образ этот как нельзя лучше подходят к томам «Истории России с древнейших времен» Сергея Михайловича Соловьева.
Летопись за летописью, документ за документом, неустанно и изо дня в день работая в библиотечных и монастырских архивах, С.М. Соловьев изучал, выстраивал, «выращивал» и воссоздавал события тысячелетней русской истории.
Его жизнь - образец служения науке. Блестяще преподавая в Московском университете, С.М. Соловьев ежегодно - с 1851 года и до последнего года жизни издавал -книга за книгой - свои исторические труды.
Соловьев написал 29 томов! Благодаря многолетним подвижническим трудам Соловьева, отечественная история была практически впервые осознана, как наука. И самое главное - С.М. Соловьев заложил краеугольный камень национального русского самопознания - единственным инструментом которого как раз и является история.
С.М. Соловьев связал все материалы, оставшиеся от жизни русского народа с девятого по восемнадцатый век единой исторической мыслью, и из разрозненных лоскутков выстроил стройное, цельное и величавое полотно.
После Соловьева вся дальнейшая историческая наука стала только углублением и расширением тех или иных фактов и периодов русской истории, уже освещенных и проработанных Соловьевым. Он был первым подлинным первопроходцем, который движимый призванием и чувством долга, углубился в дебри первоисточников, и выстроил в единою концепцию и в едином лексическом ключе разрозненные доселе имена, факты, документы и события. Труды Соловьева сами по себе достаточны для любого анализа, тем более, что в его книгах полностью отсутствует так называемая игра научного воображения.
С.М. Соловьев ничего и никогда не домысливал - если ему не хватало каких-то материалов, он останавливался на том, чем располагал. С.М. Соловьев - в отличии, например, от «советских» историков, никогда не делал вроде бы напрашивающихся, а тем более, социальных выводов, и в случае недостатка первоисточников останавливался и ничего измышлял. С.М. Соловьев наметил основные исторические вехи, завещая таким образом последующим поколениям историков найти те первоисточники, которые он не сумел или не успел найти. При недостатке достоверной информации Соловьев всегда обходил какую либо тему,
и никогда не решал никаких вопросов при помощи догадок, не сводил концы с концами, если исторические эпизоды не сводились сами по документам, ему доступным. Поэтому любой последующий добросовестный историк, начинает свою работу с того мечта, на котором остановился Соловьев. Более того -
С.М. Соловьев никогда не делал окончательно причинно-следственного анализа, столь характерного для более поздних политически ангажированных историков. Соловьев считал достаточным точный пересказ документов, и таком образом оставлял простор для тех, кто последует за ним. Поэтому в гигантском историческом труде историка Соловьева нет и следа беллетристики.
Великий историк был чрезвычайно образованным человеком - Соловьев знал все европейские и древние языки, изучил в подлинниках исторические сочинения со времен Геродота, ему были столь же известны древнерусские летописи, как и библейские книги.
Интересно, что Соловьев работал над своей Историей как раз в те годы, которые были отмечены очередным «крутым переломом». Самое удивительное, что фразеология нашего времени почти полностью совпадает с выражениями тогдашних публицистов, когда готовились и совершались перемены в положении крестьян, в судопроизводстве, в местном самоуправлении.
Тогда в очередной раз в России восторжествовало преобразовательное движение и началась «многосторонняя перестройка» (!) 60-70 годов девятнадцатого века.
Современниками сочинения Соловьева рассматривались в контексте происходящих тогда изменений.
Старина, которую описывал Соловьев, как раз подвергалась - в очередной раз после Петровских перемен - новой переделке. Крестьянская реформа преображала русскую старину точно так же, как наш «совковый» менталитет сварганил нынешний раздрай.
И во времена Соловьева - преданья старины оказались сильнее проводимых тогда преобразований, и в конечном итоге исказили очередную реформу. По книгам Соловьева современники следили - во что обошлись русскому народу реформы Петра, и делали выводы о текущих реформах Александра Второго, которые как раз пришлись на то время.
С.М. Соловьев был истинным русским патриотом, он ясно видел все темные стороны в прошедшем и настоящем нашего народа. Соловьев ни только любил, но и уважал разум народа, и поэтому никогда не рассказывал ему сказки под видом его собственной многовековой истории.
Сейчас, когда каждый из нас поставлен в жесткие рамки, и самой характерной чертой жизни является острая нехватка времени, психологически очень трудно, если вообще возможно подступиться к классическим трудам Соловьева, которые по сути являются энциклопедией русской истории, именно из-за необычайного объема трудов историка.
По-чеховски каждый восклицает про себя: «Слишком толсто пишут эти господа!»
Подвигнуть на это может только осознание, что без прочтения трудов Соловьева вряд ли можно считать себя образованным человеком.
ВАСИЛИЙ ОСИПОВИЧ КЛЮЧЕВСКОЙ
(1841-1911)
В 19-ом веке открытия естественных наук все еще были осмыслением мира. Лабораторные эксперименты были весьма примитивны, и главным инструментом познания оставалась - как и во времена Сенеки - мысль, взоры которой легче всего обращались да и обращаются назад в прошлое. Но зато достижения 19-го века в исторической науке остались непревзойденными и по сей день, и востребованы и сейчас в каждодневной духовной жизни.
После ранней - для ученого - смерти Н.М. Карамзина и преждевременной смерти второго великого историографа - С. М. Соловьева, который так же не успел завершить свой исполинский труд, и поведать о всех последствиях петровских реформ, свой лекционный «Курс русской истории» записал во многих томах Василий Осипович Ключевской.
Наследие Ключевского огромно, но и ему не удалось окончательно подвести итоги, и сделать всеобъемлющие выводы о деяниях наших предков.
Однако с тех пор - за сто пятьдесят лет! - новых историков, создателей многотомных трудов, охватывающих две тысячи лет русской истории больше не появилось. Ключевской - последний великий историк, труды которого освящены единой мыслью, и пронизаны проникновенным взглядом на российский исторический процесс. Все последующие компилятивные труды академиков «советских» наук, сейчас совершенно не читаемы, поскольку страдают ангажированностью, эклектичностью, полны разношерстных надерганных к месту и ни к месту цитат из «классиков марксизма». В текущем же время заниматься историей пока недосуг.
Оказалось, чтобы быть подлинным историком необходимо прежде всего являться эпохальной личностью -владеть множеством языков, обладать энциклопедическим знаниями, и главное - с ранних лет полностью посвятить себя единственной цели - самозабвенному проникновению в отечественную историю. Таким был В.О. Ключевской и его труды до сих считаются непревзойденными.
Сочинять на казенный «кошт» оплаченную «правду» возможно, но творить истину и лучше, и достойнее, и труднее, а главное - долговечнее.
Тома Ключевского осенены собственным пониманием русской истории, и подвели итоги вековым трудам и спорам западников, и славянофилов - К.С Аксакова, Ю.Ф Самарина, К.И. Бестужева-Рюмина, В. И. Сергиевича, С.М. Соловьева.
Сам же Ключевский причислял себя к западникам, и великая борьба великих умов и послужила причиной расцвета русской исторической науки в 19-ом веке.
В 20-ом же веке славянофильство подменилось антисемитизмом, тем самым выхолостилось, упростилось до «мычания», а западничество же так же утратило первоначальный смысл и сменилось чуть ли ни «преклонением перед западом».
Родовой или общинный путь развития характерен для России - вот суть разногласий между западнический и славянофильский исторической школой. Какой путь является для России подспудным историческим движителем - только в этом глубинный смысл историографических изысканий, а отнюдь ни в том - еврей ли Ленин по матери или нет.
Многолетние споры и дискуссии было направлены на исключительно глубинное понимание истории, а не разбирательство анкетных данных отдельных исторических лиц.
В заметке, посвященной памяти Аксакова, который был всегдашним научным оппонентом Ключевского, -
и которому принадлежало одно из первых мест в славянофильской историографической школе, Ключевский пишет, что славянофильское учение родилось гораздо раньше славянофильства. Ключевский замечает, что незачем характеризовать жизнь и деятельность Аксакова этим «нерусским и непонятным термином».
Какая тонкая ирония, которой, вероятно, при написании текста у автора и не было!
Ключевский был человеком в высшей степени остроумным - в его записных книжках множество афоризмов, вполне актуальных и сейчас, например: « В нашем настоящем слишком много прошедшего; желательно было бы, чтобы вокруг нас было поменьше истории».
Ирония звучит явственно - ведь имя Аксакова начертано на всех славянофильских, точнее, шовинистических знаменах. Штампы о «гниение запада», которое принесли на святую Русь реформы Петра, оказались очень удобными для упрощенно мыслящих демагогов.
Подлинно же славянофильские или западнические взгляды на историю требовали ни разжигания костров ненависти, а исключительного подвижничества, служения этой или другой идее - по 16 часов в сутки. Ключевской, как и его учитель Соловьев, были в понимание Аксакова «западниками». Западничество было методом анализа и слежения за ходом истории, было стержнем их великих трудов, которые и по сей день читаются запоем.
Могучий ум и эрудиция историка, дар сочетать историческую логику с художественным, образным воссозданием прошедших событий оставило свой след и в русской литературе, и в русском театре.
Ключевский много раз консультировал Шаляпина, когда великий певец готовился к исполнению роли Бориса Годунов, и ему было необходимо постичь эпоху и характер исторических фигур. Ключевской - по свидетельству Шаляпина - так воспроизводил диалоги между Шуйским и Годуновым, словно был «лично знаком с ними».
Многие даты жизни Ключевского накладываются на ход самой русской истории. Например, весной 1861 года, когда с церковных амвонов был оглашен манифест о ликвидации крепостного права, Ключевский в корне поменял свою судьбу - он ушел из «духовной семинарии» и поступил - сдав 16 экзаменов - на историко-филологический факультет Московского университета.
Ключевский был лично знаком с террористом, цареубийцей Каракозовым, который тоже был родом из Пензы.
Великий историк Василий Осипович Ключевский сам стал частью русской истории не за счет нелепых, геростратовых поступков, а за счет служения ей.